– Не знаю, но попробовать стоило.

– Вот и я так думаю. Они ведь тоже многих наших парней поубивали – и на Двойке, и в лесу, но ведь мы гораздо больше их положили. Майкл как‑то сказал, когда мы эту операцию планировали, что это – не автобус, что тут нельзя наступить на ногу и просто извиниться, – Адам наклонился к Арнольду и тот с изумлением увидел в глазах Адама слезы, – а выходит, что Майки был неправ, мы могли бы рассказать им, что мы ошиблись. Простили бы они нас после этого или нет – это их дело, но мы были бы уверены, что сделали всё, что от нас зависело, чтобы предотвратить войну.

– Мы бы могли прекратить их убивать и они поняли бы, что мы раскаиваемся в содеянном.

– Вот‑вот! Раскаиваемся! Мы бы приказали ни в коем случае не открывать огонь, даже если бы они напали на нас. Я сам бы отправился в лес с этим волком и рассказал бы им всё, без утайки и задних мыслей. Рассказал бы всё, как есть…

– А теперь ничего этого и не сделаешь.

– Да, – устало сложил руки перед собой Адам, – теперь уже ничего не сделаешь. Если бы этот волк вошел сюда хотя бы на шесть часов раньше – ничего этого бы не произошло…

– Ты Майку сказал об этом? – спросил Швед.

– А зачем? – угрюмо посмотрел на него Адам. – Всё равно ведь уже ничего не исправишь.

– Да, дела, – вздохнул Густафсон. – Как же ты с этим живешь, Адам?

– Не знаю. Мне уже сколько дней хочется, чтобы мне кто‑нибудь морду разбил, чтобы до крови, до соплей. По сравнению с этим, – Адам указал на левую сторону груди, – это было бы вообще безболезненно.

– Постарайся не думать об этом, Адам.

– Не могу, Арни, – прошептал он, – не могу, хоть убей. Каждую минуту думаю – «Могло быть по‑другому, могло быть по‑другому» – как заезженная пластинка в голове. Перед людьми стыдно – тебе не передать как. Что я буду делать, если кто‑нибудь подойдет и скажет мне: «Дерьмо ты, Адам Фолз. Не уследил за самым важным, позволил такому ужасу случиться. Какой же ты после этого человек? Да и человек ли ты вообще? Ублюдок и убийца»…

– Не говори так, – мягко сказал Арнольд, – за всем не уследишь. Ты не господь бог, ты не всесилен.

– Я и сам себе так говорю, – бессильно махнул рукой Адам, – а что толку?

– Зря ты так. Если будешь продолжать в том же духе – тебе до дурдома рукой подать.

– Лучше дурдом, чем это всё, Арни. Лучше пулю в башку…

– Ты это мне брось! – закричал Густафсон. – Это дезертирские разговорчики! А ты – командир, люди тебя главным над собой поставили на время войны! Так что будь любезен, твою мать, возьми себя в руки и кончай эти сопли разводить! Всё уже случилось – ни хрена не изменишь, время вспять не раскрутишь!

– Так ему, Арнольд, правильно, – губы вошедшего в комнату Дэвида Варшавского улыбались, но глаза оставались грустными. – Я ему об этом давно хотел сказать, да всё как‑то не получалось.

Дэвид подошел к Адаму и положил руку ему на плечо:

– Ты не виноват, Адам. Просто так сложились обстоятельства. Просто так вышло. Изменить уже ничего нельзя, но надо сделать всё возможное, чтобы обратить даже такие страшные вещи, как эта война, на пользу людям. Если так получилось, что мы и сейры стали врагами, страшными врагами, врагами непримиримыми – то мы должны сделать так, чтобы эта война прекратилась как можно скорее.

– А если единственный выход из этой войны – смерть, которую мы принесем сейрам? – спросил Адам. – Что тогда?

– Может, вам слова, которые я вам сейчас скажу, покажутся жестокими, но я думаю, что пусть будет так. Пусть наши солдаты убьют всех сейров, пусть все продолжают думать, что сейры – жестокие и злобные звери. Так будет проще для всех. Иначе нас ждет та же участь, что и тебя, Адам. Мы рано или поздно сойдем с ума, если будем постоянно думать о том, что уничтожаем разумных существ, почти таких же, как мы.

– Правильно, Дэвид, – уверенно кивнул Арнольд, – лучше мы, чем они. Мы люди, они – нет и всё. Точка.

– А как вы предлагаете жить с такими мыслями дальше? – тихо спросил Адам. – Как вы предлагаете смотреть в лицо людям? Как?

– Нам нужно просто жить, – сказал Дэвид. – Ты – солдат, Адам. Тебе приходилось убивать на войне?

– Приходилось.

– Как ты справлялся с этим?

– Как‑то справлялся, – угрюмо сказал Адам, опустив голову.

– Вот и сейчас нам придется с этим справиться. Всем тем, кто знает истину, придется жить с этим до конца своих дней. И если выбирать, кому лучше остаться в этом мире – людям или сейрам, я без колебаний выбираю людей.

– Ты сказал правильные слова, Дэви, – вздохнул Адам, – насчет истины. Мы собираемся говорить людям правду, всю правду о том, что случилось?

– «Многие знания умножают скорбь», – ответил за Дэвида Арнольд. – В Библии – много всякого дерьма, но эти слова – одни из самых правильных.

– В Библии еще сказано – «око за око», Арни, – сказал Адам. – Это тоже правильные слова, по‑твоему?

– Адам, я закончил с «Титаном», – в комнату вошел Джек Криди.

– Не знаю, – ответил Адаму Арнольд, поднимаясь с заскрипевшего стула, – как ты знаешь, я не смог стать священником.

– Что же ты знаешь, Арни? – спросил Адам.

Джек тихонько прошел к своему столу.

– Я знаю, что сейчас я спущусь в арсенал и по пути вызову своих парней, чтобы они помогли мне перенести сюда устройства.

– А я скорректирую курс дирижаблей к Форту – снаружи сильный восточный ветер, – сказал Дэвид.

Джек непонимающе посмотрел на них, а Адам подумал: «Хорошо, что вы знаете, что вам делать и как жить. А что делать мне?», но ничего не сказал вслух…

* * *

– Разведчики донесли, что в лесу есть группа людей, – сказал Велор.

Мы снова сидели на месте совета. Темное пятно от пролитой крови Илая уже почти исчезло, но я по‑прежнему видел это пятно и по‑прежнему ощущал запах его крови. Запах его смерти…

– Где? – спросил Касп.

– На расстоянии одного дневного перехода. Разведчики увидели на холме постройку из бревен. Ночью они прокрались как можно ближе, стараясь не выдать людям своего присутствия.

– Сколько их? – спросил Лоро, естественно, имея в виду не разведчиков.

– Около сотни. Сильные запахи металла. По запахам человеческих испражнений они сделали вывод, что люди поселились там довольно давно.

– Интересно, зачем? – спросил Касп. – Снова охотники?

– Не думаю, – задумчиво сказал Велор, – разведчики утверждают, что люди не покидают постройку и не выходят в лес.

– Какая разница, зачем они снова появились в лесу? – раздраженно сказал Лоро.

– Каков план, Велор? – спросил Сайди.

Мне было жаль смотреть на него – его глаза были глазами мертвеца. Я готов был поклясться чем угодно, в том, что он продолжал видеть тела своих погибших детей. Я знал его яссу, Тиру – у нее было доброе сердце и покладистый ровный характер, она была прекрасной матерью и любящей подругой, и я понимал, как ему сейчас тяжело.

– Все воины отправляются к этому холму, – сказал Велор, – мы выждем удобный момент и первой же безлунной ночью нападем на людей. Затем мы отправимся к Черной Пустоши, чтобы пресечь любую попытку людей проникнуть в лес. Пусть на это уйдут годы, но мы добьемся того, чтобы больше ни один человек не покинул Пустошь живым.

– Ты уже отправил гонцов к своим, Белый? – спросил Лоро.

– Да, но это уже ничего не меняет, – равнодушно ответил я.

– Объяснись, Белый! Как понимать твои слова?

Мне не было жаль Велора, хоть он и потерял свою яссу и одного из сыновей. Он был старше любого из нас, его сердце было жестким, как камень, в нем не было места для любви – его обязанности вожака племени отняли у него всё, что свойственно любому живому существу. Он не любил свою яссу, Дейну, в его душе никогда не загорался огонек нормального чувства, такого как любовь или привязанность. Не знаю, как он стал таким, скорее всего, он был таким от рождения. По рассказам старших, он потерял своих родителей во время одной из самых суровых зим. Вырос он замкнутым, строгим, зачастую излишне строгим как к себе, так и к другим. Может потому, что он не знал жалости к себе, он не смог испытывать жалости к другим.