И я почувствовала некоторое облегчение. Последний, третий приступ, я вызвала самостоятельно, щекотнув себе глотку на древнеримский манер гусиным пером и вспомнив статейку пустопорожнего критика. И тогда из меня толчками забил фонтан: кольраби-капуста-бекмес-бастурма; оладьи-омлеты-котлеты-треска; хурма-шоколад-шампиньоны-харчо; шурпа-эстрагон-фрикадельки-бозбаш.
…Легкая, почти бестелесная, лежала я дома, читая то, что три тысячелетия назад написал Сададж Арсатун ибн Джилбаб. Я уже знала, что мне не подойдут его рецепты, чтобы вернуть тебя и полюбить хлеб, — ибо он пишет, к примеру, что, если хотите ослепительно улыбаться, хорошо для этого натирать зубы порошком из мелкоистолченных алмазов, — а лучшим противозачаточным средством называет кал слона. Кроме того, если он советует для любовной страсти брать корешки, то у нас в аптеках продают лишь вершки, от нервов; если же он рекламирует вершки (других растений), то их нет и в помине, — а большей частью он указывает такие цветы и ягоды, которые были ему современники и соплеменники, и все это на своем языке, наша фармация бессильна. Меры весов же его таковы, что нынешний продавец не знал бы, как и обвесить: арузза (рисовое зерно), бакилла (конский боб), мил’ака (ложка), суккураджа, тассудж, хабба, хуфна и др. — без объяснений. Но я ловлю себя на том, что мне ужасно все это нравится. Послушайте: мастарун кист кират кавасус истар джавза данак.
И тогда я сажусь за машинку и печатаю:
ТРАКТАТ О ТОМ, КАК ВЫЗВАТЬ ДОЛГОЕ ЛЮБОВНОЕ НАСЛАЖДЕНИЕ И СЧАСТЛИВО ИЗБЕЖАТЬ ПРИЕДАЕМОСТИ
Параграф 1. Чистые яства, возбуждающие похоть.
…Мужчина, который постоянно ест воробьев и запивает их молоком вместо воды, всегда имеет горячую эрекцию и обильное семя.
Параграф 2. Яства, имеющие сходство с лекарствами.
Берут воробьиных и голубиных мозгов — пятьдесят штук, желтков воробьиных яиц — двадцать, чашку лукового сока — три укийи, морковного сока — пять укий, соли и горячих приправ — по вкусу и топленого масла — пятьдесят дирханов. Из всего этого готовят яичницу, съедают ее и запивают во время переваривания крепким душистым вином, несколько сладковатым.
Параграф 3. Средства, вызывающие наслаждение у мужчин и женщин.
…это слюна, если у человека во рту асафетида или кубеба, а также миробалановый мед — или мед, замешанный со смолой скаммония, или имбирь…
Тут входишь ты, я говорю, не повернув головы: суп из пакета в холодильнике; за свет заплатил?
…или перец с медом. Хорошо также применять все это в виде лепешек на заднюю половину члена, ибо от применения таких средств к одной лишь головке нет большой пользы…
Ты говоришь: давай выпьем вина.
…Животное, возбуждающее похоть, — это ящерица уромастикс, варан, особенно основание его хвоста, его пупок, почки и соль. Варана ловят во дни весны…
Мы пьем, я говорю: сними очки, я хочу ребенка. Ты снимаешь и смотришь мне прямо в глаза своими серыми, очень русскими, будто заплаканными глазами, и я слышу, как Бог выкликает наши имена, и чувствую, что ребенок есть.
И вдруг я чувствую также, что скучаю по тебе, я ужасно скучаю по тебе, и продолжаю тосковать по тебе, а ты рядом, а я так же страшно тоскую по тебе, как если бы ты оставался на своем востоке, верхнем ли, нижнем, я путаю.
Я распахиваю окно. Деревья голы. Вдали висит единственное окошко, и оно гаснет: последний лист. Задрав голову, я вижу хрустящие, с крупной солью, сухари звезд, и лунный мед льется толстой струей прямо мне на язык, и я нащупываю сухарик и, обмакнув его в соль, перемазываю медом, — что это за объедение, язык проглотить можно!
И проглатываю язык.
А потом легко, как вишневые косточки, расплевываю на все стороны желтые свои клычки, черные резцы, ядовитые зубы мудрости.
И познаю сахар первого молочного зубка.
Сладость упоительна.
И в немоте моей я мычу:
если Ты
извечно назначаешь мне бессилие
в моих потугах ответить равной любовью на Твою любовь
и равной красотой на Твою красоту
и если я знаю что Ты
заведомо наскучив мной
рано или поздно бросишь меня навсегда
и это знаешь Ты
то для чего же тогда Ты так колдуешь
и привораживаешь меня
Декабрь, 1991 г.
Из жизни автоответчиков
Аменхотеп и Рамзес
Время от времени я звоню Аменхотепу.
— К сожалению, я сейчас занят, — чеканит автоответчик.
Если верить автоответчику, Аменхотеп занят всегда. Правда ли это — о том не знают и никогда не узнают все, кого не допускает к Аменхотепу цивилизованный цербер. Он важно застыл у телефонной калитки Аменхотепа, как страж у золотых ворот Тимура, — он замер, как вышколенный дракон с оловянными очами-тарелками, — он знает устав, как способен знать его только гибрид немецкой овчарки с восточно-сибирским часовым, отличником боевой службы, — а может (его ведь не видел никто), — защитник Аменхотепа больше смахивает на кабацкого вышибалу — не российского, а с рельефным фронтоном Шварценеггера: Аменхотеп платил за него большие деньги.
Непробиваемый ангел-хранитель на корню отфутболивает утомительные для Аменхотепа контакты; он четко ограждает владельца от придурковатости разнузданных житейских стихий.
И Аменхотеп блаженствует, — как свежерожденный младенец в блатной, не учтенной Богом сорочке, — и даже слаще: как вовсе еще не рожденный, запеленутый в ласковые оболочки, за крепостными стенами материнского лона.
Аменхотеп тщательно выбраковывает эмоции. Зачем ему это надо — с размаху налетать черт знает на кого — прямо посреди своей трапезы, — или в минуты уединенных мечтаний на голубом, вырезанном сердечком, сантехническом троне, — или в ответственные часы отлаженной гигиенической ласки, — поэтому во все такие времена его автоответчик, с железной синхронностью Аяксов уклончиво отвечает:
— К сожалению, я сейчас занят.
Так что ошибаются те, кто считает, что это не прогресс — или что Аменхотеп свободен.
Таким образом, Аменхотеп избавлен от тысячелетнего ритуала судорожно натягивать резиновую, в пятнах, улыбочку, и никакое там причесанное и дезодорированное хамье, всякие там маски и полумаски не застанут его врасплох и не вмажут с размаху по лбу.
И вот в конце дня — кофе-какао, ванна-сигара — Аменхотеп, белый человек, прослушивает доклад автоматического привратника.
Этого к такой-то матери, — машинально отмечает Аменхотеп, тот отдохнет, этот перебьется. А вот Рамзес… Рамзесу надо бы позвонить.
Рамзес — это я. Я тоже не идиот. У меня тоже автоответчик. В конце дня я прослушиваю список: этого к такой-то матери, тот отдохнет, этот перебьется, а вот звонил Аменхотеп, — Аменхотепу надо бы позвонить.
Звоню. Тысячелетний ритуал.
— К сожалению, я сейчас занят, — говорит Аменхотеп голосом автоответчика.
Ты и я
У моих друзей — у всех автоответчики. Я слушаю их голоса каждый день. Голоса неизменны. Друзья навсегда запечатлели свои юношеские интонации:
— К сожалению, меня сейчас нет дома.
— Добрый день. К сожалению, я сейчас не могу подойти к телефону.
— Здравствуйте. К сожалению, я сейчас занят.
К сожалению! Черта с два! Невозможно же так безропотно претерпевать тысячелетнее рабство! Если бы ты искренне сожалел, что занят, давно бы уж был свободен. Неужели ты не понимаешь это?! Послушай меня, дело в том…
— С вами говорит автоответчик. К сожалению…
И тогда я звоню тебе, моя единственная любовь.
— Эттеншн, плиз, — говоришь ты после механического щелчка. — Внимание.
— Это я, — кричу, — это я! Слышишь?!
— Афтэ лонг биип ю кэн лиив йо мессидж. — После длинного гудка вы можете оставить ваше сообщение.