Также имеется подтверждение рассказу Александры о приеме в норвежской миссии и гражданском браке с Квислингом, заключенным в Харькове в августе 1922 года, который, кроме всего прочего, давал ей право на норвежский паспорт и обязывал Квислинга включить Александру в свой военный регистр как жену сразу же по возвращении в Осло[60]. В конце января или в начале февраля 1930 года консул Л. Гренволд в норвежском консульстве в Шанхае вспомнил, что присутствовал на приеме в честь Александры и Видкуна в августе 1922 года[61]. По возвращении домой в Осло «господин и госпожа Квислинг» получили рождественские поздравления от Эдуарда Фрика, близкого коллеги Нансена, который, несомненно, был вполне осведомлен, что Квислинг жил в доме на Эрлинг Скалгссонсгат, 26 как женатый человек[62]. Здесь также следует упомянуть некую русскую женщину, старше Александры на несколько лет, которая появится позже в этой книге. Она разрешила использовать сведения, которые она мне сообщила, но на основе анонимности — обычная практика русских беженцев в США[63]. Я взяла интервью у Л. Т. в 1983 году, узнав, что она работала в отделе посылок в харьковском Помголе в 1922–1923 годах. Поскольку я всегда искала подтверждение своим предположениям, используя поиски архивов и других источников, Александра одобряла связь с Л. Т. как свидетельницей этого периода ее жизни. Она вовсе не подозревала, что этот рассказ будет полон восхищения Квислингом (который так отличился в своей работе по оказанию помощи на Украине, что Л. Т. отказалась верить во что-либо плохое о нем) и ядовитых сплетен о ней. Александра отнеслась к сообщению Л. Т. спокойно, так как оно дало ей возможность узнать о главном источнике сплетен о ней как тогда, когда она вышла замуж за Квислинга, так и по их возвращении в Харьков в следующем году.

Л. Т. признавалась, что не знала Александру лично, но хорошо знала, кто такой Квислинг, поэтому все ею сказанное было основано на сплетнях и слухах. Те, кто знаком с сообщением Ланнунга о молодых годах Александры, найдут в нем много общего с рассказом Л. Т., так как у них было много общих источников. Есть, однако, важное различие в рассказе Л. Т. и Ланнунга. Л. Т. открыто сообщила об источниках этих сведений, не утверждая, что они основаны на ее личных наблюдениях. Также она подтвердила, что Александра действительно работала на первом этаже. Сама же она работала на втором этаже, где у ARA был распределительный пункт, и гордилась тем, что ни она, ни ее коллеги не имели никакой связи с теми, кто работал на первом этаже. Это было вызвано тем, что их предупредили, что те, кто работает на первом этаже, являются сотрудниками КГБ, советской секретной полиции, а связь с ними была опасной и порочащей (читатель вспомнит, что Александра тоже отмечала отсутствие контактов между служащими на первом и втором этажах). Поэтому Л. Т. считает, что Александра работала на КГБ, особенно потому, что она была на коммутаторе, через который звонил Квислинг и все иностранные служащие, и их звонки было легко прослушивать. Л. Т. полагала, что причиной этих отрицательных рассказов об Александре, которую можно было видеть со второго этажа, являлось то, что она была совершенно не похожа на других девушек. Она выглядела слишком ангелоподобной!

Несмотря на свою очень привлекательную внешность, на Александру не обращали особого внимания на втором этаже до тех пор, пока ее не приметил Квислинг вскоре после своего приезда в Харьков, и появившиеся сплетни о ней как о безответственной кокетке стали вносить некоторое разнообразие в унылую повседневную работу в отделе посылок. Сплетни «о той блондинке на первом этаже», которые распускал обслуживающий персонал Квислинга, — помощник по дому, кухарка и «резвый парнишка Лео Грановский» — дошли до безумно влюбленной в Квислинга секретарши, дружившей с Л. Т.

Мы уже познакомились с Левой Грановским в прежней главе, где описывалась встреча Александры с хворающим поэтом Хлебниковым, которому Лева Грановский представил Александру. Из переписки Квислинга известно, что по прибытии в Харьков в 1922 году он нанял Леву Грановского, выбрав его из крайне малого числа «имеющихся» работников[64]. Он не знал, по сведениям Л. Т., что местные советские власти приказали Грановскому наблюдать за Квислингом и докладывать им обо всем, что он делал. У Александры не вызывало подозрения, что Леву Грановского можно было постоянно видеть то внутри здания Помгола, то снаружи, так как она привыкла его видеть везде. Л. Т. указывала, что Грановский даже сопровождал Квислинга на кухню, где он давал распоряжения кухарке! Когда Квислинг отправлялся на свои вечерние прогулки, Грановский часто сопровождал его, стараясь идти рядом. Л. Т. нередко видела их вместе проходящих мимо ее дома. В последующем у нас еще будет возможность рассказать о Л. Т. больше. Здесь надо отметить только то, что она помнила, как Александра и капитан зарегистрировали свой брак у советских властей незадолго до их отъезда. Вместе со своей влюбленной в Квислинга подругой, секретаршей капитана, которая догадалась о происходящем, они наблюдали за этой парой из окна верхнего этажа.

Через день или два после того, как я стала гражданкой Норвегии, мы были готовы выехать из Москвы в Петроград. Упаковка моей небольшой шляпной коробки не заняла много времени, роскошные кожаные чемоданы Видкуна были вскоре тоже готовы. По сравнению с этими элегантными чемоданами моя скромная желтая коробка выглядела странно, и Видкуна это явно смущало. Впоследствии я узнала, что его личные потребности были довольно скромны, но он любил красивые вещи, любил хорошо одеваться и жить в достатке. Вообще он хотел выглядеть значительным и цивилизованным человеком, для него дорогие вещи являлись символом признания и успеха, к чему он всегда очень стремился.

У нас было свое купе в первом классе с удобными кроватями, также в поезде был вагон-ресторан. Я с удовольствием предвкушала наше первое путешествие вместе и возможность впервые увидеть Петроград.

Видкун решил, что нам следует использовать то время, которое мы проведем в пути, и возобновить наши долгие разговоры. На этот раз мы решили рассказать друг другу о наших семьях, об их истории, вместо обмена мнениями об общих вещах. О своей семье он рассказал в деталях, но в отношении меня его вопросы были поверхностными: о моей школе, о друзьях и о том, как я проводила свое свободное время. Но никогда он не спрашивал меня об отце или маме, об их семьях. В начале того длинного разговора я была тронута, думая, что Видкун хочет сблизиться со мной, рассказывая друг другу о наших семьях и о надеждах на будущее, и я уже готова была раскрыть ему секрет о девичьей фамилии моей матери. А когда я поняла, что он умышленно избегает расспросов о моих родителях, я была настолько обижена этим, что больше не хотела нарушать обещание, данное матери, не говорить ничего о нашей жизни. Я сопротивлялась мысли, что он не хотел слышать об этих вещах, намереваясь таким образом отделить меня от всего, что связывало меня с прошлым. Возможно, он даже боялся принять на себя ответственность за то, что мог узнать от меня о моей семье.

Я отогнала от себя эти гнетущие мысли как можно быстрее, чтобы слушать то, что говорил мне Видкун. Он был очень начитан и владел феноменальной памятью, мог запомнить огромное количество увлекательных сведений на многочисленные темы. Он любил демонстрировать свою эрудицию, и я хотела узнать как можно больше о родине моего мужа, поэтому продолжала расспрашивать его. Еще раньше я знала, что Видкун горячо любил норвежскую природу и хорошо знал ее благодаря своим многочисленным путешествиям. Он начал детально рассказывать о своих походах по горам от фьорда к фьорду и летом и зимой, для того, чтобы закалить свое тело и волю.