Как-то в середине августа Видкун был очень взволнован из-за полученного известия, в котором шла речь о серьезном конфликте между советским и норвежским правительством из-за огромного количества пиломатериалов, принадлежащих норвежской компании. Пиломатериалы находились в Архангельске, на Белом море, и готовились к перевозке в Норвегию, но местные советские власти начали грузить их на свои суда, идущие в Англию, где намеревались их продать английской фирме. Видкун считал, что положение было крайне напряженным, кроме того, был возможен разрыв дипломатических отношений между двумя странами. В этом случае я могла бы столкнуться с трудностями или вообще с невозможностью выезда с ним из России в качестве его жены. Он сказал, что и его могут задержать в России на неопределенное время. При этом Видкун не говорил, откуда он так много знал об этом, и по какой причине мог быть задержан. Я не могла понять, почему Квислинг, глубокоуважаемый помощник Нансена с дипломатическим паспортом, боялся задержания из-за какого-то непонимания между норвежскими и советскими властями. Но Видкун настаивал на том, что мы должны как можно скорее пожениться и уехать из России.

Я так скоропостижно вышла замуж, что даже не успела привыкнуть к положению невесты и никого не известила о нашей помолвке. В этой горячке и суматохе в августе 1922 года мне и в голову не пришло узнать больше о человеке, которого я любила. Напротив, эгоизм и неопытность юности заставляли думать, что захватывающее будущее, которое меня ожидает, даст нам всем множество преимуществ.

Глава 8. ПРОЩАЙ, ХАРЬКОВ

При сравнении подробного рассказа Александры о необыкновенном предложении Квислинга и о тяжелых последних неделях жизни в Харькове с тем, что описывают архивные документы, возникает множество вопросов. Александра рассказывала о своей жизни в этот период с большой уверенностью. В свою очередь, документы, датированные этим временем, показывают столь же ясную картину. Поэтому это не вопрос выбора между двумя «правдами», а раскрытие истинных причин, заставляющих Квислинга неоднократно настаивать на том, что он находится в критическом положении, поскольку, во-первых, как он сам утверждал, его отпуск как служащего Генштаба заканчивается, а во-вторых, существовала опасность дипломатического разрыва отношений между Россией и Норвегией.

Квислинг не счел нужным сообщить своей юной и несколько наивной жене, что 26 июня 1922 года он написал Джону Горвину в Москву. В письме он рассказывал о том, что он намеревался уехать из России приблизительно 20 июля, так как его отпуск в армии должен был закончиться 26 июля, а его служба в Генеральном штабе — во второй половине сентября. Он также не сказал Александре, что Нансен, судя по телеграмме от 6 июля, хотел, чтобы Квислинг остался на Украине еще на некоторое время. Нансен послал еще одну телеграмму 26 июля из Риги, чтобы сообщить Квислингу, что его отпуск продлен до сентября. Тем временем (22 июля) Квислинг заявил, что он готов остаться на своем посту дополнительные шесть недель[45].

Хотя он получил разрешение продлить свой отпуск, Видкун не сообщил об этом Александре и ее матери, продолжая настаивать на скорейшем выезде из России. Само собой разумеется, что ему предстояло многое успеть завершить до отъезда из Харькова для продолжения работы созданного им сложного распределительного аппарата. К тому же голод до сих пор продолжался. Случаи каннибализма все еще имели место; холера также продолжала свирепствовать, смертность от этой ужасной болезни доходила до сорока процентов. В интервью, которое в начале сентября по пути домой Квислинг дал в Хельсинки стокгольмской газете Dagens Nyheter, он ясно заявлял о серьезности положения[46]. Ни его профессиональные обязанности, ни состояние норвежско-российских отношений не объясняют его скрытности. Хотел ли он просто вызвать интерес Александры или таким образом пытался предотвратить возможность того, что она может передумать выходить за него замуж, или же действительно опасался, что его положение и свобода находятся под угрозой?

Квислинг повторил Александре свою версию о причине возможного разрыва дипломатических отношений между Россией и Норвегией из-за конфискации российскими властями пиломатериалов, которые были предназначены для перевозки из Архангельска в Норвегию, и намерения продать их английской компании. Это фактически совпадает с обнародованными тем летом и осенью официальными данными, касающимися этой конфискации и протеста Норвегии, сделанного советскому правительству. Исходя из этих сообщений ясно, что наибольшие потери среди норвежских торговцев в Архангельске понес капитан Фредерик Притц. В сентябре того же года он был в Лондоне и вел там переговоры, очевидно, сумев получить остатки пиломатериалов, так как вскоре был основан консорциум «Руснорвеголес» (Russo-Norwegian Onega Wood Company, Ltd.)[47].

Квислинг во время своего пребывания в Хельсинки годом ранее, а также в Москве в конце 1920 года, оказывал Притцу помощь в совершении сложных сделок в Москве, что было чревато серьезными последствиями для него лично. Поэтому можно предположить, что в 1922 году он тоже помогал торговцу пиломатериалами Притцу, используя свои связи в Москве, и теперь опасался, что его действия могут иметь негативные последствия для него, несмотря на дипломатический паспорт[48]. Кроме того, Нансен обещал советским властям, что никто из его сотрудников в России не будет заниматься предпринимательской деятельностью без особого разрешения правительства. К тому же Квислинг, естественно, знал об обвинении польских властей, сделанном в мае, в том, что он слишком близок с большевиками. Эти обвинения все еще продолжали привлекать внимание Министерства иностранных дел Норвегии в течение всего лета, хотя глава Норвежского торгового представительства в Москве Йохан Фредрик Винтер Якхеллн докладывал в Осло еще в начале июня, что Квислинг имеет отличную репутацию[49].

29 августа Нильс Иттерборг (норвежский временный поверенный в Варшаве) послал конфиденциальное письмо в МИД, указывая, что нет никаких оснований для обвинения капитана Квислинга во вмешательстве в политику Советской России и продаже нансеновского продовольствия Красной армии. Но он также отметил, что, согласно сообщению норвежского временного поверенного в Харькове Беренсона, поведение Квислинга в Харькове не было в достаточной мере дипломатичным — он был замечен главным образом в компании большевиков и не искал связи с антибольшевистскими кругами[50].

Беренсон, безусловно, понимал, что положение Квислинга было крайне сложным. Ему нужно было работать именно с местными большевиками, а не с их противниками. Кроме того, в связи с его работой представителем миссии Нансена Квислингу приходилось часто ездить в Москву для ведения переговоров с советскими властями, и в то же время ему надо было поддерживать связь с Норвежским торговым представительством, что также ясно подтверждается дальнейшим рассказом Александры. Начальник представительства Якхеллн был в отпуске в Норвегии, когда Видкун и Александра поженились и отправились в Норвегию. Газета «Моргенбладет» 11 сентября взяла интервью у Якхеллна, в котором он заявил, что не желает говорить о нынешнем положении в России, отмечая, что приехал домой только чтобы набраться сил для дальнейшей работы.

Несмотря на это, журналист, бравший интервью, заметил, что Якхеллн планировал встречи с различными коммерсантами и «другими заинтересованными сторонами», и прокомментировал успешные переговоры английского министра Уркхарта с советскими властями о конфискованных британских промышленных предприятиях на Урале и в западной Сибири. Все это, конечно, представляло большой интерес для Норвегии, а также несколько проясняло ситуацию с норвежским лесопильным производством в северной России. В то же время в Лондоне, как сообщалось в этой статье, проходили интенсивные переговоры между норвежскими и российскими представителями, но норвежские власти все еще не получили ответа на их ноту протеста[51].