И Вильгельм сделал так, как велела мать, ибо он был хороший сын и с удовольствием выполнял желания матери.

— Господь однажды пошлет еду в наш котел через тебя, мой сын, — сказала мать, — а до тех пор придется разбавить суп. Отчима я тебе не сумела раздобыть; бедные девушки выходят замуж, бедная вдова с ребенком кому нужна? Но мы справляемся, и ты достаточно ловкий для своего возраста, и стреляешь из своего маленького можжевелового лука как настоящий мужчина. Мой брат обещал подарить тебе настоящий арбалет, когда тебе исполнится десять. А завтра, может, в силки попадется глухарь.

Ему еще не было семи, когда он подстрелил своего первого перепела в день святого Губерта. «Перепел по лугу бродил, хо-хо, а потом взлетел, хо-хо, и в котел угодил!»

— Пресвятая Богородица, Дева Мария, ты ведь тоже мать, добрая милосердная Дева Мария, услышь мою беду, услышь меня, послушай, что я скажу! Мой сынок болен, а я бедная вдова, он у меня один на всем белом свете. Ему только четыре годика, и он тяжко болен, у него оспа. Пресвятая Богородица, спаси его, спаси мое дитя ради Сына Твоего, спаси его, спаси!

Тонкая восковая свеча с колеблющимся пламенем плакала перед изображением Святой Девы — добрая улыбка, милосердная.

Вильгельм ползал по полу, ибо он еще не умел ходить. В солнечном лучике бродила муха. Вильгельм убил ее. Она не успела улететь.

Когда повитуха подняла вверх новорожденного, у нее в руках было хрупкое и беспомощное существо, как и все другие. Но оно жило.

— Мальчик, здоровый и красивый, слава Тебе, Господи.

Многие могут, усердно упражняясь, стать хорошими стрелками, но снайпером нужно родиться. Тут столько всего должно совпасть. Реакция должна отличаться невероятной быстротой. Вместе с тем обязательное условие — отсутствие раздражительности нервной системы, так, чтобы не давали себя знать нервное напряжение или не имеющие к делу порывы. Координация мускулов должна быть совершенной. Зрение — острым, и способность определять расстояние особо развитой. Мышечная сила тоже должна быть достаточной, ибо натягивать лук или арбалет нелегко, и нельзя, чтобы крепкая рука задрожала от усталости.

Чрезвычайно редко случается, чтобы все эти качества соединялись в своем высшем проявлении. Но когда-то это должно произойти. Это «когда-то» и наступило сейчас, и произошло это с ребенком, который скоро лишится отца, ребенком, родившимся в маленькой хижине с яблоней во дворе, тем, кто получит имя Вильгельм.

Вильгельм ползал по полу, ибо он еще не умел ходить. В солнечном лучике бродила муха. Вильгельм убил ее. Она не успела улететь.

Тонкая восковая свеча с колеблющимся пламенем плакала перед изображением Святой Девы — добрая улыбка, милосердная.

— Пресвятая Богородица, Дева Мария, ты ведь тоже мать, добрая милосердная Дева Мария, услышь мою беду, услышь меня, послушай, что я скажу! Мой сынок болен, а я бедная вдова, он у меня один на всем белом свете. Ему только четыре годика, и он тяжко болен, у него оспа. Пресвятая Богородица, спаси его, спаси мое дитя ради Сына Твоего, спаси его, спаси!

Вильгельм сидел на пороге хижины в лучах утреннего солнца, играя с деревянными сандалиями матери, он соскреб с них присохшую глину, постучал деревяшкой о деревяшку, зашнуровал их на своих босых ногах. Скоро у него будут такие же большие ноги, как у матери. Подняв свое нежное, рябое лицо к небу, он долго всматривался в солнце. Он видел свет. С луга донесся призывный крик перепела. Перепел бродит по лугу.

В десять лет он вырезал первую в своей жизни пару сандалий ножом, подаренным ему дядей. И отдал их матери.

Он частенько залезал на яблоню, где устроил себе гнездо. И сидел там, свистя в глиняную свистульку.

Со временем он стал сапожником и перчаточником, сам у себя в подмастерьях ходил. По естественным причинам в гильдию его принять не могли; ведь слепой собрат навлек бы на гильдию насмешки и бесчестье, может, даже принес бы несчастье. Поэтому ему ничего другого не оставалось, как быть в родной деревне свободным ремесленником; всем было прекрасно известно об этом, но учитывая обстоятельства, ему не препятствовали и не предпринимали никаких правовых мер. Разве сам Иисус Христос не учил нас быть милосердными?

Однажды наместнику Гедсеру преподнесли подарок — пару шевровых сапог со шнуровкой и крепкими подошвами.

— Хорошие сапоги, — сказал Гедсер, примерив их.

Ему сообщили, что человек, их сделавший, свободный ремесленник, слепой.

— Приведите его.

Вот так Вильгельм и был зачислен в челядь Гедсера, скорняком. Он шил штаны и перчатки Гедсеру, а солдатам сапоги. На столе каждый день была еда; никогда не жил он в таком достатке, ибо Гедсер был щедр к своим людям. Вдобавок Вильгельм женился на одной из служанок Гедсера, страшной как смерть, но в данном случае это ведь значения не имело. В честь такого события Гедсер подарил ему искусно вырезанный рог серны с самшитовым мундштуком и шестью дырками. «Один рог в руке лучше, чем десять в лесу», — сказал наместник. «И два на голове», — прибавил он в качестве свадебной шутки.

Но как-то раз Гедсер ехал через лес, и подкупленный телохранитель вонзил ему в затылок нож в ту самую секунду, когда первая стрела со свистом вылетела из засады. Верные солдаты привезли его домой; однако он лишился сапог, перчаток и жизни.

— То были мои самые прекрасные сапоги, — сказал Вильгельм, — лучших я не шил. Теперь, когда наш господин мертв, грядут тяжелые времена. Слава Богу, у нас осталась наша хижина.

Туда-то он и перебрался с женой, детьми и пожитками. Жена обстирывала деревенских и пыталась раздобыть заказы своему муженьку — свободному ремесленнику.

Как-то раз Вильгельм, сидя на пороге хижины, дудел в рог серны; сын слушал. И тут явилась жена с великой новостью.

— Крестьяне собрались на лугу Рютли, многие приехали издалека. Они распалены, кричат, орут, лакают вино, а один хвастливо гарцует в твоих сапогах.

— Стало быть, сегодня ночью у нас будут гости, — сказал Вильгельм. — Дело плохо, но не обязательно все так худо. В лампе еще осталось немного масла, давай зажжем ее и помолимся вместе святой Деве Марии, чтобы они заплатили за себя.

3. ТОЛЬКО ТЫ

Он сел на 48-й. Теперь это случалось частенько. Правильнее говоря, каждый день. Та же радость и та же надежда. Остановка совсем рядом, только завернуть за угол и миновать два подъезда в сторону переулка. Потом.

Он сделал кое-какие покупки, продукты и напитки, ничего роскошного, этого не требовалось. Она хочет его, а он ее.

Шахта лифта с коваными украшениями, облицованная панелями кабина со следами граффити, зеркало, немного потускневшее, скамейка, наружная решетка, внутренняя решетка. С достоинством, словно бы исходящим от седовласой служанки, его препроводили на третий этаж. Дом был старый.

Но любовь юна. И он испытал такое потрясение, что вынужден был прислониться к стенке лифта. В затуманенном зеркале он увидел ее.

Чувство, вызвавшее это потрясение, было нежностью. Почему не волной плотского вожделения? Ведь воистину, и вряд ли неожиданно, вожделение в нем тоже присутствовало. Но эта саднящая нежность была чем-то особенным, она заслуживала собственного имени: нежность к Анне. Она была чем-то особенным, поскольку совсем по-иному, нежели вожделение, относилась к одному-единственному живому существу. В какой-то другой связи, возможно, вожделение сработало бы сходным образом, но для этой вот нежности не существовало другой связи. Ее непременное условие, ее единственная связь в понятийном мире создавалась личностью Анны: тем, что она была той, кем была.

Что она была маленькой и хрупкой, что у нее ровный и милый характер со склонностью к мечтательности и математике — возможно, не слишком обычное сочетание, — что ей нравилась ее работа программиста, что она любила Шагала, солнечные закаты и авокадо с креветками, что она говорила по-особому, чуть растягивая слова — последствие перенесенной в детстве операции языка, — и поэтому ее высказываниям охотно приписывали некую гениальность и глубину, чем они не всегда отличались, что она убирала квартиру раз в год, неважно, требовалось ли это или нет, что она в качестве сильного выражения использовала «силы небесные», ибо не любила ругательств, что у нее было довольно красивое лицо с правильными чертами и каштановые волосы, которые она завязывала по-детски бантиками в два хвостика.