ТАТЬЯНА ИВАНОВА. Когда его только назначили, он носился по «Останкино» буквально окрыленный. В последние две недели резко помрачнел. Сценариями бросался периодически. Кричал. Хотя потом сам же и гасил конфликты.
ЕЛИЗАВЕТА КУЗЬМИНА. В последнее время с ним даже тяжело было находиться в одном кабинете. Я и сама нервная была, и психовала, и плакала. Постоянно чувствовалось, что он думал о чем-то тяжелом. Иногда сидел и неподвижно смотрел телевизор. Появилась резкость во всем: в словах, в движениях, в глазах. Влад был человек настроения. Меня часто спрашивали ребята из «Часа Пик»: «Ну как он сегодня?» А по Владу всегда было понятно, в каком он состоянии. Мог вспылить, но отходил очень быстро. Покричит, покричит и отойдет. На меня он, правда, не кричал, слава Богу. На других случалось. Особенно если чувствовал, что на него пытаются давить, диктовать свои условия. Но я знаю, что Влад умел отказывать.
ЛИДИЯ ЧЕРЕМУШКИНА. За две недели до гибели я боялась к нему подойти. Не то что боялась, просто старалась не трогать, чувствовала, что лучше не надо. Обычно улыбчивый, легкий, он был необычайно мрачен. Ощущалось ужасающее напряжение. Я понимала, что лучше с ним не разговаривать. Такого не было никогда. Я смотрела на него с ужасом. Это был тот момент, когда все решалось — сетка вещания, вся жизнь ОРТ, может быть, на многие годы вперед.
ЮЛИЯ ЖАМЕЙКО. Помню, что я была у них накануне гибели Влада. Альбина подарила мне картину на день рождения. Потом после записи пришел Влад — еще в гриме. Он был невероятно напряженный. В какой-то момент я поняла, что надо быстро уйти. И ушла.
ЛЕОНИД ЯКУБОВИЧ. С ним было практически невозможно разговаривать. «Я занят... Потом!» И вдруг после этого неожиданный звонок: «Лёнюшка, ты чего сегодня делаешь?» А завтра опять такое ощущение, что мы едва знакомы. Это было тяжко. Общение сократилось не только количественно, но и качественно. Думаю, это коснулось не одного меня. Собственно, об этом могут рассказать все, кто общался или работал с Владом в тот период.
ИГОРЬ УГОЛЬНИКОВ. ...За несколько недель до гибели с ним творилось что-то невообразимое. Он вдруг становился рассеянным, молчаливым. Все больше уходил в себя. Мог сильно огрызнуться по телефону. Я понимал, что он напряженно решал что-то. Решал, сомневался, боялся. Чувствовалось, что он пытался себя «осмелить», если так можно сказать.
ТАТЬЯНА ИВАНОВА. Насколько я понимаю, на тот момент было два конфликта, требовавших разрешения. Точнее, даже не конфликты, а две ситуации. Первое — то, что Влад хотел упорядочить выход рекламы на канале. Если раньше существовало множество маленьких реклам-ных агентств, то Влад хотел создать единую рекламную службу. Строго говоря, это и произошло после его смерти. Второй конфликт связан с версткой канала, которую он видел по-своему. Те программы, что шли в эфире, должны были доказать свое право на существование.
ЕЛИЗАВЕТА КУЗЬМИНА. Как секретарь, я не могу вспомнить никаких угроз в адрес Влада. Его угнетенное состояние я связывала лишь с профессиональными проблемами. И только. Лично у меня не сложилось ощущения предгрозового напряжения. Хотя, конечно, я многого не знала. Помню только, что в «Останкино» была встреча 14 человек из Совета директоров. Влад вернулся оттуда очень мрачный. Когда его спрашивали журналисты, он говорил: «Читайте в газетах, там все написано». А потом выяснилось, что на этой встрече было принято решение о запрете рекламы на определенный период.
ИГОРЬ УГОЛЬНИКОВ. Что-то происходило... Влад переживал все это по-мужски, не выплескивая, не обсуждая. Если бы он хотя бы что-то кому-то сказал... А он ничего и никому. Я думаю, что Влад понимал: либо руководить компанией полностью, все делать самому и до конца, либо идти на компромиссы с кем-то, а значит, с собой. Я думаю, что в самое последнее время он это и решал. Отсюда такая напряженность. Тот, кто полностью управлял бы делами на ОРТ, становился бы, попросту говоря, королем: эфир, реклама, деньги, а главное общественное сознание. Причем трон передавался бы не по наследству. Его надо было опять завоевывать. И дело тут не в рекламе. Тут решались глобальные вопросы. Да, была просто зависть к Владу. Но когда завидуют долго и мучительно, когда зависть висит в воздухе, она в конечном счете чем-то разрешается. Слово, сказанное со злобой, всегда может превратиться в пулю. Когда человек богат, известен, талантлив, силен, счастлив и любим, то рано или поздно общая зависть проявит себя в поступке.
ВИТАЛИЙ ВУЛЬФ. За десять дней до гибели у Влада разболелись зубы. Я договорился с врачом, и рано утром мы отправились к нему на двух машинах. Я дождался Влада внизу. Боль ему сняли. Он выглядел очень подавленным. Дело было не в зубах. Я спросил: «Что случилось?» Он сказал, что нам надо встретиться, посидеть, как следует поговорить. Мы расстались. В тот день я видел его в последний раз.
АНДРЕЙ МАКАРОВ. ...Я был у Влада за два дня до его гибели. Они с Альбиной пригласили меня на пельмени. Все отлично помню. Пельмени как-то быстро поглотили, аппетит у меня хороший. Я Владу сказал: «Что ж так мало-то?» На следующий день он мне позвонил и сказал, что ждет меня: пельменей на всех хватит. А съели мы эти пельмени, когда я вернулся из Питера. Уже без Влада. И был еще один звонок перед самым моим отъездом в Петербург. Попросил, когда приеду, зайти к нему. Сказал, что «очень надо посоветоваться, что Лисовский совсем озверел и от него пошли прямые угрозы». Это было за день до убийства.
АЛЬБИНА. Происходило что-то странное. Странные разговоры, странные поступки людей. Тогда в сотый раз было произнесено, что это командный труд и опасаться за жизнь одного человека нет смысла. Ни в чем ведь не было уверенности. Если бы я точно понимала, что, скажем, с завтрашнего дня у Влада должна быть охрана, она бы была. Если бы в этом напряженном состоянии я видела бы его еще неделю, все эти формальности быстро бы решились. Я бы настояла. Кроме того, мы ведь всегда хихикали над теми из наших знакомых, у кого эта охрана была. Влад относился к этому как к игрушке. Практика показывает, что если кому-то очень нужно убить человека, то его убьют в любом случае. Чтобы сохранить жизнь, надо было все бросить, перестать работать на телевидении, куда-то уехать. Переквалифицироваться в управдомы. К этому он не был готов.
Однажды Влад сорвался. Я поняла, что он просто боится. Физически боится. Я никогда его не видела таким. Не могу сказать, чего он боялся, но это было очевидно. Тут вот еще в чем дело... Мы все оценивали деятельность Влада по созданию канала как коллективный труд. И нам казалось, что никто не станет бороться с одним отдельно взятым человеком. Так вот, он сорвался. Это был просто повод: я открыла дверь, не посмотрев в глазок. Он разнервничался. И тогда я сказала: «Давай так. Нервная система не восстанавливается. Если ты чего-то боишься, надо брать охрану. Или ты уж пойми, почему это происходит, и попытайся что-то сделать. В таком напряжении существовать невозможно, это неправильно». За день до смерти Влада у нас состоялся еще один разговор. Я спросила: «Что происходит? Чтобы что-то понять, мне нужно знать». Он мне рассказал, из-за чего нервничает. История действительно странная. О ней сейчас бессмысленно рассказывать. Людям, которые просто смотрят телевизор, она ничего не даст. А для тех, кто занимается политическими разборками, она просто опоздала.
ЕЛИЗАВЕТА КУЗЬМИНА. Был один странный эпизод за два дня до гибели. Вроде бы приходили какие-то люди Березовского, но что они хотели, понять было трудно. Помню только, что Влад был крайне недоволен этим визитом. Он звонил Борису Абрамовичу и спрашивал: «Твои это люди?» Тот ответил, что не его. Влад сказал: «Ну я так и понял». Интонация была ироническая. Потом Влад попросил меня выйти. Тогда какие-то угрозы Владу воспринимались скорее с удивлением. Они казались ненастоящими. Я не могу утверждать точно, что это были люди Березовского, Влад как раз хотел это выяснить. И суть претензий к Владу осталась неясной.