— Но это еще не основание для обвинения, — продолжал сэр Роджер, — Первая встреча могла быть случайной, хотя я в этом сомневаюсь. Вторая сама по себе мало о чем говорит. Повторяю, я простил бы, если бы Ваше предательство касалось только меня. Но есть и третье свидетельство. И оно самое тяжелое для Вас… И для меня.

Вперед выступила Ведерная Салли. Она была на удивление трезва. Ее глаза сверкали, лицо пылало. Наверное, такой она была много лет назад, когда ею увлекалась большая часть мужского населения замка, включая хозяев. Торжествующим тоном горничная принялась рассказывать, что отлучилась из замка ненадолго, а на обратном пути решила срезать путь через лес, который хорошо знает, и вышла на поляну. На ней она заметила двоих человек, мужчину и женщину. Мужчиной был сэр Адальберт, а женщиной — миледи, это горничная разглядела хорошо. Ее пока не заметили, и она спряталась, подобравшись при этом поближе. По словам Салли, она хорошо расслышала, как сэр Адальберт договаривался с Леди Евой о том, как захватить замок. Нападение должно произойти в ближайшее время, ночью.

Ева стояла ни живая, ни мертвая. Ведерная Салли довольно точно передала их с сэром Адальбертом разговор. Она только не слышала, когда собственно, должно состояться нападение. Если в ближайшее время не появится Китни…

— Ну, миледи, что скажете на это? — нарушил затянувшееся после выступления горничной молчание Роджер, — Вы скажете правду, или попытаетесь выкрутиться?

Еве пришлось собрать всю свою волю, чтобы ответить как можно более спокойно.

— Я готова рассказать правду, но сначала должна заявить, что у моего поведения есть причины, которые я могу поведать только Вам, милорд, с глазу на глаз.

— Здесь не может быть секретов, которые не должны знать эти люди! — голос Роджера грохотал под сводами зала, как гром, — Говорите все как есть!

Ева молчала. Весь тщательно выстроенный в течение последних месяцев план висел на волоске. Но открыть карты сейчас тоже означало провал: кто знает, не проговорится ли кто-то из присутствующих здесь слуг? Насчет Ведерной Салли, например, Ева совсем не была уверена.

— Скажите тогда, хотя бы, — настаивал сэр Роджер, — Была ли та встреча в лесу, о которой говорила Салли? И был ли тот разговор? Ну же! Отвечайте!!! Да, или нет!?

Отпираться не было смысла. (Китни, где же ты?!!!)

— Разговор был, — нехотя признала леди Ева, — Но я должна объяснить…

По залу пронесся вздох удивления и разочарования. В глазах Ведерной Салли плескалось злое счастье.

— Довольно! — голос Роджера прозвучал, как звук падения топора на плаху, — Стража! Отведите леди Еву в ее комнату. Охранять как следует, отвечаете головой! Ей запрещено общаться с кем бы то ни было. Как только будет получен ответ из ближайшего монастыря, Вы будете отправлены туда, миледи. У Вас будет время отмолить у Господа прощение за Ваше преступление, и я надеюсь, что Бог простит Вас в конце концов. Я тоже буду молиться за Вашу душу.

— Мама! — вопль Джейсона взорвал ей душу, — Это же неправда, ведь так?

Она ответила только взглядом, полным страдания.

— Милорд, — это вмешался маэстро Винсенте, — Все знают, что нет человека более преданного жителям замка, чем леди Ева! Она не раз доказывала это! Если у нее были причины, по которым она допустила такой разговор, то мы должны выслушать их! Вам следовало бы…

— Я сам знаю, что мне следовало бы, — голос Роджера звучал глухо и страшно, — Ее причины мне известны. В заключение скажу, что егеря доносят о появлении какого-то большого отряда у южной границы моих владений. Значит, нападение на замок действительно готовится. Ни у кого нет права предавать тех, кто доверяет. Для обвинения было сказано достаточно. Я мог бы отдать Вас, миледи, королевскому судье, и тогда Вас ждал бы смертный приговор. Я сохраняю этой женщине жизнь в награду за все, что она сделала для меня, для замка и для жителей его окрестностей, и даже дам ей возможность спасти свою душу. Она кончит свои дни в монастыре. Это окончательный приговор. Но поскольку я не намерен больше видеть ее, я провожу леди Еву в ее комнату вместе со стражей.

С этими словами сэр Роджер встал. На трость он теперь почти не опирался.

— Возвращайтесь к своим делам. Джейсон, тебя это тоже касается.

Никто не посмел возразить. Печальная процессия двинулась по лестнице вверх, будто похоронная. И чем выше они поднимались, тем жарче закипал гнев в груди Евы. Все, что происходило, было крайне несправедливо. И Китни куда-то пропал так не вовремя! На счету каждый час! Когда процессия вошла в комнату, молодая женщина уже почти не владела собой. Сэр Роджер повернулся к ней.

— Как ты могла, Ева! Как ты могла!

Она уже почти ничего не видела — эмоции захлестывали, и чувства выплеснулись сами собой.

— Так значит, я преступница? — выкрикнула она, — А как насчет Вашего преступления?

— Все вон! — рыкнул сэр Роджер, а потом, когда солдаты вышли, снова повернулся к ней, опустив плечи.

— Я сделал это один-единственный раз в жизни, — хрипло сказал он, — никогда я больше не причинил никакого вреда ни одной женщине, будь она последней нищенкой. После того случая на поляне… Прошло столько лет… Ты думаешь, мне легко было постоянно видеть тебя? Ты — напоминание о том проклятом дне, о том, каким мерзавцем я был, а твое презрение — пытка. Неужели я еще недостаточно наказан?

— Уж не хочешь ли ты, чтобы я тебя пожалела? Один раз… — как эхо повторила Ева, — И за что же именно мне выпала такая «честь»?

— Проклятье! Я был пьян так, что не помнил сам себя!

— Но, тем не менее, прекрасно держался в седле, — съязвила Ева.

Роджер грохнул кулаком по столу так, что даже толстенная дубовая столешница вздрогнула, а стоявшая на нем лабораторная посуда тревожно звякнула.

— Видит Бог, после смерти жены я ничего так сильно не хотел, как упасть на полном скаку и разбиться ко всем чертям!! Я христианин! Мой отец погиб в войне за Гроб Господень! Как я мог лишить себя жизни сам! Он проклял бы меня там, на небесах! Я надеялся, что конь и вино всё сделают за меня. Но Бог рассудил иначе.

Твое лицо я вспомнил сразу на следующий день, как только проснулся. Вспомнил твое отвращение. Это видение потом преследовало меня долгие годы. Но тогда я хотел найти тебя и вымолить прощение, или хоть как-то искупить то, что сделал, но я не знал, ни кто ты, ни где тебя искать, ни даже жива ли ты. И тогда я забросил все — охоту, пиры, решил стать примерным мужем, и хотя бы другую женщину сделать счастливой. Но судьба не дала мне и этого. Моя жена была настолько добродетельна, что и близко меня к себе не подпускала. Шел год за годом, а наследника у меня так и не было. Никто не мог ее переубедить — ни священник, ни родня. Что я мог поделать? Я не мог ее принуждать! Тот случай стал мне уроком на всю жизнь! И когда она попросилась в монастырь, я понял, что она не может быть счастлива, как обычная женщина, и отпустил ее, хоть и с тяжёлым сердцем. Видно, таков был Промысел Божий. И вдруг, о небо! Я встречаю тебя на турнире! И за руку ты держишь мальчика — точный мой портрет! Я поклялся, что сделаю все, чтобы искупить свою вину перед тобой. Даже если это будет против твоей воли!

Он повернулся и прямо глянул ей в лицо.

— Я не оправдываюсь. Мне не нужно жалости. Но я хочу, чтобы ты знала — я глубоко сожалею о своем поступке. Но о том, что случилось после — ни капли.

— Так ты сожалеешь? — она подошла к нему вплотную и, прищурившись, посмотрела на него, — А ты знаешь, на что ты меня обрек? Ты представляешь, каково это — скитаться с маленьким ребенком без крыши над головой, и когда у тебя нет никого больше! Никого! И этот маленький комочек для тебя всё! А ты иногда не можешь даже покормить его! А ты знаешь, — теперь она почти кричала, — Каково это, когда почти все мужчины, которые попадаются, смотрят на тебя, как на возможную собственность, потому что у тебя есть ребенок, и ты одна — не то вдова, не то гулящая женщина! Последнее даже для них лучше! Когда никто не боится выгнать тебя, не заплатив за тяжелую работу, потому что некому заступиться! Когда можешь полагаться только на доброту, которую не все и не всегда спешат проявить! Каково это — жить в постоянном страхе и унижении! Ты знаешь это?!