Прорезав атакующую линию, «Дом» вырвался из кольца. А Кумик уже дал гребцам команду пересесть на левый борт и налечь на весла, а сам передвинул руль в противоположную сторону. Корабль быстро вернулся на прежний курс, так что теперь ему непосредственно угрожала только четверть всех лодок, с правого борта, остальные были далеко. Все лучники одновременно дали залп, затем бросились к веслам правого борта. Вода вокруг корабля буквально закипела от гребли. Факел погасили, чтобы уходить в темноте. Паладиг лихорадочно подсчитывал: три лодки противника уничтожены, еще на трех‑четырех экипажи выведены из строя, корабль вырвался из окружения, фактор внезапности нападающими утрачен. Да и судя по примитивности оружия у врагов, это местная голытьба, а не воины. Погони не будет!

И действительно, плеск от лодочных весел удалялся. По‑видимому, враги сочли добычу слишком опасной. Однако, несмотря на победу, морякам следует быстрее удалиться. Если это не разбойничья шайка, а просто рыбаки, тайно совмещающие рыбную ловлю с морским грабежом, они могут нажаловаться местным властям. Мол, неизвестные морские разбойники на корабле напали ночью на них, мирных тружеников. То же возможно, если грабители действуют при попустительстве властей, делясь с последними добычей. В общем, если удастся убраться подальше, то считай, что легко отделались! И тут же Паладиг подскочил, как ужаленный. Отделались! А нет ли потерь на корабле?

Не зажигая даже фитиля, ассириец начал поиски на палубе: шарил руками и прислушивался. Очень скоро до него донеслись стоны. К вожаку подполз раненный дротиком в спину, обливающийся кровью сириец. Оружие глубоко вонзилось в правую лопатку, но застряло в кости. Главная беда состояла в том, что рукоятка соскочила, и наконечник оставался в теле. Паладиг выдернул острие, кровь потекла сильнее, но боль уменьшилась. Ассириец передал раненого кому‑то из товарищей, чтобы отвели в каюту и перевязали, а сам продолжил поиски. И вдруг похолодел: возле мачты распростерлось неподвижное тело. Убитый? Паладиг склонился ко рту пострадавшего и расслышал хриплое, какое‑то булькающее дыхание. Теперь вожак сам стащил раненого вниз и здесь зажег, наконец, свечу. Это был хетт, оглушенный камнем из пращи; левая половина лица представляла собой сплошную рану, но глаз уцелел. Оставалось удивляться, что череп выдержал такой удар, Паладиг на войне видел результаты прямого попадания камня из пращи в незащищенную голову. Рану промыли, насколько возможно, от крови, перевязали, раненого уложили в постель. Только после этого ассириец поднялся на палубу и сделал перекличку; остальные товарищи отделались легкими повреждениями, борта «Дома» защитили моряков. Паладиг посоветовался с кормчим, тот одобрил решение уходить как можно дальше. Азиаты гребли всю ночь, лишь к утру почувствовали полное изнеможение. Рассвет озарил пустое море – враги исчезли. Кумик осмотрел оснастку корабля, парус оказался в нескольких местах порванным, в бортах кое‑где торчали вонзившиеся дротики с железными наконечниками. При внимательном осмотре кормчий заметил на мачте, на высоте человеческого роста, вмятину от камня. Очевидно, хетт пострадал от рикошета, мачта приняла на себя часть удара, поэтому он и остался в живых.

Печально, но Азия грозила путешественникам гибелью ничуть не менее Африки.

Глава VII

ПЕРВЫЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ

После полудня берег начал меняться на глазах – пустынная местность превращалась в населенную. Сначала потянулись деревни, затем недалеко от моря обрисовался городок. Очевидно, нападавшие ночью были именно разбойничьей шайкой, действующей на «ничейном» море, и к властям с жалобой обращаться никто не будет. Состояние раненых было тяжелым, но тревоги за жизнь уже не было. У сирийца кашля с кровью не было, значит, легкое не задето. Хетт утром пришел в сознание, жаловался на головную боль и полную потерю памяти о ночных событиях, но стакан доброго вина немного помог. Успокоившись на этот счет, Кумик уже собирался предаться заслуженному сну, когда одно из зданий городка привлекло его внимание.

– Нафо! – окликнул кормчий товарища дрогнувшим голосом. – Что это, по‑твоему?

– Где? Вот это? Храм.

– И все? А между прочим, храмы такой формы строят только в одной стране.

Нафо вгляделся: храм был невысоким, малопримечательным, только тупой пирамидальный купол с входом находился не на фасаде, а в торце здания. Смертельно побледнев, он с мольбой вгляделся в финикийца. Тот кивнул.

– Халдея!

Вопль Нафо был таким пронзительным, что остальные товарищи вскочили и еле успели подхватить кричащего, пока он не свалился за борт. Халдей рухнул на колени и забормотал молитву на родном языке, не сводя взгляда со здания. Затем обернулся к кормчему с мольбой сделать остановку и свезти его, Нафо, на берег для посещения храма. Хотя ветер и течение были попутными, ни у кого не возникло ни малейших возражений – все хорошо представляли себя на месте счастливца.

Все было проделано очень быстро. Нафо переоделся в лучшее платье, попросил у кормчего немного денег в счет своей доли, спустился на плот, который повлекли четыре пловца, в том числе Паладиг. На берегу товарищи, надев обычные плащи, пошли позади халдея, посмеиваясь над непривычной переменой: только что он был в экстазе, а теперь погрузился в глубокие раздумья, словно отрешившись от действительности. Редкие встречные на берегу с удивлением смотрели на незнакомые одежды, а Нафо тут же ненадолго оживлялся, жадно вслушиваясь в родную речь. В этот час в храме почти никого не было, что соответствовало желанию изгоя свободно поговорить со жрецом.

Попросив товарищей остаться снаружи (в Халдее иноверцам вход в храмы запрещался), Нафо опустился на колени и так пополз по ступеням, поминутно кланяясь и что‑то шепча, затем скрылся в проеме. Что происходило внутри, товарищи узнали только через час и в общих чертах: их друг принес что‑то вроде покаяния за то, что несколько лет не посещал святого храма, прошел обряд очищения, внес вклад на украшение храма. Несколько удивило Паладига, что в руке товарища была свинцовая табличка с клеймом и коротким клинописным текстом. Никто не подозревал, как пригодится очень скоро этот документ, подтверждающий полное прощение за длительное «отлынивание» от веры. И никто потом не мог разгадать чувство предвидения, озарившее их товарища. За этот час успели разыскать менялу и обменять золотой египетский талант на местные деньги, и Нафо расплатился со жрецом.

Некоторое время Нафо оставался погруженным в себя, затем словно очнулся и быстро зашагал к плоту; товарищи едва поспевали и удивленно переглядывались. На борту «Дома» халдей сразу переоделся в рабочее платье и встал к рулевому веслу. Команды, отдаваемые им, выдавали крайнее нетерпение, и все моряки постепенно заразились этим чувством. Местность была довольно однообразной, селения и поля сменялись пустошами, пастбищами с тучными стадами, одинокими домиками и хижинами, лишь в одном месте встретилось напоминание о войне – опаленные развалины в окружении довольно свежих могил.

Дневной кормчий так пожирал глазами видения родной земли, что часто «терял ветер» и заставлял судно рыскать среди невысоких волн. Но никто не высказывал недовольства, каждый на его месте был бы так же рассеян.

Вечером он с большой неохотой уступил руль главному кормчему, упросив не задерживаться ни по какому поводу. Лицо Нафо было бледным и отсутствующим, глаза блестели, он отказался от ужина и улегся спать в стороне от товарищей, словно уже чувствовал себя чужим. Может быть, он боялся уловить в словах друзей зависть? Это осталось невыясненным.

Наученный горьким опытом предыдущей ночи, Кумик не стал зажигать факел, а оставил на корме тлеющий фитиль и пучок сухих веток, увеличил число вахтенных до шести человек, а всем остальным велел ложиться спать с оружием. Для раненых были заготовлены в каюте кувшин воды, смешанной с вином, и чистая вода для примочек. Кормчий стоял у руля вдвоем с напарником, часто отлучался на нос «Дома» и внимательнейшим образом всматривался в темные воды впереди. Проходя в очередной раз на корму, Кумик уловил чей‑то приглушенный стон, но не придал этому значения: бывшие рабы часто стонали и вскрикивали во сне: годы рабства не так‑то просто отпускали страдания из подвалов памяти.