Видишь, — падишахом стали

^[41]

Кайкубат,

Славой на весь мир они теперь гремят.

А к тебе они давно благоволят, —

Сердце ты свое не мучь, Тавка-аим,

И на их любовь ответь любовью им:

Ведь они платили за тебя калым,

Значит — были первым женихом твоим:

Первый покупатель должен быть любим.

О твоей красе прослышав, Ай-Тавка,

Кайкубат сюда пришел издалека:

Чин — страна его — богата, велика.

От любви к тебе он стал в стране чужой

Бедным пастухом. Теперь он — шах большой,

Ты его любовь не отвергай, Тавка,

Будет с Кайкубатом жизнь твоя сладка.

Обиделась Ай-Тавка, услыхав эти слова Алпамыша и такое слово сказала в ответ:

— Сколько я взывала к богу за тебя!

Знала лишь тоску-тревогу за тебя,

Проливала слез так много за тебя,

Сколько за тебя ударов приняла!

Ожерелье драгоценное на мне,

Блещет золотой в нем талисман-божок.

Ты любил игру моих бровей, дружок,

Где она, пора любви твоей, дружок?

Это ли твоя награда, милый мой!

Ты ли не страдал в зиндане, как в аду,

Я ль не отводила от тебя беду!

Но не суждено мне счастье на роду, —

Мне отраву небо всыпало в еду.

Это ли твоя награда, милый мой?

Брови наведя мешхедскою сурьмой,

В шелковом платке с пушистой бахромой,

Не будила ль страсть в тебе я, милый мой?

Это ль, милый мой, награда от тебя?!

Так тебе служа в худые времена,

Знала ль я, какая службе той цена?

Знала ли, что стану скоро ненужна

Для того, кому была я так верна?

Это ли твоя награда, милый мой?!

Ныне сватовством таким меня почтив,

Как ты оказался, хан мой, неучтив!

Если пред таким плешивцем ты в долгу,

Я-то как ему женою быть могу?

Для него ль свою красу я берегу?

Это ли твоя награда, милый мой?!

У Тавки душа обидою зажглась.

Кайкубат стоит — с нее не сводит глаз;

Выслушав ее, он отдает приказ,

Чтоб воды горячей принесли тотчас.

Кипятку ему приносят полный таз.

Череп свой плешивый в воду погрузив,

Долго плешь скребет в воде горячей он, —

Всех такой причудой озадачил он.

А разгадка в том, что не был он паршив:

Требухой искусно кудри обложив,

Засушив ее — он с виду стал плешив.

Требуху в воде горячей размочив,

С головы ее кусками отодрав,

Голову он вынул — сразу стал кудряв,

Молод, строен стал и, как Юсуф, красив,

Красотой своей Тавку-аим сразив.

Озарять бы ночь могла его краса!

Длинные свои заплел он волоса, —

Падает по пояс черная коса:

Кайкубат китайцем, чин-мачинцем был,

^[42]

Пастухом служа, он знатным принцем был!

Слышать не желала Ай-Тавка о нем,

Тут она любовным вспыхнула огнем.

Память ей отшибла во мгновенье страсть:

Что там Алпамыш! Он — грубая напасть!

С ним пришлось бы ей всю жизнь свою проклясть!

Сердце на него растрачивала зря.

И, на Алпамыша даже не смотря,

Про себя Тавка так думала в тот час:

«Люб отныне мне лишь Кайкубат-тюря!

Да и раньше тоже, правду говоря,

Взоры он мои, бывало, привлекал.

Жаль, что о любви своей не намекал.

Раз он так хорош, как светлая заря,

И, меня любя, покииул край родной,

Как же откажусь я стать его женой?»

Ай-Тавку подводит к трону бек Хаким,

Девушкам за нею следовать велит.

Кайкубат на троне, словно шах, сидит,

Важный на себя он напускает вид,

На Тавку-аим по-шахски он глядит,

На подруг ее глядит он свысока.

Якобы совсем не зная ничего,

Беку Алпамышу так он говорит:

«Кто девицы эти, объясни-ка мне,

По какой нужде пришли они ко мне?

Если с челобитьем беспокоят нас,

Завтра пусть придут, — нам недосуг сейчас».

Алпамыш ему с почтеньем: «О, мой шах!

Шаха дочь — Тавка будь вам знакомой, шах!

Страстью сердца к вам она влекома, шах, —

Говорит — без вас она не может жить, —

Чувства сердца вам желает изложить…»

Кайкубат, такие выслушав слова,

Своего ничуть не выдав торжества,

Будто без охоты, так, едва-едва

В жены взять Тавку свое согласье дал.

Сразу Алпамыш готовить свадьбу стал…