Так или иначе, в город я схожу попозже. Сперва окину взглядом то сокровище, которое охраняю, словно престарелая индийская кобра[1].

Я демонтировал передатчик и положил его под дерево. Натянул еще влажный и холодный как лед скафандр и тронулся в путь. По меньшей мере, километров восемь марша. Успею согреться.

Воздух дрожал, словно над раскаленной пустыней. Порой мне казалось, что под ногами я ощущал слабые подрагивания грунта. Я находился уже во внешней зоне активности главного силового поля.

Горизонт заслонило голубоватое, матовое облако. Оно висело низко над землей, словно упираясь в невидимые холмы. Я сделал еще несколько шагов и остановился.

Облако было полупрозрачным. У его основания повисла горизонтальная пластина, находящаяся в нескольких десятках сантиметров над поверхностью земли. Я напряг зрение и разглядел маячащие в глубине, образующие террасы контуры.

Прямо передо мной начиналась полоса голого, безжизненного грунта. Ее покрывал толстый слой пыли. Скорее даже — тончайшего мела, словно базальт перемололи в мощнейших шаровых мельницах. Это не было иллюзией — то едва заметное колыхание почвы. Тут в глубине проходили тысячи нитей, связывающих воедино генераторы и головки стимуляторов поля. Пустынная полоса тянулась влево и вправо на десятки километров, сливаясь со всеобъемлющим голубоватым туманом.

Очень медленно, готовый в любое мгновение отпрыгнуть назад, я сделал еще один шаг. Поднял ногу и носком ботинка коснулся того места, где дерн, как бы обрезанный ножом, сменялся мельчайшим песком.

Первый, наружный барьер. Предохраняющий. Иначе говоря, такой же, как то, из чего «строили» теперь корпуса наземных аппаратов. Ощущение было точно таким же, как и тогда, когда по дороге из космопорта я коснулся пальцем невидимой преграды, окружающей наш лодкообразный экипаж.

Пояс превращенной в порошок земли имел в ширину не более двухсот метров. Дальше вырастало грязно-голубое облако, отсюда ничем не похожее на купол. Я не был уверен, имеют ли едва различимые тени внутри какую-то связь с тем, что там на самом деле находится, или это только игра света.

Мне сообщили, какой объем занимает центральный гибернатор. Но одно дело знать, и совсем другое — увидеть собственными глазами. В таких-то вот голубоватых облаках почивает сейчас земное человечество. Моя раса. Столько их, подобных мест на планете? Сто? Тысяча? Не суть важно. Сколько бы их не было, они занимают многократно меньше места, чем кладбища в одной солнечной системе. А именно — в нашей системе.

Передо мной, на расстоянии пятисот метров, или, может, пяти километров, находится Авия. Мои родные, близкие.

Авия. Какое-то время я пытался представить выражение ее лица, мнимо мертвого, уснувшего на одну-единственную восьмидесятилетнюю ночь. Ничего не вышло. Ее лицо получалось чужим. Я попробовал сообразить, почему так выходит, и вспомнил ее глаза. Их мне сейчас и не хватало. Ее лицо было слепым. Но и это не все. Чем больше я думал о нем, тем больше оно сливалось с бесконечным рядом других лиц, столь же мертвых и безмолвных. Они плавали в голубоватом, непрозрачном тумане и все были — как одно.

Я повернулся и пошел в направлении города. Преодолел несколько десятков метров, остановился и глубоко вздохнул. Поднял глаза к блестящим на солнце магистралям, к виднеющимся над ними домам. Что-то в окружающем изменилось. Я задержал дыхание.

И тут меня обрушила тишина. Та самая, с которой я сжился еще со вчерашнего дня. Это неважно, что сейчас не было в ней щебета птиц, шума листьев, даже движения воздуха. Я знал эту тишину и чувствовал себя в ней в безопасности. Так я, по крайней мере, думал.

И все же это было ударом. По моей спине забегали мурашки. Мне казалось, что позади меня накренилась, готовая упасть, вся громада гибенратора, что что-то надвигается на меня с нарастающей скоростью, но не мог сделать и движения, чтобы оглянуться. Именно так, и не иначе, пространство дает порой почувствовать пилоту, что пустота его — пустота иллюзорная.

Шли минуты. Я стоял, словно парализованный, уставившись на белеющий посреди низины город, напоминающий выстроенный из кубиков макет. Дошло до того, что я подумал даже о стимуляторе.

Эта мысль привела меня в чувство. Я ужаснулся и двинулся вперед ровными, размеренными шагами, направляясь прямо в сторону построек. Я пересек подъездное шоссе, потом другое, полосы магнитной дороги и шнуры фотонных направляющих индивидуального движения, и наконец вступил в тень, радующую от плоскости тахострады. Виднеющиеся на горизонте холмы, со скрытой на вершине самого высокого из них базой, казались удаленными в лучшем случае на несколько сотен метров. Такое же бывает в городах перед дождем. Значительную часть Парка Огней теперь заслонили опоясывающие город высокие подъездные магистрали.

Я вышел на свободное пространство, залитое солнцем, и задержался. На мгновение закрыл глаза. Это мне ничего не дало. Я помотал головой. И посмотрел еще раз.

На расстоянии каких-нибудь пятидесяти метров виднелся круг свежевыжженной земли.

Какое-то время я простоял как окаменевший, потом очнулся и обшарил глазами многоэтажные городские монолиты.

Мне пришлось изрядно задирать голову, чтобы разглядеть крыши зданий третьего уровня. Я скользнул глазами по слепым, поблескивающим фасадам, разделенным голубыми полосами пустоты, по плоским крышам, увенчанным дисками антенн. Ничего. На террасах стартовых площадок — ровные ряды разноцветных точек, застывших в холодном безмолвии без следа жизни, без малейшего звука.

Ниже — точно такая же мертвизна. Спокойствие угасших планет, с которых улетучился воздух. Глядя на белые, обвалившиеся обломки скал никто не в состоянии сказать, скатились ли они миллионы лет или только секунду назад.

Даже ветви деревьев, отделяющих узким поясом нижний уровень города от верхних, коммуникационных этажей, не шевелило самое легкое дуновение.

Больше не осматриваясь, я подошел ближе.

Стебли травы были выжжены в радиусе нескольких метров. Выглядело это так, словно они были слизнуты огнем, распространяющимся прямо по поверхности. Сухие, желтые былинки переходили дальше в глубокую, матовую черноту. В центре виднелся небольшой бугорок, словно недогоревшие остатки толстых корней или же покрытые копотью камни.

Кострище. Достаточно характерно. Я в жизни не видел кострища, после которого оставался более черный, чем смола, пепел. Это могло означать многое. Если бы я увидел такой круг вне зоны ближайших планет, я бы знал, что о нем думать.

Здесь же, однако, была Земля. Временно лишившаяся обитателей. И сон их оберегают автоматы, и такие, как я.

Я понял, что почувствовал Робинзон, обнаружив след босой человеческой ноги. Никто не имел права разжигать здесь костров. Кроме меня здесь не может быть существа, взгляд которого ощупывал бы сейчас эти пространства. Одна мысль о ком-то еще граничит с безумием.

Я наклонился и растер в пальцах щепотку пепла. Он был жирный как сажа. Он не давал сдуть себя и оставлял на коже черно-бурые полосы.

Я покопался в пожарище, разглядывая виднеющуюся в пожаре кучку. От прикосновения она рассыпалась в пыль. Не осталось ни следа дерева, или какого-нибудь другого материала, ничего, что позволило бы определить, чем воспользовались, разжигая огонь. Только одно не вывыло сомнений. Это произошло не двадцать лет назад.

Я встал. Отошел на несколько метров и старательно вытер ладони о траву. Мне не удалось полностью избавиться от следов жирной копоти. Я невольно потянулся к поясу, где обычно держал запасные вакуум-перчатки. Я снова был пилотом.

Я огляделся. В том месте, где начиналось силовое поле гибернатора, теперь была видна лишь полукруглая стена неопределенного цвета. Величиной с гору. В окружающем ее пространстве ничего не изменилось. Точно так же, как и на всей необозримой взглядом территории с сверкающим городом в центре.

Единственное, что я мог сделать, это идти дальше. Я повернулся и направился к ближайшему эскалатору, ведущему на следующий уровень. По дороге инстинктивно потянулся к излучателю и поправил его на плече, передвинув округлую рукоять несколько вперед. Так, словно бы патрулируя по незнакомой планете, намеревался покинуть зону посадки.