Безумие. Я простоял так добрые десять минут, прежде чем пришел в себя. Меня заливал пот, словно я и в самом деле только что избегнул опасности. Тело дрожало. Я еле держался на ногах.

Ночь. Обыкновенная ночь, полная звезд. И тишина. Полная тишины. Столь всеобъемлющей, что ей уже не хватало места.

Ноги подгибались. Я пошарил рукой, нащупал пальцами манипулятор автомата и, не отпуская его, опустился на землю.

Шли минуты. Я сидел, глядя на звезды и ни о чем не думая. Меня охватило противоестественное, чуть ли маниакальное спокойствие. Я представил, как засну здесь и очнусь, мокрый от росы, с первыми лучами солнца.

Услышал стук крови в висках. И сердце. А также звук, показавшийся мне знакомым. Я напряг все внимание, чтобы определить его.

Колокола. Далекие, но звучащие со всех сторон. Колокола. Тишина. Колокола.

Я с трудом пошевелился. Тело казалось потерявшим осязание, одеревеневшим. Самое главное — войти в ритм, — подумал я. Это же так просто. Существует время суток, обязанности, которые я должен выполнять, стимуляторы, сон… Надо разложить все это по полочкам. Приспособиться. Нет, не то. По-просту войти в ритм. И не позволять от него отклоняться.

Закрывая двери, я прикинул, не запрограммировать ли излучатели на случай чьих-то визитов. Чьих угодно визитов.

— Нет, — вслух ответил я. — Нет, — повторил уже мысленно. Это значило бы признать состояние угрозы. Запереться от тишины? Ерунда. Я — не истерикующая дамочка, выведенная из равновесия отсутствием людей, к которым она так привыкла. Единственное, что я могу сделать, это отыскать ритм. Все уместить в один-единственный цикл.

Я разработал своеобразный распорядок. Базу покидал в строго определенное время и только затем, чтобы проверить посты или с вершины купола осмотреть прилегающую территорию.

Данные, записанные в информационных приставках автоматов, окружающих базу, наилучшим образом свидетельствовали о авторах проекта равновесия биосферы. За три дня датчики один-единственный раз зарегистрировали исчезающий след радиоактивности в воздухе. И то я не мог иметь уверенности, какая доля этого приходится на «заботу» излучателя моего собственного «телохранителя». Поверхность стала практически чистой. Воды также, по крайней мере — грунтовые. Проект биологической реставрации протекал даже быстрее, чем придвидели Онеска и ему подобные. Может, оказалось бы достаточно пятидесяти лет? Шестидесяти? В конце концов, могу я внести корректировку. Достаточно заглянуть в нишу гибернатора и отыскать в ее глубине скрытые датчики аварийной аппаратуры. Не пройдет и десяти минут, как голубоватый купол, охватывающий десятки миллионов человек, исчезнет. А через два-три часа город оживет. Сперва появится шум. Какое-то время он будет нарастать, пока не перейдет в протяжный вой, словно бы газа, выпускаемого под большим давлением. Потом над крышами домов начнет скапливаться синеватая мгла. Контуры дорог и стартовых площадок размажутся, не пройдет и половины суток, как направляющиеся к городу видеть будут только неопределенное, уходящее высоко вверх облако. Однако же прежде, чем это случится, мой автомат-стражник обнаружит присутствие визитеров. И что я им скажу?

— Видите, какая тут красота? — пробормотал я вслух. — Зелень, птички поют… заходите, пойдем прогуляемся…

— Бред какой-то, — произнес я чуть погодя и поднялся. — Еще немного и —отправлюсь… на охоту.

Я невольно покосился в направлении регистрирующей приставки. И уловил движение в контрольном окошке.

Я отодвинул кресло, в котором уже какое-то время блаженствовал, и нацелился на главный пульт. Уставился на зеленые цифры, медленно и бесконечно меняющиеся на фоне белого, поблескивающего окружения. Вот вам разговор ракет на пути к звездам. Из которого не возникает ничего более, кроме как перемещения определенных показателей к верхней части экрана. По крайней мере, на ближайшие годы. И в любом из бесконечно малых величин этого срока о Земле заботятся люди. Спят, как и те, к кому они намерены вернуться. Удастся ли им? Посмотрим. При условии, что я выполню свое дело до конца. Это значит, к примеру, что перестану рассуждать вслух. А потом пойду и посмотрю, стоят ли деревья на том месте, что и вчера.

Какое-то время я еще глядел на сигналы телеметрии кораблей, ушедших от Земли на несколько парсеков, после чего забрался в скафандр, проверил состояние его энергоресурсов, сунул за пояс излучатель и двинулся к выходу.

Сегодня в воздухе ощущалось больше жизни. Ветви и даже крупные сучья мягко сгибались под напором ветра, после чего распрямлялись, покачивая листьями. На краю поляны, в высокой траве передвигались более темные пятна, напоминающие листы полупрозрачной фольги. По небу проплывали редкие, крупные и светлые облака. Лес был полон солнечных бликов, словно по нему танцевали бесчисленные, развешанные на ветвях зеркальные осколки.

Я не слышал ни скрежета корней, трущихся друг о друга, ни шороха листьев. Не слышал шума ветра в верхушках деревьев, в траве. Я слышал колокола.

Если бы я даже неведомо как долго искал определения этому звуку, несущемуся над территорией парка, проникающему в каждый закуток моей нервной системы, пронзающему звукоизолирующие прокладки базы, мне на ум пришло бы одно только слово. Колокола.

Я прижал обе ладони к ушам. Шум остался, разве что немного утратил свой металлический привкус. Я простоял некоторое время неподвижно, потом заткнул оба уха пальцами.

К вечеру сделалось горячее. Ветер набрал силу и бился порой о стены базы с яростью крупного, рассвирепевшего зверя. Любопытно. В который раз, размышляя о звуках снаружи, мне приходили на ум звери. Или колокола.

Не помешало бы возродить по ленте звучание подлинных колоколов, наигранное в горах во время фольклорного представления или какого другого праздника. Впрочем, не обязательно колоколов. Послушать что-либо, что не было бы отголоском собственных шагов, болтовней с самим собой, тишиной этой со всем, чем она дает знать о своем присутствии.

На базе нет никаких приемников, кроме запрограммированных на определенные каналы. Ничего удивительного. На земном шаре не отыскать радио или головизионную станцию, которая не молчала бы вот уже двадцать лет. Что бы, собственно, я смог сделать с этим приемниками, даже если бы проектировщики подумали, что они придут мне в голову?

Можно ли обеспечить запас головизионных фильмов на двадцать лет? Таких, чтобы не свихнуться от их навязчивого повторения, уподобившись Дон Кихоту? Если именно потому они не установили здесь ни одного динамика, не говоря уже о проекторах?

Я подумал, что мог бы навесить город и запастись какими-либо лентами. Чем-нибудь, от чего бы я не одурел в одночасье. Бахом, к примеру. Или певцом пустоты Костовым с его «Коперниковыми Сюитами».

Собственно, а почему бы этого и не сделать? Пока что я справляюсь не наихудшим образом. К концу подходит третья неделя дежурства. Не достаточно ли для первой попытки.

Я пойду в город. И без того рано или поздно мне пришлось бы на это решиться. Заглянуть в Централь. Прибрать кабинет Тарроусена, чтобы тот не поломал ног, когда вернется.

В ту ночь мне долго ничего не снилось. Я проспал долго и проснулся отдохнувшим как никогда. Ветер стих. Снаружи не доносилось ни звука.

Перед выходом я переключил аппаратуру связи на запись. Проверил наличие ленты на бобинах регистрирующей приставки и готовность излучателей. После некоторых размышлений прихватил с собой запасной передатчик, на тот случай, если мне придет в голову оставить один из них на каком-нибудь дереве.

Дорога с холмов заняла не более получаса. У конца проделанной тропки я невольно остановился, чтобы кинуть взгляд на то место, где оставленный на собственное усмотрение автомат расправился с каким-то действительным или мнимым агрессором.

Вчерашний вечер сделал свое. Черное пятно пепелища приобрело серый цвет. Тут и там пробивались на нем пятна свежей зелени. На основании этого я мог сделать определенные выводы касательно того первого круга возле города.