Стр. 168, строка 4.

Вместо: что тò такое гремит и — в изд. 2 и 4: что такое, в изд. 3 и 5: что такое это гремит: в изд. 1: что-то такое

Стр. 168, строка 11.

Вместо: она — в изд. 1, 3 и 5: эта штука

Стр. 168, строка 19.

Вместо: к царю — в изд. 2 и 4: к воеводе

Стр. 168, строка 20.

Вместо: во дворец — в изд. 2 и 4: к воеводе

Стр. 168, строка 22.

Вместо: царю доложили — в изд. 2 и 4: Доложили

Стр. 168, строки 22, 25, 26.

Вместо: царь — в изд. 2 и 4: воевода

Стр. 168, строка 28.

Вместо: Он — в изд. 1, 3 и 5: Емельян

Стр. 168, строка 29.

Вместо: царь — в изд. 2 и 4: воевода

Стр. 168, строка 34.

Слов: из дворца — в изд. 2 и 4 нет.

Стр. 168, строка 35.

Вместо: войско царское — в изд. 2 и 4: воинство воеводино.

Стр. 168, строка 36.

Вместо: на свое войско — в изд. 2 и 4: на своих стрельцов

Стр. 168, строка 37.

Вместо: царь — в изд. 2 и 4: воевода

Стр. 15, строка 38.

Слòва: царя (вар.: воеводы) — в изд. 2 и 4 нет.

Стр. 168, строка 38.

Вместо: царь — в изд. 2 и 4: воевода.

Стр. 169 строка 3.

Вместо: солдаты — в изд. 2 и 4: стрельцы

Стр. 169, строка 9.

Слòва: его — в изд. 2 и 4 нет.

Стр. 169, строка 5.

Вместо: солдаты — в изд. 2 и 4: стрельцы

Стр. 169, строка 7.

Вместо: царь — в изд. 2 и 4: воевода

[ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ПЕЧАТНЫЙ ВАРИАНТ ГЛАВЫ XVII «ТАК ЧТО ЖЕ НАМ ДЕЛАТЬ?»]

В заблуждение о том, что я могу помогать другим, меня ввело именно то, что я воображал себе, что мои деньги — такие же деньги, как и Семеновы. Но это была неправда.

Существует общее мнение, что деньги представляют богатство; богатство же есть произведение труда, и потому деньги представляют труд. Мнение же это так же справедливо, как и то, что всякое государственное устройство есть последствие договора (contrat social).⁴⁶ Все любят верить в то, что деньги есть только средство обмена труда. Я наделал сапог, ты напахал хлеба, он выкормил овец; вот, чтобы нам удобнее меняться, мы заводим деньги, представляющие соответствующую долю труда, и посредством их промениваем подметки на баранью грудинку и десять фунтов муки. Мы посредством денег обмениваемся своими произведениями, и деньги каждого из нас представляют наш труд. Это совершенно верно, но верно только до тех пор, пока в обществе, где происходит этот обмен, не появилось насилие одного человека над другим, не только насилие над чужим трудом, как это бывает при войнах и рабстве, но даже не употребляется насилия для защиты произведений своего труда от других. Это будет справедливо только в обществе, члены которого вполне исполняют христианский закон, — в обществе, где просящему дают и где у взявшего не просят назад. Но как только в обществе употребляется какое бы то ни было насилие, так тотчас значение денег для владельца их уже теряет значение представителя труда, а получает значение права, основанного не на труде, но на насилии.

Как только есть война и один человек отнял что-нибудь у другого, так уж деньги не могут быть всегда представителями труда: деньги, которые получил воин за проданную им военную добычу и начальник воинов, — никак не произведение их труда и имеют совсем другое значение, чем деньги, полученные за работу сапог. Как только есть рабовладельцы и рабы, как это было всегда во всем мире, точно так же нельзя сказать, чтобы деньги представляли труд. Бабы наткали полотна, продали и получили деньги; крепостные наткали для барина, а барин продал их и получил деньги. И те и другие деньги одинаковы; но одни — произведение труда, другие — произведение насилия. Точно так же если мне подарил чужой или мой отец деньги, и он, давая их мне, знал, и я знаю, и все знают, что отнять этих денег у меня никто не может, что если кто-нибудь вздумал бы отнять их у меня или даже не отдать в тот срок, в который обещал, то за меня вступится власть и силой заставит отдать мне эти деньги, — то опять очевидно, что деньги эти никак не могут быть названы представителями труда наравне с деньгами, полученными Семеном за резку дров. Так что в таком обществе, в котором есть хоть какое-нибудь завладевающее чужими деньгами или хоть ограждающее от других владение деньгами насилие, там уже деньги не могут быть всегда представителями труда. Они в таком обществе иногда представители труда, иногда — насилия.

Так это было бы, когда явилось бы хоть одно насилие одного человека над другим среди совершенно свободных отношений; но теперь, когда для скопленных денег прошли столетия самых разнообразных насилий; когда насилия эти, изменяя только формы, не прекращаются; когда, что всеми признано, сами деньги в своем скоплении образуют насилие; когда деньги, как произведения прямого труда, составляют только малую часть денег, образовавшихся из всякого рода насилий, — теперь говорить, что деньги представляют труд того, кто ими владеет, есть очевидное заблуждение или сознательная ложь. Можно сказать, что это должно бы так быть, можно сказать, что это желательно, но никак не то, что это так есть.

Деньги представляют труд. Да. Деньги представляют труд, но чей? В нашем обществе деньги только в самых, самых редких случаях — представители труда владельца денег, но почти всегда — представители труда других людей, прошедшего или будущего труда людей. Они — представители установленного насилием обязательства на труд других людей.

Деньги в самом точном и вместе с тем простом их определении суть условные знаки, дающие право или, правильнее, возможность пользоваться трудом других людей. В идеальном своем значении деньги должны бы давать это право или возможность только тогда, когда они сами служат представителями труда, и таковыми бы могли быть деньги в обществе, в котором не было бы никакого насилия. Но как скоро в обществе есть насилие, то есть возможность пользоваться чужим трудом без своего труда, то эта возможность пользоваться чужим трудом, без определения лица, над которым совершается насилие, выражается тоже деньгами.

Помещик обложил своих крепостных натуральными повинностями, известным числом полотен, хлеба, скотины или соответствующим количеством денег. Один двор доставил скотину, но за полотно выплатил деньги. Помещик берет деньги в известном количестве только потому, что знает, что на эти деньги ему сработают столько же полотна (большей частью он возьмет немного больше, чтобы быть уверенным, что всегда ему сработают за это столько же), и деньги эти для помещика, очевидно, представляют обязательство на труд других людей.

Крестьянин дает деньги, как обязательство на неизвестно кого, но на таких людей, которых много и которые возьмутся за эти деньги вырабатывать столько-то полотен. Люди же, которые возьмутся выработать полотна, возьмутся потому, что они не успели выкормить баранов и за баранов им нужно заплатить деньги; мужик же, который возьмет деньги за баранов, возьмет их потому, что ему надо заплатить за хлеб, который не родился в этот год. Это самое происходит и в государстве и во всем мире.

Человек продает произведение своего труда прежнего, настоящего или будущего, иногда свою пищу, большею частью не потому, что деньги составляют для него удобства обмена, — он обменялся бы и без денег, — но потому, что с него насилием требуются деньги, как обязательство на его же труд.

Когда египетский царь требовал работы от своих рабов, то рабы отдавали ее всю, но отдавали только прошедшую и настоящую, но не могли отдавать будущей. Но при распространении денежных знаков и вытекающего из них кредита стало возможно отдавать за деньги и будущую работу. Деньги при существовании насилия в обществе представляют только возможность новой формы рабства безличного, заменяющего личное рабство. Рабовладелец имеет право на работу Петра, Ивана, Сидора. Владелец же денег, там, где деньги требуются со всех, имеет право на работу всех тех людей без имени, которые нуждаются в деньгах. Деньги устраняют всю ту тяжелую сторону рабства, при которой владелец знает свое право на Ивана, устраняют вместе с тем и всякие человеческие отношения между владельцем и рабом, которые смягчали тяжесть личного рабства.