Что же все-таки подвигло Гутенберга на общее с Фустом «дело книг»? Быть может, именно неудача в поисках другого компаньона или денежной поддержки (надо думать, Фуст старался извне пресечь ему этот путь неблагоприятными для него слухами). Надо полагать, что и вексель не был бессрочным, в частной ростовщической практике это было невыгодно. Если исходить из временного соотношения его с договором о «деле книг» (их разделяет более 2,5 лет), толчком для этого договора могло служить надвигавшееся истечение ближайшего — тоже трехгодичного — срока. Устный характер договоренности об общем деле показывает, что Фуст еще пользовался доверием изобретателя. В «деле книг» партнеры были равноправны: вкладом Гутенберга была работа над изданием, т. е. секрет типографии. Он был и хозяином производства: Фусту как средстводателю вникать в типографскую технику было ни к чему (и до конца жизни он ею не владел). Мнил ли он, что его деньги сами по себе делают его соизобретателем, или, опутывая ими Гутенберга, полагал вынудить для себя эту роль, — общее «дело книг» не сразу, но в корне меняло соотношение сил: секрет типографской печати становился достоянием новых людей, которые знали, что их работа оплачивается деньгами Фуста. Прежде всего — секрет набора. Что именно это звено, а не производство шрифта в глазах Фуста было основным, видно по тому, что после тяжбы его печатня около 3 лет — до 1459 г. — держалась шрифтами Гутенберга, т. е. не имела человека, владеющего шрифтовой техникой (хотя словолитный инструмент, и вряд ли один, в составе залоге несомненно был). Обучение ей было, видимо, предпринято примерно за год до иска, но не в пользу Фуста. Отчасти это указывает, что он недооценивал ее значение, но главное — что на том этапе Фуст еще о возможности разрыва с Гутенбергом не мыслил, иначе постарался бы поставить на это верного себе человека, хотя бы из подмастерьев своего брата (Якоб Фуст был ювелиром); изобретатель тогда отказать вряд ли мог.

Были ли между партнерами столкновения до их разрыва? Заведомо: само условие «дела книг», раз с его завершением был связан выкуп гутенберговского geczuge, создавало противоположность их интересов. Вопреки принятой точке зрения, вовсе не Фуст, а Гутенберг стремился к скорейшему окончанию совместного издания — к выкупу типографии. Другое дело, что он при этом сохранял неизменную требовательность к шрифту и набору. И не исключено, что Фуст при случае — под предлогом лишних затрат, претензий своих вряд ли реальных заимодавцев и т. д. — взбивал пену вокруг гутенберговской «расточительности», «медлительности» и пр. (частью искренне, ибо в работе не понимал). Это просматривается сквозь рассказ Шеффера, переданный в Annales Hirsaugienses Тритемия (см. гл. VIII), будто до окончания третьей тетради — речь шла о совместном издании Гутенберга и Фуста — было истрачено более 4 тыс. гульденов — сумма фантастическая (удвоение общей суммы иска Фуста). И Шеффер, которому нужно было обелить своего тестя, а с ним и себя, умолчал, из чьих средств, за какое время и на что были истрачены такие деньги: в начале общего «дела книг» вклад Фуста, включая и ссуду и первый взнос пая, вряд ли превышал 700–750 гульденов. В действительности именно Фуст растягивал сроки и запутывал расчеты, словно выжидал: для него завершение общего издания означало, что Гутенберг станет независимым, сам будет решать, быть Фусту соучастником славы изобретения или не быть, продолжать с ним сотрудничество или прервать. Уже поэтому Фуст не мог не искать путей, чтобы к этому моменту поставить Гутенберга в безвыборное положение. Гутенберг обладал в Майнце монополией на использование своего изобретения, без соглашения с ним никто здесь законно завести свою печатню не мог. И Фуст не к тому стремился. Немалую роль в этом играл заложенный ему типографский аппарат, который теперь — и вероятно не только ему — представлялся сокровищем. Но вряд ли целью его тактики было, завладев типографией, избавиться от Гутенберга: из того, что в отношении шрифтов разрыв застал его врасплох, можно заключить, что Фуст мыслил прикабалить к себе изобретателя уже как зависимого своего слугу.

Принято мнение, будто первая, «личная» печатня Гутенберга продолжала действовать наряду с типографией якобы «общей» — Гутенберга и Фуста. Подробности об этом далее, здесь лишь уточнения. Первое, чисто юридическое: общей типографии Гутенберга — Фуста никогда не было, Фуст до процесса и неплатежеспособности Гутенберга никаких прав на типографию не имел, только на свою долю в общем «деле книг». Сохранять вторую печатню Гутенбергу не было смысла: это увеличивало расходы на оборудование новой — и тоже его собственной — типографии (оказаться неоплатным должником он вряд ли рассчитывал), а прижимистость Фуста (растягивание ссуды) вынуждала экономить средства. Печатня его после ссуды лишь расширилась (была ли она уже в доме цум Хумбрехт, переехала ли тогда же или с началом «дела книг», судить нельзя). И второе, хотя в данном контексте маловажное: «личная» печатня шла вразрез замыслам Фуста. Сам факт собственности Гутенберга на типографию и вытекавшая из него — во всем, кроме общего дела, — независимость с одной стороны, с другой — осторожные, но цепкие присвоительные маневры Фуста (вмешательство в работу своими советами, по-видимому, позы работодателя и т. п.) уже были поводом для нарастающей взаимной неприязни партнеров и для разной ориентации среди персонала.

Когда и почему мог произойти разрыв между ними? Одно можно сказать: он произошел, когда Фуст убедился, что его честолюбивые замыслы срываются. И это было связано с окончанием совместного издания. Но, судя по расчету времени и фустовского пая, не с тем, что Гутенберг превысил срок договора. Скорее — из-за какого-то спора, связанного с самим изданием. Конфликт можно датировать — весной 1455 г. и тем же сроком — прекращение фустовских взносов, но иск, вероятно, — концом лета, когда истекал срок договора. Есть признаки, что весной 1455 г. Гутенберг превратил в капитал свою страсбургскую ренту: за 1453–54 гг. сохранились записи о вручении очередных 26 гульденов ренты сперва некоему Йоханну Бунне (немецкая форма фамилии клирика Иоханнеса Бонне, упомянутого среди свидетелей Фуста при присяге), затем — его жене, на великопостной ярмарке 1455 г. без суммы — самому Гутенбергу. Судя по ярмарке, последнее произошло во Франкфурте (в записях объединены страсбургские и франкфуртские материалы). Записи об изъятии капитала нет, но при наличии такового монастырь св. Фомы не упустил бы наложить на него арест в возмещение долга. Изъятие капитала могло быть следствием разрыва с Фустом: возможно, что Гутенберг изыскивал средства для возврата ссуды. Но поименованные в акте Кеффер и Бехтхольд названы diner und knecht Гутенберга, т. е. их работа в тот момент оплачивалась из его средств, не из фустовского пая. Не значит ли это, что к концу или по окончании общего «дела книг» он начал другое — собственное — большое издание? Это могло дать Фусту повод для обвинения его в растрате пая на свое дело. В действительности же это означало бы, что после весеннего конфликта Фуст сам искал примирения: возврат долга его ничуть не устраивал. Разрыв его с Гутенбергом мог состояться только при условии сговора с достаточно дельным участником работы над изданиями. Роль Шеффера в этом плане недооценена. В печатне Гутенберга он появился, видимо, к началу общего дела книг в качестве наборщика, т. е. владел ключевым тогда для Фуста звеном типографии. Недавний книгописец при Парижском университете (это известно из его колофона на описке Аристотеля с датой 1449), он более, чем Фуст, мог оценить значение изобретения и тоже связал с ним свои честолюбивые мечты, которых без Фуста достичь не мог: как видно по обороту manu pueri mei — «рукой слуги моего» — перед именем Шеффера в ряде фустовских колофонов, капитала у него не было. Произошел ли их сговор после весеннего конфликта между партнерами или намечался ранее, кем из двоих был спровоцирован, остается гадательным.

Ни намека на другие статьи иска в Хельмаспергеровском акте нет. И мало кто обращал внимание, что жалоба Фуста составлена как бы «на шармака»: и свой пай в «дело книг» он представил в качестве ссуды, об общем предприятии умолчав, и проценты присчитал с обеих сумм, и с недоданной ссуды как с единовременной. Цель этой статьи иска была в том, чтобы получить в собственность печатню со всем оборудованием и изданиями, избавившись от ставшего поперек его планам и теперь ему ненужного Гутенберга. Исключив Гутенберга, Фуст становился собственником его изобретения, ибо в монополии на использование изобретенных орудий и на созданную посредством их продукцию состояло в то время изобретательское право. Банкротства ли изобретателя он добивался? В недальновидности Фуста так же трудно обвинить, как в порядочности. Право на возврат ссуды с процентами ему давала долговая расписка Гутенберга. Эту сумму Фуст постарался умножить за счет якобы внесенных им самим простых и сложных процентов (не случайно из двух видов доказательства — свидетелей и присяги — он выбрал последнее). Но и это право могло быть оспорено, если были свидетели неединовременности ссуды (и Гутенберг в своем ответе суду его оспаривал), тем более — остальные «присчеты». Не знать этого Фуст не мог. И знал, что разоблачение его весьма грубой стряпни повредит его деловой репутации. Значит, считал, что такового не последует, словно ни Гутенберга уже не было, ни свидетелей. А надо думать, что при судебном разбирательстве их было больше, чем при присяге. Часть из них, как видно по Шефферу и Бонне, Фуст перекупил, но вряд ли всех. Подкупить весь состав майнцского суда было вне его возможностей: имена судей неизвестны, но заведомо это были люди небедные. Подавить их авторитетом — своим и своих свидетелей? Авторитет судей перевешивал. Ergo, стряпая первый пункт иска, Фуст мог полагать, что он пройдет, только введя некую третью силу, какие-то вне денежной сферы лежащие особые аргументы, при помощи которых рассчитывал исключить неудобные для себя свидетельства и определить решение суда по этой статье. Иначе он обрекал себя на провал. Провала не последовало, судебное решение до странности формально: признаются все условия zettel irs uberkummens, включая всяческие проценты, хотя ссуда была дана не единовременно и еще недодана; оговорка, что, буде при отчете обнаружится остаток фустовского пая, он должен быть перечислен на восполнение ссуды, увеличивала и долг Гутенберга и проценты с него. И еще: вопреки принятой практике — учитывать при расчетах результаты, независимо от их готовности, совместного предприятия тяжущихся, о них в постановлении суда речи нет. Поэтому и могло быть, что вместе с типографией вся сделанная со времени ссуды, непроданная готовая и неготовая, продукция отошла к Фусту. Ограничение залога одним geczuge, открывавшее Гутенбергу возможность расквитаться с долгом, тоже во внимание принято не было. Достать нужную сумму он явно не смог, что и означало разорение его дела.