И именно в тот момент, более чем неожиданно, станция на второй замолкла. Без предупредительного сигнала, без призыва о помощи, без единого слова, которое позволило бы делать предположения о судьбе экипажа.

Я поднял голову и пробежал взглядом по линии берега.

Что бы тогда ни случилось, это случилось не в ином месте, как на этом черно-фиолетовом океане, край которого был передо мной. В пределах досягаемости взгляда — ни следа присутствия живого существа. Ни единого брошенного куска пленки, пустого контейнера, забытого инструмента. Ничего!

А ведь катастрофа, которая могла бы погубить станцию, в расчет приниматься не могла. Если бы на панцирный грио базы рухнул метеорит монструальной величины, если бы провалилось дно моря или взорвались термоядерные реакторы или что-либо другое, осталась бы мертвая культя ствола с рваными краями. Сделанный из пламентового сплава он попросту не мог целиком подвернуться уничтожению. Нет. Станция опустилась под воду, спокойно и безопасно, как это и предвидели конструкторы, размещая жилую часть на скользящем вдоль ствола кольце. Объяснение должно было быть очень простым. Простым, и одновременно, менее привлекательным. Поэтому мы играли в кошки-мышки с жителями Третьей, подходя с погашенными рефлекторами антенн и без связи, даже без пеленгационного кода.

Поэтому мы с Мотой совершили двадцатипяти километровую прогулку, вместо того, чтобы после запуска зонда быстро и удобно двинуться к цели в кабине трансера. Эта станция, невидимая сейчас, жила. Иначе откуда бы взялся внезапно перехваченный после четырех лет молчания ее пеленгационный сигнал. Но каким было сейчас содержание этой жизни? Чему она служила?

— Ну, хватит, — внезапно раздался прямо над моим ухом спокойный голос Моты. — Теперь ты…

Я подскочил! Первым моим стремлением было желание сесть, напряженно выпрямившись. Моя ладонь сама потянулась к кобуре излучателя.

— Чего, — забурчал он, подходя ко мне ближе. — Ты спал?

Добрую минуту я не мог ответить. Я глубоко вздохнул, чувствуя, что на моей щеке начинает стекать струйка пота.

— Нет, — сказал я наконец, стараясь овладеть голосом и добавил: — Задумался… когда-нибудь подстрелю…

Через потемневшее стекло шлема я заметил на его лице усмешку.

— Проспись пока что, — выговорил он, — и тогда может пройдет. Через два часа начнет рассветать!

Я огляделся. В колорите окружения ничего не изменилось. Никакая более светлая полоса над горизонтом не предвещала наступление дня. Два часа… Может быть, даже меньше. Мы не будем ждать, пока сделается полностью светло. Я сказал ему об этом.

— Тем более, — ответил он. — Ну, исчезни!

Я встал. Огибая скалу, я останавливался пару раз, чтобы глотнуть кислорода. Все еще ощущалось ускоренное сердцебиение. Это угрожающее окружение действовало. Несколько дней одиночества здесь могли дорого обойтись!

Трансер стоял боком к глыбе, сильно накренившись на левый борт. Я скорее нащупал, чем увидел ступени на кожухе дюз и поднялся к люку. Люк был замкнут. Где-где, а на этой планете следовало экономить кислород!

Я захлопнул за собой створки люка, уселся в кресло. Длинный полукруглый экран был погашен. Под ним виднелась узкая полоса открытого стекла. Ниже, на пульте, пульсировал один бледный огонек. Пеленг! На этот раз знакомый, свойский! Дорога до родного корабля!

Несколько секунд я сидел без движения. Потом поднялся, проверил синхронизацию связи, после чего снял шлем и растегнул блузу скафандра. Только тогда я удобно улегся, подложил руку под голову, сказал себе, что нисколько не хочу спать, и закрыл глаза.

Разбудил меня какой-то отзвук, словно бы снаружи. Я протер лицо ладонями и поспешно просмотрел показания датчиков.

Ничего!

Лампочка кода вызова пульсирует в нормальном ритме. Сигнал вызова погашен. Стекло под экраном словно бы посветлело.

Я посмотрел на часы. Спал почти час! А должен был два! Почти два!

Так или этак — слишком рано для побудки.

Отзвук повторился! На этот раз сомнения не было. Кто-то находился рядом с машиной и что-то делал у ее боковой стены.

Я поспешно надел шлем и загерметизировал скафандр. Потом, как только мог, тихо проскользнул в башенку.

Это был Мота!

Он стоял на вздутии центральной части корпуса и стучал пальцем в стекло. Поначалу я видел только этот мерно двигающийся абсурдно увеличенный палец. Немного не хватило, чтобы я рассмеялся! Но я не сделал этого. Вовремя опомнился. И осознал, что если он выбрал такой способ установления контакта со мной, то сделал это ради шутки.

Не дожидаясь, когда автомат даст сигнал о прекращении подачи кислорода, я открыл люк.

Он стоял прямо передо мной, наклонившись, с головой, втянутой в плечи. Окинул меня внимательным взглядом, потом повернулся и сделал знак следовать за ним. Сам медленно двинулся вперед, осторожно, высоко поднимая колени, словно шел вброд по незнакомой разлившейся воде.

Невольно я начал повторять его движения. Миновали добрых полторы минуты, прежде чем мы достигли края глыбы. Если бы за этим краем сидела мышь, ни один звук не предупредил бы ее о нашем приближении.

Море посветлело. Ясно были видны розоватые полосы ветра на его поверхности. Одна из них охватывала сужающейся дугой низкую бочковатую конструкцию, торчащую на расстоянии около двухсот метров от берега.

Машинально я оглянулся на Моту. Он стал на колени в углублении, закрытом со стороны пляжа естественной насыпью и всматривался в станцию. Его лицо приобрело незнакомое мне выражение. Он прищурил глаза, его губы сошлись в узкую щель. Десять лет — это порядочное время! Можно научиться называть домом такую металлическую коробку. И даже здесь… Или именно здесь…

Я присмотрелся внимательней. Станция не принимала сплющенный тор. Я знал, что его диаметр превышает сорок метров, хотя сейчас в перспективе, наполненной темно-фиолетовым светом, строение казалось намного меньше. Прямо над поверхностью моря, его опоясывал узкий помост, разновидность галерейки, окруженной низкой балюстрадой. Кроме этого, стены конструкции были гладкими и глухими. Ее приоткрывала слегка выпуклая плита, увенчанная тарелками антенн. Прямо перед нашим наблюдательным пунктом чернел овал открытого сейчас люка.

Я пробежал взглядом по пространству, отделяющему базу от суши, и мое внимание привлек какой-то бесформенный силуэт, неподвижно лежащий на пляже в двух-трех метрах от берега. На первый взгляд могло бы показаться, что кто-то бросил там большой и не слишком плотно набитый мешок. Но это был не мешок.

Дрожь пробежала по моей спине. Медленно перенес я взгляд на Моту и понял, что он с первой минуты смотрел именно на эту темную точку на плаже. Не о базе он думал, стискивая губы, словно боясь слов, которые могли выдать его чувства.

Шли секунды. Мы не двигались, молчащие, укрытые в мелком углублении, по видимости — в безопасности, не видимые ни с моря, ни с суши. Могли бы торчать так день и даже дольше. Если бы именно в этом состояло наше задание. И если бы не Фрос.

Я услышал легкий, подавленный вздох.

Мота отступил на шаг ниже, припал к скале и начал ее обходить.

Скоро перед нами вырос угловатый корпус трансера, и только тогда до меня дошло, что ночь была уже за нами.

Равнина, которую мы прошли вчера, пешком, яснела солнечным блеском, если считать за таковой фиолетовый полусвет, наполняющий огромность сферического пространства планеты.

Мота задержался только на несколько минут. Он окинул взглядом темный панцирь машины, кивнул головой, словно хотел сказать, что все в порядке, и быстрым шагом пошел вниз по склону. Прошел с десяток метров, потом пустился бегом.

Сто, двести, триста метров!

Пот стекал мне в глаза, баллоны невыносимо били по спине, башмаки были такими тяжелыми, словно грунт под ними превратился в болото. По седловине, между двумя взгорьями, отдаленная на каких-нибудь пол километра от места, где мы остановили машину, была вот-вот. Мота замедлил бег. Некоторое время он еще поспешно взбирался, как бегун, который уже дойдя до финишной прямой должен еще погасить инерцию, после чего остановился. Выпрямился и оглянулся на меня. Я подошел и тоже остановился. Несколько секунд мы тяжело и глубоко дышали. Наконец, Мота повернулся в сторону седловины и мотнул головой. Я кивнул, подтянул ремни снаряжения и не спеша двинулся под гору. Через несколько шагов я положил ладонь на рукоять излучателя и сгорбился. Еще два-три метра — и из-за широкой гряды показались контуры станции.