— Другой бы на его месте… — долетало до ее сознания ядовитое шипение Поли.
— Ну!.. Много ты понимаешь!.. — перебила она ее. — Ступай, дура, вон!
— Что прикажете делать! Не могу себя преодолеть!:— говорил барон, запершись с тещей в спальне перед ужином, пока Вера в упоении танцевала с Балдиным мазурку. — Не могу ее слез видеть… Жалко… — и он вытирал платком лысеющий лоб.
— Вам бы на вдове жениться, — усмехнулась Надежда Васильевна. — Я поговорю с нею после ужина.
— Нет, ради Бога!.. Не восстановляйте ее против меня! Она и то переменилась. Все боится. За руку возьмешь, дрожит…
— Но ведь эдак и до бесконечности тянуться будет… Конечно, если это вас не тяготит…
— Нет, откровенно говоря, я готов ждать… ждать, пока она окрепнет, созреет…
«У тебя до тех пор все волосы вылезут», — подумала Надежда Васильевна.
— Хорошо… я знаю, что мне делать!
Она позвонила Поле.
— Сейчас оденься так, чтоб тебя никто не видал! Поняла? Мигом слетай на квартиру барона и принеси мне халатик Веры… Знаешь, тот, в котором она спит?
Поджав губы, Поля бросила многозначительный взгляд на красное, потное лицо барона и, кивнув головой, вышла.
Барон невольно рассмеялся.
— Ах, вы умная женщина! Вот за это целую ваши ручки. Уж так я этот халатик ее ненавижу!.. Сам бы ни ввек не решился…
В разгар ужина Поля вернулась и, обнося гостей дрофой, переглянулась с бароном и с хозяйкой.
«Попалась, бедная детка, — подумал барон, галантно угощая жену. — Воображаю, как замечется, ища свой халатик, как жалобно заплачет…»
…В эту ночь Вера стала женой барона.
Прошло еще две недели. И вот в одно февральское утро, когда звонили к ранней обедне, и на улицах еще царила тишина, Хлудов очутился у подъезда Надежды Васильевны. Поля перепугалась, увидав его:
— Уж здорова ли ваша мамашенька?
— Благодарю вас, — усмехнулся Хлудов. — Как вы поживаете?
Раздевшись, с пуховой шляпой в руке, он без доклада вошел в гостиную, где совсем одетая ждала его бледная, взволнованная Надежда Васильевна. О, какими яркими взглядами обменялись они, прежде чем он подошел к ее руке!
— Вы готовы?
— Да… Пелагея… Салоп дай, капор!.. Нет, не этот… Синелевый… Холодно нынче?
— Погода чудная!..
— Отлично… Мы дойдем пешком…
— Никак вы в церковь, Надежда Васильевна? — не утерпела Поля, обувая свою барыню в высокие меховые сапожки.
— Да… к ранней обедне… А ты приготовь тут все… пирог, закуски, вино, чай… Человек семь у меня нынче завтракают. Не забыла? Да пробегись к барону… Пригласи его и Веру на пирог… Чтоб пришли непременно!
Она улыбалась, отвечая Хлудову. Но Поля слишком хорошо изучила ее лицо, чтоб не разглядеть её волнения и растерянности.
— Они уже там? — расслышала она таинственный вопрос, и ей показалось, когда она завязывала ленты капора под подбородком Надежды Васильевны, что у той не только руки дрожали, но даже голова тряслась и зубы стучали.
— Да, все готово, — нежно ответил Хлудов. — Я только что оттуда.
«Хороша, нечего сказать!.. — думала Поля, запирая за ними дверь и в окно глядя, как парочка шла под руку, тесно прижавшись друг к другу. — Совсем, матушка, стыд потеряла… То, бывало, позвать любовника боится, чашкой чая не угостит… А теперь накося! В церковь вместе потащились…»
Но удивление Поли перешло границы, когда через час раздался звонок и шумная компания во главе с Микульским ввалилась в переднюю.
— Эй, Милитриса Кирбитьевна, шампанское не забыла заморозить?
— Меня крестили Пелагеей, а по батюшке Петровной зовут, — с достоинством ответила та, снимая с актеров их ветром подбитые облезшие шубы. — А насчет шампанского распоряжениев таких не было… Подождем хозяйку, до новой свадьбы.
— Хо!.. Хо!.. Пальцем в небо попала!
— Ай да Наденька! Ловко сварганила дельце… Даже дуэнья ничего не знает…
Они хохотали, а у Пелагеи сердце колотилось от злобы.
— Ступай сейчас к Глотову за шампанским! Молодые приедут…
— Я еще за ними не ходила. И без вас знаю, когда идти…
— Ха!.. Ха!.. Не понимает… Шевелись, дуэнья!.. Молодые молебен служат, а нас вперед гонцами послали… Мы — благородные свидетели…
— Не пойму, что такое, — сердито огрызнулась Поля.
Но тут раздался звонок, и под руку с Хлудовым вошла сияющая Надежда Васильевна.
— Горь-ко-о! — с места заревел Микульский.
Надежда Васильевна расхохоталась и махнула на товарища своей огромной муфтой.
Поля, онемев, переводила глаза с ее лица на лицо Хлудова.
— Ну, Поля, поздравь нас и ты!.. Вот мой муж, Владимир Петрович Хлудов. Прошу любить да жаловать…
Вера и замужем никогда не вставала раньше двенадцати. На этом настаивала Надежда Васильевна, помня советы доктора. Так что барон, поднимавшийся в половине седьмого и уходивший в канцелярию полка после чаю, только за завтраком видел свою жену.
В этот день не успела Вера выйти к самовару, как Поля влетела в столовую. Глаза ее блестели и кололись, как булавки.
— Честь имеем поздравить вас с новобрачными! — заговорила она, преувеличенно низко кланяясь. — Молодые только что из-под венца вернулись и ждут вас на пирог.
— Какие молодые?.. Что она говорит, Верочка?
— Надежда Васильевна изволили нонче обвенчаться с господином Хлудовым, Владимиром Петровичем… Да-с… Под ручку пешечком пошли к ранней обедне, а вернулись повенчанными…
Барон высоко поднял и плечи, и брови. Это уж выходил такой скандал… Но Вера, вначале слушавшая с выражением испуга, вдруг порозовела вся и радостно засмеялась.
— Мамочка!.. Милая мамочка!..
Слезы сверкнули в ее глазах. Она выбежала из комнаты.
В спальне она упала на коврик перед постелью, подняла руки к образу Спасителя и истерически зарыдала. В этих слезах заключалась ее пламенная молитва, чтоб бедная мамочка, никогда не знавшая счастья в браке, узнала его хоть теперь!
Ах, не даром она принесла жертву матери, сама выйдя замуж без любви! Теперь никто не будет осуждать ее мамочку. И ей самой не надо ни перед кем опускать глаз. Нет позора. Нет любовника. Есть муж.
Пока она одевалась, барон хмуро курил, шагая по комнате. Его раздражало легкомыслие Надежды Васильевны. Романы в ее годы… Хорош пример для дочери! Сейчас видна актриса… Он удивлялся теперь, как в такой «отъявленной» среде мог вырасти дикий, чистый цветок, его Верочка? Ах, хорошо бы уехать куда-нибудь в другой город, чтобы разлучить Верочку с матерью, избавить ее от этого пагубного влияния!
— А кто он такой, этот Хлудов?
— Так… актеришка на выходах… никчемный мальчишка.
Барон чуть трубку не выронил.
— Маль-чиш-ка?.. Да сколько же ему лет?
— Двадцать три никак минуло.
— Гос-с-споди! — сорвалось у барона.
Он побагровел. И Поля ушла удовлетворенная. На кухне денщик задержал ее.
— Что же это вы помалкивали, Пелагея Петровна? Уж и хитрая же вы!
Она покраснела.
— Нельзя было болтать, не по времени… Мы с барыней порешили раньше Верочку выдать. А вот теперь увидим, кто кого на крестины позовет!.. Наши-то, гляди, ваших перегонят…
Денщик заржал от удовольствия, а Лизавета укоризненно вздохнула:
— Уж и скажете тоже! Язычок ваш, как бритва…
Вера с порога кинулась в объятия матери с истерическим плачем. Безмолвно обнимались они, мешая свои слезы. Ах, к чему слова? Так было жутко их промолвить!
Только прощаясь с дочерью, Надежда Васильевна сказала:
— Ты будешь… добра с Володей?
— О да, мамочка… Конечно…
Это случилось в феврале. А на Пасхе барон уже души не чаял в Хлудове.
Если Норден не уходил в клуб, он непременно сидел, в гостиной Надежды Васильевны за шахматным столом. Хлудов играл недурно, барон превосходно. Но помимо тонкой, всегда разнообразной, всегда волнующей игры, барона сам по себе привлекал этот молчаливый, деликатный, застенчивый человек с прекрасными трагическими глазами. Он держался с таким достоинством, так много оказывал внимания барону, что тот восхищался его тактом. При Надежде Васильевне Хлудов был по-прежнему как робкий влюбленный паж. Ничто как будто не изменилось. А в ее чувстве к мужу было так много нежности и почти материнской заботы, такой великой печалью веяло иногда от ее слов и взглядов, обращенных к Хлудову, что барон охотно простил артистке ее запоздалую страсть. «Мои дети», — сказала ему раз Надежда Васильевна, взглядом обнимая сидевших рядом Веру и Хлудова.