— Как он смел прийти?.. Как он смел?.. Лизавета, я тут у тебя до утра останусь, а завтра запрусь.

Лизавета почесалась и зевнула во весь рот.

— Воля ваша, сударыня… Только это не порядок, чтобы врозь спать… И муж, и мамашенька осерчают…

Она свернулась клубком в ногах Веры и почти мгновенно уснула. Словно на дно канула.

А Веру била лихорадка. Заснуть она больше не могла. От одеяла Лизаветы и от ног ее пахло так тяжко… Вера поднялась, в передней нашла свой салоп и в гостиной легла на диване. Она укрылась с головой. И если б кто прошел мимо, то подумал бы, что салоп брошен на диван.

Вдруг сердце ее забилось. Кто-то заворочался под диваном, кто-то вылез из-под него, зафыркал, зачесался, жалобно заскулил… «Собака…» — догадалась Вера и передохнула. Пудель обнюхал салоп, задумчиво постоял над диваном и, кряхтя улегся на ковре.

Барон проснулся в седьмом часу по привычке и с удивлением увидел, что лежит на двуспальной кровати.

«Да ведь я женат…» — с екнувшим сердцем вспомнил он и повернулся на левый бок. Он с детства привык спать на правом. Так учил его отец. «Чтобы не вредить сердцу».

Где же Верочка?.. Неужели встала?

Но ему стало так стыдно за свою короткую рубашку, за голые мускулистые ноги, за валявшиеся на ковре носки… «Слава Богу, что вышла!..» — подумал он. Быстро накинув халат, он захватил белье и шмыгнул из спальни. «Вот теперь бы только не встретиться!..»

Пудель радостно кинулся навстречу хозяину. Но барону было не до него. Он скользнул через гостиную, даже не взглянув на диван и раскинутый салоп, и заперся в кабинете. Сердце так и прыгало в груди.

Так провели они оба свою первую брачную ночь.

Денщик встал первый, вздул на кухне самовар, потом со щеткой пошел убирать комнаты. Тихонько мурлыча себе под нос, он вымел столовую и гостиную.

Вера, услыхав его шаги, замерла. Пудель тихонько заворчал.

Денщик разглядел салоп.

— Вот дуреха-девка!.. Даже убрать не могла, — вслух сказал он. Подошел тихонько и ткнул было пальцем в край вишневого салопа. На лице застыла улыбка восхищения. Вера от ужаса даже дышать перестала. Но пудель зарычал так выразительно, что денщик, выругавшись, отошел от дивана.

«Сябинька, милая… Точно понимает, что я прячусь…»

Денщик, находя, что это не его дело убирать за бабой, посвистывая, вышел на кухню.

В то же мгновение барон, крадучись, вышел из спальни. Одним глазом Вера увидала его, приподняв край салопа… И впечатление чего-то жалкого и бесконечно смешного от этой высокой фигуры в распахнувшемся халате, в короткой рубашке, с голыми волосатыми ногами, боязливо кравшейся через комнату, никогда уже не изгладилось из памяти молодой женщины. Последние иллюзии исчезли.

Не успела за ним закрыться дверь, как Вера выскользнула из-под салопа и очутилась в спальне. О, ужас! Ни замка, ни задвижки не было у двери.

Она спряталась под одеяло, вся дрожа. Вдруг ей вспомнилась жалкая, высокая фигура с бельем под мышкой. Она расхохоталась… Смех был злой, беспощадный, каким смеется только юность, не прощающая ничего.

Если б барон, для которого истинная натура его жены всегда оставалась загадкой, если б в то памятное первое утро их брачной жизни он сумел понять выражение, притаившееся в смеющихся глазах Веры, самонадеянность, присущая всякому мужчине в сношениях с невинной девушкой, покинула бы его. Не подозревая, что Вера принадлежит к типу редких женщин, все в жизни оценивающих с эстетической точки зрения, способных скорее мириться с красивым пороком, чем с смешной добродетелью, барон с чувством собственного превосходства спокойно поджидал к кипящему самовару свою молоденькую жену. Посвистывая, ходил он вокруг стола в своем нарядном халате. Пощелкал пальцем по серебряному самовару, взвесил на руке и мысленно оценил серебро сухарницы, сливочника, сахарницы, чайника. Он по натуре был бессребреником и не интересовался приданым своей Верочки, но щедрость Надежды Васильевны растрогала его. В нем сильно говорили инстинкты семьянина и хозяина. Приятно было зажить своим домом, иметь семью, обстановку.

Вера вошла незаметно, когда муж ее кормил пуделя сахаром и, дрессировал его. Умный пес обнюхал Веру и дружелюбно замахал хвостом.

На ней был утренний капот из белого батиста, весь вышитый гладью, весь в кружевах, а на голове наколка из палевых лент и валансьена.

В это утро Вера сидела за туалетом дольше обыкновенного, устраивая прическу. Аннушки не было рядом, а Лизавета еще не научилась причесывать свою барыню. Вера надела наколку, о которой так долго мечтала, и опять вполне ясно поняла и то, что она поразительно красива, и то, что ее общественное положение изменилось бесповоротно.

— Ну, как спала, деточка?

Вера опустила ресницы. Она хотела было сделать мужу реверанс, как это делала невестой, но он предупредил ее, взяв в свои руки ее маленькое лицо. Он поцеловал ее в губы. От него пахло табаком и фиксатуаром. Хотелось поморщиться, но она не посмела.

За чаем они молчали. Говорить, вообще, было не о чем. Барон умилялся над пуделем, который должен был показать Вере все фокусы. Заложив назад кудрявые уши, он бегал по комнате с туфлей барона в зубах и упорно не хотел расстаться с «поноской».

— Он милый, — сказала Вера и погладила собаку.

Насытившись, барон галантно поцеловал ручку жены и с любовью занялся чижом.

— Верочка, посмотри, какая птичка! Фьюить… фьюить!.. Как он поет, шельмец, когда захочет!.. Фьюить… фьюить…

Он щелкал пальцами перед клеткой, притоптывал и свистал. Птица молча, с недоумением глядела на него, наклоняя головку то на один бок, то на другой. Вера смеялась. Вымыв посуду, она встала.

— Merci, — по привычке сказала она, делая реверанс спине барона, и вышла в спальню. Предстояло одеться для визитов, и Вера радостно волновалась.

Лизавета кончала убирать комнату. Вера враждебно взглянула на груду подушек.

— Унеси это отсюда! — строго приказала она, сдвинув бледные брови.

— Куда прикажете?

— В комнату барона, в его спальню. Не понимаешь?

Лизавета широко улыбнулась.

Вера вдруг топнула ногой. Лицо ее исказилось. Сердце застучало.

— Чему смеешься?.. Убери, говорю!.. Вон отсюда!

Лизавета, схватив в охапку две подушки, бурей промчалась мимо барона, наткнулась на пуделя, уронила подушки от страха и растянулась на полу. Барон расхохотался.

— Это что такое? Куда?

Вдруг понял и усмехнулся.

— В кабинет отнеси. Да не бойся собаки, глупая! Она умнее нас с тобой…

С интересом разглядывала Вера свое приданое в комоде. Вдруг в одном ящике она увидала что-то безобразное, Смешное и враждебное, что напомнило ей это утро. С брезгливой досадой она задвинул ящик.

— Пора одеваться, — сказал барон, тихонько стоявший за ее спиной.

Опять жизнь улыбнулась. Раскрыв гардероб в коридоре, Вера в волнующем раздумье глядела на платья. Это визитные, а вот там вечерние. Ей надо было надеть серебристо-голубое из муар-антика. Но темно-синий бархат так пленил ее воображение, что она выбрала этот вечерний туалет.

Одевшись с помощью Лизаветы, накинув вишневый атласный салоп на меху черно-бурой лисицы и белый капор, Вера села рядом с мужем в карету, присланную за нею Надеждой Васильевной.

Неронова с, полчаса уже стояла у окна, нетерпеливо наигрывая пальцами по стеклу.

В столовой, у прибора Веры, под салфеткой лежал подарок для новобрачной.

— Едут, — сказала Аннушка, прибежавшая с угла.

Надежда Васильевна перекрестилась и побледнела.

Зорко и смущённо в то же время она искала в лице целовавшей ее Веры следов волнений и откровений, которые должна была дать ей прошлая ночь. Ничего… Так же бездумно было выражение ее глаз, так же невинна улыбка. Барон, целуя руку тещи, казался непроницаемым.

Поля доложила, что пирог подан. С двусмысленными, странными для Веры улыбками встретили ее обе горничные, и даже кухарка Настасья выскочила в переднюю взглянуть на новую «барыню»… Вера спокойно принимала поздравления.