[12] Б
ѣ
дный Карлъ Иванычъ, какъ онъ сконфузился! Я-же, о дѣ
тская невинность, сталъ разсказывать, какъ я видѣ
лъ во снѣ
, что будто Карлъ Иванычъ съ Марфой ночью взошелъ въ класную, взялъ тамъ забытую ермолку, заглянулъ къ намъ и пошелъ съ ней въ свою спальню. Карлъ Иванычъ загорѣ
лся, готовъ уже былъ и признаться въ грѣ
хѣ
, какъ maman, начавшая съ удовольствіемъ слушать разсказъ моего сна, вдругъ удержала улыбку и спросила такъ естественно и такъ мило: — «Что вы были у папа, дѣ
ти? Володя, скажи папа, что, ежели онъ можетъ, чтобы зашелъ ко мнѣ
, когда на гумно пойдетъ, да пошли ко мнѣ
Никиту, ежели онъ тамъ». Въ то время, какъ maman это говорила съ видимымъ намѣ
реніемъ перебить Карла Иваныча рѣ
чь, онъ, бѣ
дный, конфузился, а я неумолимо вопрошающимъ взглядомъ смотрѣ
лъ на него. Maman встала, подошла къ пяльцамъ, позвонила, велѣ
ла убирать со стола, расположилась шить и сказала Карлу Иванычу съ улыбкой: «нынче, хотя и суббота, (она знала, что въ табельные дни мы повторяли всѣ
зады, что составляло страшную даже невозможную работу) но отпустите дѣ
тей пораньше». Карлъ Иванычъ изъявилъ мычаніемъ согласіе, оглянулся на насъ, и мы пошли къ папа.Пройдя комнату, такъ называемую, офиціанскую, мы взошли въ кабинетъ Папа. Онъ стоялъ подл
ѣ
письменнаго стола и, показывая на бумаги, запечатанные конверты, кучки денегъ, горячился и что-то толковалъ прикащику Никитѣ
Петрову, который на обычно[мъ] своемъ мѣ
стѣ
, подлѣ
барометра, разставивъ ноги на приличное раз[стояніе], заложивъ руки назадъ и приводя за спиною пальцы въ движеніе тѣ
мъ быстрѣ
е, чѣ
мъ болѣ
е горячился [13] папа, спереди не выказывалъ ни малѣ
йшаго знака безпокойства, но, напротивъ, выраженіемъ лица выказывалъ совершенное сознаніе своей правоты и вмѣ
стѣ
съ тѣ
мъ подвластности. Папа, не отвѣ
чая даже на «съ добрымъ утромъ» Карла Иваныча и не оглянувшись (что тогда мнѣ
казалось необыкновенно дерзкимъ поступкомъ), сказалъ только, сдѣ
лавъ движеніе къ намъ рукою: «Сейчасъ, Карлъ Иванычъ, погодите дѣ
ти» и продолжалъ къ Никитѣ
: «Ахъ, Боже мой милостивой, что съ тобой нынче Никита», и папа дернулся плечомъ по привычкѣ
и слегка покраснѣ
лъ. «Этотъ конвертъ со вложеніемъ 800 рублей»... Никита подвинулъ счета, кинулъ 800 и сказалъ: «слушаю-съ». Папа продолжалъ: «для расходовъ по экономіи, понимаешь? Деньги, которыя получатся изъ Хабаровки, подашь Княгинѣ
. Здѣ
шнія доходы: за мельницу ты долженъ получить 400 рублей, такъ? Залоги должны поступить изъ казны 8,000, такъ?» Никита продолжалъ кидать на кости. «И вообще всѣ
доходы съ Краснаго и съ Малаховки [?], за вычетомъ уплаты въ совѣ
тъ пришлешь ко мнѣ
, теперь же въ конторѣ
у насъ 21,000, такъ?» Никита смѣ
шалъ счеты и положилъ 21 тысячу. «Эти деньги, исключая 1000 р., которыя ты употребилъ на жалованье себѣ
и дворовымъ людямъ, я возьму съ собою. Этотъ же конвертъ ты знаешь?» Я посмотрѣ
лъ на надпись пакета. На немъ было написано: «Карлу Ивановичу Келеру». — Папа, должно замѣ
тивъ, что я прочелъ то, чего мнѣ
знать не нужно, взялъ меня за плечо и показалъ мнѣ
направленіе прочь отъ стола, продолжая говорить. Я понялъ, что это и ласка и замѣ
чаніе, поцѣ
ловалъ эту руку [14] и пошелъ къ дверямъ терасы, у которыхъ русачей повалкой, зажмуривъ глаза, на солнцѣ
лежала любимая борзая сука Милка. Я весьма сконфуженной сталъ гладить ее, думая совсѣ
мъ о другомъ. Отчего нынче мы были допущены присутствовать при занятіяхъ съ Никитою папа, на которые я смотрѣ
лъ тогда, какъ на что-то гораздо выше занятій дипломатическихъ кабинетовъ, какъ на занятія, недоступныя никому, кромѣ
папа и Никиты. Потомъ что бы значилъ этотъ пакетъ К[арла] И[ваныча]? Папа сказалъ: «прислать ко мнѣ
», стало быть онъѣ
детъ. Куда? Надолго-ли? Совѣ
щаніе-же продолжалось. Со стороны папа съ видимымъ нетерпѣ
ніемъ — онъ не любилъ говорить при чужихъ — онъ краснѣ
лъ и подергивался чаще и чаще. Никита же перемѣ
нилъ, наконецъ, выраженіе тупоумія, съ которымъ онъ считалъ нужнымъ слушать приказанія господина, какъ бы говоря: «Извольте говорить, языкъ безъ костей, но все это не такъ, а вотъ я вамъ скажу какъ», на выраженіе, обыкновенное Русскому человѣ
ку, ума и смѣ
тливости и, смѣ
шавъ все на счетахъ, началъ: «Вы изволили говорить, въ совѣ
тъ заплатить съ мѣ
льницы залоговъ и доходовъ. Мельникъ приходилъ, говоритъ: «Ради Бога повремените, помола не было, денегъ нѣ
тъ, несчастнымъ человѣ
комъ сдѣ
лаете, дайте поправиться, я, дескать, буду еще вамъ плательщикомъ». И въ самомъ дѣ
лѣ
, сударь, ежели намъ его снять, найдется ли еще по той цѣ
нѣ
. На счетъ залоговъ Секретарь Иванъ Аф[анасьевичъ] говорилъ мнѣ
ѣ
, Журналъ составить нельзя. Я, хотя безъ вашего приказанія, приказалъ два воза муки насыпать въ городъ И[вану] А[фанасьевичу] свести воскресеньи, да Бѣ
ляева поблагодарить нужно. Богъ дастъ, черезъ мѣ
сяцъ и охлопочу, а въ Совѣ
тъ сами изволите знать, срокъ 14. Новыхъ доходовъ до установки цѣ
нъ трогать нельзя». Видно было, что у Никиты запасъ аргументовъ еще былъ большой, но Папа остановилъ его. «Я распоряженiй: своихъ не перемѣ
ню, но ежели въ полученіи будетъ задержка, тогда возьмешь въ совѣ
тъ платить изъ Хабаровскихъ денегъ. Я Княгинѣ
самъ скажу». — Никита только сказалъ «слушаю-съ», но въ выраженіи голоса видно было торжество побѣ
ды — ему только и нужно было. Хабаровка было одно изъ имѣ
ній матушки, и Никита любилъ, когда, случалось, въ пользу своего имѣ
нія папа бралъ изъ ея денегъ взаймы. — Отецъ мой во всѣ
хъ случаяхъ жизни былъ человѣ
къ нерѣ
шительной. — Онъ считалъ неблагороднымъ пользоваться деньгами женщины, которая его любила; брать деньги даже взаймы ему нельзя было, потому что онъ былъ игрокъ; вмѣ
стѣ
съ тѣ
мъ онъ часто пользовался ими. Теперь, напримѣ
ръ, предлагая этотъ разсчетъ Никитѣ
, онъ зналъ, что тотъ не найдетъ другаго способа устроить все, какъ взять изъ денегъ Княгини. — Ему нужно было, чтобы кто нибудь выказалъ необходимость сдѣ
лать это, и тогда уже совѣ
сть его была покойна. Займы-же эти совершались очень часто и, разумѣ
ется, безъ платежа, потому что или отецъ [16] игралъ, или клалъ деньги на хозяйство, что онъ однако, надо отдать ему справедливость, всегда дѣ
лалъ очень дѣ
льно. — Окончивъ дѣ
ла съ Никитой, Папа обратился къ намъ. «Ну, дѣ
ти, въ послѣ
дній разъ вамъ нынче учиться у Карла Иваныча, — нынче въ ночьѣ
демъ въ Москву: уже вы большіе ребята стали, пора вамъ серьезно работать и утѣ
шать свою maman. Она теперь остается здѣ
сь, и одна для нея будетъ радость — это знать, что вы умны, учитесь хорошо, и вами довольны».Хотя по приготовленіямъ, которыя мы нед
ѣ
ли за двѣ
могли замѣ
тить, мы и догадывались, что должно случится что-нибудь особенное, но эта неожиданная новость ошеломила насъ. Володя, поцѣ
ловавъ руку Папа и помолчавъ немного, опомнился и сдержаннымъ голосомъ, за которымъ слышны были слёзы, передалъ порученіе maman. Вася разрѣ
велся. Я не двигался съ мѣ
ста, мнѣ
стало очень, очень жалко оставить maman, вмѣ
стѣ
съ тѣ
мъ мысль, что мы стали большіе, и что я могу утѣ
шить maman, пріятно пощекотала мое тщеславіе. «Ежели мы нынчеѣ
демъ» — подумалъ я — «стало быть классовъ не будетъ, какъ я радъ; а впрочемъ лучше бы вѣ
къ учиться, да не оставлять maman и не обижать бѣ
днаго Карла Иваныча — онъ и такъ очень не счастливь».Тысячи такого рода противор
ѣ
чащихъ мыслей мгновенно мелькали въ моей разстроенной головѣ
, и я стоялъ, не двигаясь, съ большимъ вниманіемъ наблюдая быстрое движеніе пальцевъ Никиты... Сказавъ еще нѣ
сколько словъ съ Карломъ Иванычемъ, о положеніи барометра и приказавъ Никитѣ
не кормить собакъ, чтобы послѣ
обѣ
да на прощаньи выѣ
хать послушать молодыхъ гончихъ, папа противъ моего ожиданія отослалъ насъ учиться, [17] утѣ
шивъ однако тѣ
мъ, что вечеромъ обѣ
щался взять на охоту. — Грустные и разстроенные, пошли мы подъ предводительствомъ еще болѣ
е разстроеннаго Карла Иваныча, ожидавшаго отставки, учиться. — Ученье шло плохо. Одинъ Володя, который всегда былъ твердъ, хотя и не повѣ
сничалъ по обыкновенію и былъ блѣ
денъ, учился, какъ и всегда: всѣ
старые діалоги повторилъ прекрасно и подъ диктовку сдѣ
лалъ только одну ошибку. Вася былъ такъ разстроенъ, что отъ слезъ, которыя безпрестанно набирались ему въ глаза, не могъ читать и отъ рыданій не могъ говорить, подъ диктовкуже отъ слезъ, которыя, падая на его тетрадь, мѣ
шались съ чернилами, надѣ
лалъ такихъ кляксъ, что ничего нельзя было разобрать, какъ будто онъ писалъ водою на оберточной бума гѣ
. — Карлъ Иванычъ, находясь сильно не въ духѣ
, поставилъ его въ уголъ, твердилъ, что это упрямство, кукольная комедія, что надобно дать ему «шампанскую мушку» и требовалъ, что[бы] онъ просилъ прощенія, тогда какъ бѣ
дный мальчикъ отъ слезъ не могъ выговорить слова. —