Видкун, очевидно, был рад, что у него появилось свободное время, и теперь он может рассказывать мне о своих грандиозных планах, как он это обычно делал у нас дома в Осло. Если же мы не беседовали, то большую часть своего времени он проводил с бумагами, а я без устали смотрела на родные украинские просторы, стараясь как можно лучше запомнить все увиденное мной.

Расстояния в России огромные, и нам потребовались сутки, чтобы доехать до Шепетовки, последней российской железнодорожной станции на польской границе, где мы остановились для таможенного досмотра. После этого поезд снова тронулся, медленно двигаясь к границе.

Варшава, столица объединенной и независимой Польши, была действительно замечательным городом — красивым, веселым, приветливым, с его элегантными улицами и множеством привлекательных кафе, в которых сидела модно одетая публика. Мы провели там три дня, поселившись в гостинице «Бристоль», но Видкун, как всегда, занимался своими делами. У него было несколько знакомых в Варшаве, большинство из которых были сотрудниками военного атташата Норвегии. Вместе с этими знакомыми мы провели много приятных часов в разных кафе и ресторанах, главным образом в cukiernias — кондитерских, продававших пирожные с марципаном всевозможных форм и цветов.

Многие поляки хорошо говорили по-русски, но, по вполне понятным причинам, предпочитали не говорить на нем, что иногда ставило нас в неудобное положение. Всякий раз, когда мы обращались к ним на русском языке, они делали вид, будто не понимают, и в ответ бормотали что-то невнятное на польском, заставляя нас переходить на французский язык, которым, к сожалению, почти не владели, к примеру, водители такси.

Все это время Видкун был таким внимательным и заботливым мужем, о каком могла бы мечтать любая жена. Он купил мне несколько подарков, многие из которых говорили о его пристрастии к натуральной коже. Во время пребывания в Варшаве он подарил мне очень красивый несессер, обитый кожей. Сейчас он почти совсем развалился, а его тяжелое хрустальное зеркало покрыто трещинами и пятнами, но я не могу заставить себя выбросить его, поскольку хорошо помню, как, будучи еще юной девушкой, смотрела на свое отражение в нем.

Наше путешествие продолжалось через западную Польшу и северную Германию безмятежно, в комфортабельных поездах. Мы останавливались в некоторых городах, через которые проезжали, для осмотра достопримечательностей.

Мы ехали в Париж через Рейнланд и Кельн, а затем должны были повернуть на юг недалеко от границы между Голландией и Бельгией. На последнем отрезке нашего пути через Германию мы вдруг заметили, как кондуктор в сопровождении людей в военной форме прошел по всем вагонам поезда, опуская оконные занавески и прикрепляя черные щиты, также они приказывали не смотреть в окна. Зажгли тусклый свет, и дальше мы ехали в полутьме. Хотя я была хорошо знакома с такими приемами в военное время, сейчас они вызвали во мне тревогу. Я спросила, что может происходить в этом, казалось бы, мирном уголке Европы. Чувствуя мое волнение, Видкун вышел поговорить с кондуктором.

Через некоторое время он вернулся в наше купе, сел напротив меня и сказал успокаивающим голосом, что нет причин для беспокойства. Мы проезжали Рурский бассейн, богатейший горнопромышленный район в Германии, где производилось вооружение для германского фронта. Несколько месяцев назад он был вновь оккупирован французскими и бельгийскими войсками для того, чтобы предотвратить перевооружение и несоблюдение Версальского мирного договора Германией. Это была лишь необходимая мера предосторожности против шпионов и возможных нападений на поезда и на союзные войска, охраняющие железные дороги. Видкун заверил меня, что все под контролем.

«Какой же он добрый, — подумала я. — Бросил свою работу с важными бумагами для того, чтобы разузнать все это для моего успокоения. Какой же он сильный и надежный человек». Я взяла его за руку, так как была тронута и благодарна ему.

Некоторое время он молча смотрел на меня, не спуская глаз.

— Послушай, Ася, — начал он. — Я должен поговорить с тобой. Ты еще очень молодая. Впереди у тебя такая долгая жизнь. Тебе еще многому нужно научиться. Я решил, что тебе совершенно необходимо окончить университет и получить профессию. Но сначала я хочу отправить тебя в частную школу-интернат для девушек из хороших семей — в Швейцарию или, может, в Англию. Там ты выучишь языки и все необходимое, чтобы поступить в любой университет. Я недавно написал в некоторые из таких школ.

— Постой, — я его перебила. — Почему в Англию или Швейцарию? Почему я не могу учиться дома в Осло?

— Потому что я хочу развестись с тобой, — сказал он абсолютно ровным, бесстрастным тоном, будто заказывал стакан чая. Не понимая ни слова из сказанного им, я спросила:

— Что ты имеешь в виду?

— Мы должны развестись. Я хочу развода, — повторил он.

— Но почему, Бога ради? Скажи мне правду, объясни причину!

— Я хочу развода, потому что ты слишком молода для меня.

Даже после этого мне понадобилось несколько минут, чтобы в полной мере осознать значение этих слов, и меня одолело страшное ощущение, что со мной случилось нечто очень тяжелое.

— Я просто не могу в это поверить! Это неправда! Ты шутишь!

— Нет, я говорю совершенно серьезно, — ответил он, продолжая смотреть на меня, как будто я была каким-то предметом. Наконец его взгляд встретился с моим, и он опустил свои глаза.

— Другой причины нет. Поверь мне, придет время, и ты поймешь, что так будет лучше для нас обоих.

— Но я же не была слишком молода для тебя, когда ты женился на мне.

Я почувствовала себя так, словно сменила одну жизнь на другую, адскую, словно я умерла и неожиданно очутилась в другом мире, где все перевернулось вверх дном. Я находилась в таком глубоком замешательстве, что мне показалось, будто я погрузилась в транс. Я услышала голос Видкуна, он звучал как-то неестественно тихо.

— Я был так влюблен в тебя тогда. Первый раз в жизни я почувствовал, что могу разрешить себе сделать то, чего хочу, не боясь последствий. Все это теперь должно измениться.

В своей жизни я редко плакала, но теперь слезы полились рекой, и я рыдала без остановки, в то время как наш катившийся механический гроб неустанно нес меня в неизвестное будущее. Время от времени я закрывала глаза, пытаясь приостановить льющиеся слезы и дать себе временный отдых от всего окружающего меня.

Видкун не сделал ни малейшей попытки успокоить меня, объясниться или хотя бы предложить мне стакан воды. Было что-то совершенно бесчеловечное в его внешнем безразличии. Хотя я чувствовала себя совершенно изможденной, я все же не была такой безжизненной, как этот человек, неподвижно сидящий напротив меня с равнодушным лицом. Быть может, он заставлял вести себя таким образом, чтобы не поддаться собственным чувствам? Возможно, с ним случилось что-нибудь такое, что теперь затронуло и меня таким ужасным образом?

Несмотря на мою юность, а также на то, что я не подозревала ничего особенного, я все же не была настолько наивной, чтобы не знать, что если женатые люди разводятся, как это иногда происходит, всегда существует какая-то веская причина: недовольство, ссоры или конфликты, чего у нас с Видкуном никогда не было. Я также знала, что для развода нужно подавать в суд специальное заявление, а затем ждать судебного решения. Теперь не только мой брак, но и все принципы морали, и правила поведения, внушенные мне с самого раннего детства, были так жестоко и без каких-либо оснований отброшены этим человеком, которого я считала образцом порядочности и доброты.

Мучительно медленно наш поезд наконец достиг Кельна, где мы должны были остановиться на несколько часов. Видкун настаивал на том, чтобы мы следовали его плану и посмотрели достопримечательности этого города. Но я была не в состоянии встречаться с кем-либо или осматривать что-нибудь, поэтому я отказалась идти с ним, но он не разрешил мне оставаться одной в поезде. Мне пришлось умыться холодной водой, надеть темные очки, чтобы скрыть распухшие, покрасневшие глаза, и последовать за Видкуном.