Странный край, да и люди тоже странные. А Марк? Даже его она не узнает. Между ними все шло так просто, так гармонично, без особых осложнений. И вдруг незаметно просочился яд недуга. В одно прекрасное утро оба проснулись пораженные этим недугом.

От вчерашнего ужина у нее осталось чувство какой-то неловкости, до сих пор она ощущала на себе взгляд Эльсенер. Она знала, что впервые в жизни ее рассматривают с точки зрения сексуальной ценности, в отрыве от всех прочих качеств, хотя личность человека неделима. И кто же, какая-то баба, чуть ли не ведьма! Как далеко теперь казались те времена, когда она не задавалась никакими вопросами! Кто она в глазах этих незнакомых людей, окружающих ее здесь? Но другую Дельфину, какой они ее видят, сама она никогда не узнает. А в этой Надин есть что-то бредовое, какая-то агрессивная неудовлетворенность. Дельфина с удовольствием подбирала именно такие слова, которые наверняка пришлись бы тем не по душе. Но Дельфина сумеет выдержать борьбу; напрасно они так полагаются на ее кажущуюся беспомощность. Не все еще нити, связывающие их с Марком, порваны, еще остались те, что соединяют их ночами. Вот здесь-то и заключена вся правда супружества, и эту правду она будет защищать до последнего. И все-таки будущее тревожило ее.

«На самом-то деле так ли уж он меня любит? Кто установит разницу между понятиями: любить, считать, что любишь, и притворяться, что любишь? Любовь… случайность, предопределение? Ясно и то и другое. Эльсенер… Надин… Не обращать внимания на их ядовитые словечки. Прежде всего собрать все свои силы. Единственно настоящую победу одерживаешь в одиночестве перед зеркалом. Верно, мне не хватает интуиции, но…»

Дверь с грохотом распахнулась.

— Что это ты делаешь в темноте?

Марк шагнул к ней.

— Ох, и правда уже стемнело. Но только совсем недавно.

— А ты и не заметила?

— Представь, не заметила… Замечталась.

— О детях думала?

— И о них тоже.

— Знаешь, о чем я сейчас, идя в отель, размышлял: раньше сыновья хотели походить на своего отца и как можно раньше стать такими, как он. У них перед глазами был образец, с которым они себя отождествляли. А теперь они кромсают этот самый образец только из желания не походить на отца. Единственное, что их заботит, — быть не такими.

— Странное открытие… и не слишком оригинальное. Раньше, как ты говоришь, вы заслуживали того, чтобы стать образцом. А сейчас мужчины растерялись. Сами хотят походить на сыновей. Вот, например, ты…

— Возможно, ты и права.

Дельфина подошла к мужу.

— Марк?

— Да?

— А ведь есть еще мы с тобой…

Разговор зашел в тупик.

— Да, да… Ох, как же все это трудно… Так трудно!

Он рассеянно погладил ее по голове, как гладят послушную собачонку. Образ этот напрашивался сам собой.

Они запутались в сетях недоговоренности, еще немного — и сеть опутает их окончательно, и тогда им уже не пошевелиться, не выбраться.

Дельфина тревожно спросила:

— Что трудно?

— Жить… Стариться… Не иметь будущего. Для того чтобы существовать, надо чем-то владеть. А если ничем не владеешь, если будущее…

— Значит, Марк, ты рассчитывал найти здесь это самое будущее, это нетронутое, девственное завтра? Вот мы и опять вернулись к тому же: чего ты хочешь? Куда ты идешь?

— Ничего не хочу: ни уезжать, ни возвращаться, ни думать.

— Не можешь же ты жить в полной пустоте.

— Безусловно, я не желаю так жить, но меня несет. — И добавил: — Давай-ка оденься, спустимся чего-нибудь выпить.

Подымаясь, она прошептала про себя: «Поговорим завтра».

Но, как бы подслушав ее мысль, он протянул:

— А к чему говорить? Человек всегда слышит только себя.

Глава пятая

Они не собирались вот так, каждый в одиночку, снова и снова проделывать все тот же путь, который никуда, в сущности, не вел. Тянулись дни, не принося ни радости, ни подлинных огорчений. Временами им открывалась нелепость теперешнего положения, но не они его выбрали.

Как-то вечером Марк решился поговорить с Дельфиной. Втолковать ей то, в чем он сам не слишком-то разбирался, да разве такая жалкая попытка поможет ей понять? Но, быть может, слова дадут ему ключ к некой пока еще не разгаданной тайне? «Чтобы жить дальше, я должен вновь обрести свободу». Да, да, именно так. Так он и скажет Дельфине, и она вынуждена будет покориться силе этого аргумента. Но что означает «вновь обрести свободу»? Разве он ее потерял? Где, когда? При каких обстоятельствах? В суете будней, постепенно, по собственному недосмотру? Но речь шла не о потерянной вещи, на карту была поставлена его жизнь. И если фраза эта будет произнесена, как и в чем изменится его существование? Вернется Дельфина в Париж или не вернется? Возможно, но не наверняка. А после… А после он сможет жить как ему заблагорассудится… Но в том-то и дело, что ничто его не привлекало. Неужели произнесенная вслух фраза снимает с человека всякую ответственность. А несет ли он сейчас какую-нибудь ответственность? От любых пут он свободен. Безусловно, будет куда честнее так и сказать. Подходящим к случаю тоном. Значительным, но в то же время и естественным. Ничто не изменится, но между ними все станет яснее, все пройдет гладко и мирно. «Вновь обрести свободу, чтобы жить дальше». Вот она, чудесная формула. Дельфина, конечно, не захочет мешать ему жить. Она неплохая женщина. Она смирится. И к тому же неглупая. Поймет.

Он скажет ей это, хотя, в общем-то, это не совсем правда, но станет правдой, уже стало, как только он представил себе дальнейшее. Мало-помалу он снова войдет в жизнь; мужества ему не занимать стать.

— Все-таки, Дельфина, нам надо поговорить.

Она только что вышла из ванны.

— Садись, пожалуйста.

Но она спокойно растянулась на постели. Ему бы хотелось, чтобы Дельфина приняла какую-нибудь более торжественную позу, более соответствующую важности момента.

— Слушаю.

— Я не собираюсь скрывать от тебя многих мучительных сторон… Но все-таки стоит взглянуть в лицо реальности.

Вдруг он смутился, запнулся. Что-то уж слишком спокойна была Дельфина. Даже не взволновалась. Неужели двадцать пять лет совместной жизни прошли, не оставив в ней следа? А он как последний дурак еще волновался, что нанесет ей такую рану. Но, возможно, она просто не представляет себе размеров драмы — да, да, слово «драма» звучит вполне уместно, и драма эта разыграется через минуту!

Но, опередив мужа, Дельфина спокойно заговорила:

— Позволь лучше, я сама скажу тебе то, что ты боишься сказать. Примерно следующее: ты хочешь вновь обрести свободу, не возвращаться во Францию, так ведь? Во всяком случае, в ближайшее время… Угадала?

Он утвердительно мотнул головой, как школьник, пойманный с поличным.

— Чего ты так волнуешься? Я сама собиралась тебе это предложить.

— Значит, ты догадалась?

В его голосе прозвучало восхищение.

— Конечно, догадалась, и, видимо, потому, что мне хочется того же. Я тоже мечтала сбежать, мечтала о свободе.

— Ты?

Она удивленно взглянула на Марка.

— Да, я! Почему это ты так изумился?

— Ты? Ты хочешь быть свободной?

— Да.

— А для чего?

— Сама не знаю… чтобы жить так, как мне хочется, в зависимости от настроения.

— Настроения?

— Ты… и не понимаешь? Ведь сам ты…

— Но, Дельфина, это же совершенно разные вещи.

— Вот он вечный аргумент! Естественно, все всегда совершенно разное. И потом, зачем нам начинать спор, раз мы полностью согласны. Все получилось к лучшему.

— К лучшему… ну это как сказать.

— Ничего не понимаю.

— Да, это верно, ты угадала: я хочу вновь обрести свободу. И тем не менее я не могу не удивляться, что и ты того же захотела, — И добавил вполголоса: — Свобода, чтобы дальше жить. У меня такое чувство, будто я иду ко дну.

Эту фразу он и не подготовил в уме, но образ получился правильным: именно утопающий.

Он продолжал: