— Именно, — пробормотал он.

Я понял и перестал интересоваться кораблем. Внезапно мне показалось, что внешний микрофон принес далекий отзвук сирены. Я быстро осмотрелся и увидел сползающий с ближайшего возвышения на местности, кружащийся клуб мелкой пыли. Это только ветер.

Платформа мягко притормозила и остановилась в нескольких сантиметрах над поверхностью земли. Я машинально выпрямился и стал на отполированной выхлопом скале. Не оглядываясь, я сделал несколько шагов назад — вперед.

— Подожди, — донесся до меня голос Моты, он добавил. — Проверим направление.

Я остановился. Медленно, словно наводлазерный излучатель на цель, я поднял голову и посмотрел в небо.

Его не было. Над нашими головами висела рельефная карта, плохо повешенная и грубо уменьшенная. Она была везде. В радиусе нескольких километров местность казалась плоской. Но из-за верхушек ближайших гор торчали склоны следующих. За ними тоже были горы, видные уже от подножья. Дальше, а точнее, выше земли поднималась во всех направлениях. Плохо сказано — земля. За каким-то там очередным горным хребтом светлел простор океана. И также не простор. Его противоположный берег, видный как на ладони, перекал вид уже над нашими головами и шел дальше, сходящийся полукружьем к зениту.

Горы начинали свисать пиками как сосульками, невероятно резко демонстрируя рельеф долин и граней, ледников и потоков, словно на самом деле речь шла об оригинальной росписи или рельефе, украшающим купол строения, возведенного людьми, а не пейзаж противоположного полушария планеты. Эти висящие в зените океаны и континенты на самом деле отделяли от смотрящего расстояния не в сотни, а в тысячи километров. Планета по величине не уступала Меркурию.

Всю внутреннюю часть этого заменяющего землю горизонт и небо шара наполнял странный свет, выделявший даже мельчайшие детали на отдаленных континентах, одновременно темный. Так, словно место атмосферы заняла тут литая глыба стекла или какого-нибудь черного хрусталя, идеально прозрачного, с неизвестными физике отечественными свойствами. Горы, реки, долины, водопады и пустыни, области, поросшие лесами, все это было и бесцветным, и томно-фиолетовым одновременно, такой же цвет приобрел воздух.

Я подумал о тех, десяти годах, которых мне должно хватить, чтобы освоиться с этим окружением, и понял, почему Мота зарекался от возможного расчета на его опыт. Ни один из нас не упрекал его в этом: но сейчас я действительно осознал его правоту.

Я почувствовал его ладонь на плече. Я не слышал, когда он подошел. Он окинул взглядом значительную часть горизонта, после чего повернул голову в мою сторону, улыбнувшись. Мне показалось, что он слегка кивнул.

— Ну? — услышал я его слегка охрипший голос.

Я пожал плечами.

— Я знал более-менее чего ожидать, — буркнул я не очень уверенно. — Об этом позаботились!

Позаботились — вот подходящее слово. Нас обрабатывали одиннадцать месяцев. Сделали все, чтобы чувствовали себя тут как дома. Скажем, почти все.

— Можно бы привезти сюда школьные экскурсии, — добавил я через минуту. — Образцовый пример атмосферы с высоким показателем преломления. Двуокись. В свое время что-то подобное искали на Венере.

— Именно, — буркнул он.

Это было, кажется, его излюбленное словечко. По крайней мере с некоторых пор.

Наушники тихо зазвенели и раздался чистый голос Фроса:

— Что делаете? Предполье свободно. Ни следа движения. Нужны данные?

Мота поднял голову и уставился на склоны ближайших пригорков. Он стоял так несколько секунд. Наконец, более сильный порыв ветра словно разбудил его. Он слегка встряхнулся и двинулся вперед.

— Добро, Фрос! — пробормотал он, отойдя на добрый десяток шагов. — Следи за этим предпольем. Кроме этого ничего с тебя не требуется.

— Пока! — добавил я вполголоса.

— Пока, — согласился Мота.

Дозаторы кислорода в вентилях баллонов работали безупречно. Шлось легко, несмотря на давление, значительно превышающее земное. Может, уравновешивало его уменьшенное тяготение? Или попросту конструкторы скафандров попали наконец в десятку? Нас экипировали новейшими моделями, поспешно испытанными на каком-то из сателлитарных полигонов.

Первые пригорки, которые казались так близко, буквально рукой подать, в действительности были отделены от места посадки на добрых восемь километров.

Стоя на вершине плоского, куполообразного возвышения, в десятый раз я мысленно пробежал список бортовых транспортных средств «Рубина». Он не был слишком длинным, но меня удовлетворили бы первые попавшиеся вездеходы.

— Металл, — пробормотал Мота.

Я посмотрел в его сторону. Он стоял с низко опущенной головой, всматриваясь в окошечко калькулятора.

Я приблизился и заметил, что датчик ферроиндукционного индикатора засветился оранжевым светом.

— Станция?

— Нет… Залежи.

— Хочешь тут копать?

Он промолчал некоторое время, манипулируя на миниатюрном пульте, двигая пальцами в грубых шероховатых рукавицах, а потом внезапно резким движением захлопнул кожух аппарата и поднял его на ремне. Что-то кольнуло меня.

— Это неожиданно? — спросил я.

Он уверенно покачал головой.

— Не знаю, — сказал он с колебанием в голосе. — Конечно, здесь есть пласты руды. Некоторые я сам доанализировал… на всякий случай, — усмехнулся он неожиданно. — А вот эти должны быть исключительно богатыми. Жаль… — он прервал себя.

Жаль! В этом весь Мота. На борту — фотоник в «штатском» — экзобиолог, он имел, собственно говоря, только одну страсть: бродить по свету. А скорее, по всем возможным светам! Он улыбался часто, но наиболее открыто и сердечно, когда открывал для себя растения, минерал, не встречавшегося ранее цвета, новую деталь в пейзаже. При всем том эта страсть была последней, в которой его можно было подозревать, когда встречаешь его в первый раз. Он был двухметрового роста с бицепсами борца-тяжелоатлета, светлыми, почти белыми волосами, всегда зачесанными в противоположном направлении к тому, к которому они имели естественную склонность и широкими пухлыми ладонями: он производил впечатление добродушного силача, предающегося легким размышлениям о ближайшем ресторане. При улыбке лицо его становилось почти мальчишеским, хотя ему было под шестьдесят.

— Мота, Мурки! — зазвенел в наушниках взволнованный голос Фроса. — Потерялся пеленг! Слышите?

— Как это потерялся? — спросил Мота. Он повернулся в сторону уже невидимого «Рубина», словно хотел взглядом пробурить цепь холмов и панцирь корабля, чтобы проверить, не горячка ли случаем у Фроса.

— Они перестали передавать.

— Это хорошо, — сказал я немного погодя. Я пояснил: — На четыре года будем иметь покой!

— Может, пустить зонд? — не выдержал Фрос. — С низкой орбитой, только над станцией?

— Нет!

Это прозвучало как звук захлопнувшейся двери. Но Фрос знал так же хорошо, как и мы, что появление над станцией разведывательного аппарата должно было окончательно нас расконспирировать. Он был более выбит из равновесия, чем этого требовала ситуация. Видимо, потихонечку он питал определенные надежды в связи с этими пульсирующими на плато огоньками, которые так неожиданно приветствовали нас на орбите планеты. Может он думал о той тройке — о Мыкине и других?

Мы двинулись дальше.

Перед нами сейчас стелилась обширная равнина, замкнутая низкими холмами, за которыми была уже загибающаяся кверху поверхность океана.

Выше маячили очертания далекого континента. Еще час, может полтора и наступит ночь.

Дорога шла посреди мелкой долины между пологим склоном и поросшими ступенными растениями холмами, тянувшимися шеренгами к равнине. Прослушивание принесло только шелестящие отзвуки ветра. Плоскогорье передонами, окружающее его широким кольцом, пригорки, открытые части океана — все это производило впечатление, что с первых же дней существования системы этой земли не тронул взгляд живого существа. А ведь не дальше, как в пятидесяти километрах пятьдесят четыре года назад поселились люди. Они получали небольшое, но мощное, хорошо оборудованное и вооруженное убежище, панцирную станцию, предусмотрительно отдаленную от суши, установленную на движущемся кольце, передвигающемся по пламентовой колонне, вбитой в дно океана.