Василий хитер, всячески ублажает тещеньку: то подарок преподнесет, то чем-нибудь вкусным попотчует. Сказала как-то ему: «И чё это платки головные такие дрянные продают, будто на солнышке выцвели?» Все воскресенье носился Василий по району и вечером заявился, слегка подвыпивший, с диковинной красоты платком, таким ярким, таким цветастым, аж глаза режет, — нашел в дальней деревеньке.

— Эх, Василка, Василка! — тая улыбку и покачивая головой, сказала Катя. — Пиво-то зачем пил?

Делала вид, будто осуждает зятька, — до чего же лицемерила.

Зять — человек с чудинкой. На свадебном вечере показал нам свою коллекцию монет. У него их больше трехсот: медные, серебряные, никелевые и несколько золотых. На монетах — откормленные, самоуверенные физиономии с париками, усами, бакенбардами, непонятные буквы и рисунки. Две-три монеты до того проржавели, что разобрать ничего невозможно, не ясно, из какого металла, и по форме не круглые, не поймешь какие, — увидишь такую бяку на дороге, поднять не захочешь. Были у него старинные медали, жетоны и всевозможные монетообразные знаки. Сокровища свои он размещал в альбомах, в обыкновенных альбомах для рисования; на бумажных листах полоски смытой фотопленки наклеены, получилось вроде карманчиков, куда всовывались монеты, под ними надписи, чья монета, ее стоимость, в каком году чеканена — все чин чином.

— Вот за эти две штуки я три пол-литра споил узбекам, когда, в Среднюю Азию ездил, — сказал Василий, указывая на старые, проржавевшие монеты-бяки. — С семнадцатого века... А вот энти... турецкие... Это французские, это немецкие, а эт-то... польские. В прошлом году прискребся тут ко мне завклубом. Дескать, откудов достаешь ты монеты такие, царские да буржуйские, подозрительные? Дескать, пошариться у тебя надо б. А я ему: «У бабы своей пошарься, а я так тебе пошарюсь, что и ног волочить не будешь».

Перебирал Василий монеты и медали, гладил их шершавыми грубыми лапищами, и на лице его вместо всегдашней насмешливости выражение ребячьего любования появлялось.

Собирал Василий и значки, нацепляя их на лоскут бархата.

— Вот ты чудилой назвал меня, отец. А сам-то тоже хорош. Каждый день мудреные книжки читаешь. А уж, кажется, куда тебе. Ну, я понимаю, про шпионов иль там сказки про ведьм... А то у тебя на столе «Капитал». Ну рази поймешь ты таку ученую книгу? A?! Не всякому профессору бородатому под силу.

— Не плети, чего не надо. Борода тут совсем ни при чем.

— Понимаешь?

— Понимаю! Слова, правда, есть совсем какие-то непонятные, мудреные шибко, а дух, чувствую, настоящий рабочий. Вчера вот словарь малопонятных слов купил. Изучаю. Тебе бы тоже надо. Шляпу напялил, а слова не по шляпе кривые, лапотные. Я хоть старый, а ты...

Василий недовольно хмыкнул. Но скорей из упрямства хмыкнул, из желания противоречить. Сказал:

— Все по-другому стало. Парни на баб теперь походят. Морды у парней девичьи — нежные да розовые. Давеча в магазине хлопнул по плечу одну. Думал: девка, а это парень. Потом разглядел: в штанах он и волосы — под бокс. А мордой, ей бо, на девку похожий.

— Я тебе дам вот! — Дуняшка ткнула Василия кулачком в бок. Старается казаться веселой, а мучается от ревности.

— А в старину бабы обличьем и ухватками на мужиков походили, — добавила Катя. — Жизнь-то баб тогда омужичивала.

Я часто думал: если б каждый все делал так, как требуется. И тут же задавал себе вопрос: «А что значит «так, как требуется»?»

...Надо было подготовить десять сложных деталей. Точность обработки большая, нахрапом тут не возьмешь. Заказ для стройтреста.

Шахов не заговаривал об этом заказе, будто и не знал, что есть такие детали в плане. Я напомнил. Начальник цеха насупился:

— Наверное, не будем их делать.

— Так ведь план...

Усмехнулся, будто над мальчишкой-несмышленышем.

— Вы представляете, какой сложности эта работа? И только десять штук. Только десять! От таких деталей польза, как от трехногой лошади.

Действительно, работа слишком уж невыгодная.

— А номенклатура?..

Будто не слышит.

Чертежи деталей я показал Василию. Тот смотрел, смотрел и ухмыльнулся:

— Так чё ты хотел, отец?

— Вот десять штук таких деталей сделать надо.

— Ну так чё?

— Ты один можешь быстро сделать.

— Да ну уж! Будто у нас токарей хороших нету. На стариков поднаваливай, на стариков. Пущай покожилятся, пущай попыхтят.

— Да это не сейчас. Но в этом квартале все равно взяться придется. Я с тобой так... предварительно. Как думаешь, сколько надо времени на одну эту штуку? По норме двадцать пять часов отводится.

— Так в норму-то, видно, уложусь.

— Двадцать пять часов?..

— Ну!..

— Не крути, Василий.

— А чего крутить — норма.

— Я тебя всерьез спрашиваю. Ты же за смену с одной деталью справишься.

— Может быть, все может быть, потому что я не так его любила.

На ходу какую-то дурацкую песенку сочинил. Увиливает...

— Да, за смену. А может и раньше. Только я вот чего скажу тебе... Вчерась Дуняшка свой форс выставила: подай ей новое платье. В магазин платья привезли. Шерстяные. Голубого цвета. А на штуковинах этих и на ситцевое не заробишь. Спикают денежки.

— Ты ж не на все время перейдешь.

— На все-то куда бы лучше. Настроился и — шпарь. Как не поймешь.

— Ну, несколько деньков.

— Мое дело обоймы гнать. Я в обдирке работаю. Все обдирщики только трубы для шарикоподшипниковых обойм обтачивают. Будто не знаешь.

— С этими деталями лучше всех ты справишься.

— Говорю, мое дело — обоймы. И ты не по закону...

Я не знал, с какого боку к нему подходить.

— Что обоймы! — Я старался показать, будто возмущен, обижен его словами. — Ведь ты первоклассный токарь.

«Кажется, проняло. Что ты сейчас запоешь, голубчик?»

Но он отмахнулся:

— Ты, давай, отец, не того... не заливай.

Дня через два Шахов сказал мне:

— Заказ для стройтреста выполнять не будем.

— Как так?

— Как так? Разрешил директор.

Однажды (тогда Шахов был в отпуске, его помощник болел, я оставался за обоих) вызвал меня директор, его интересовали детали для стройтреста.

— Этот заказ, по-моему, снят.

— Откуда вы взяли?

Значит, Шахов соврал. Но как мне быть? В глаза Шахову я мог сказать, что угодно, а ругать человека по-за глаза не в моих правилах.

— В этом месяце детали должны быть готовы. Из стройтреста жаловались в райком. Сейчас звонили из райкома.

— Пусть бы сами и выполняли, — не выдержал я.

— Что за разговоры? План есть план. Мы не можем подводить строителей. Немедленно принимайтесь за эти детали.

До конца месяца оставалось двенадцать дней. Только Василий мог справиться за такой срок.

Зятек был не в духе: если что-то не клеилось, не ладилось, он весь огрублялся, шаги и движения рук становились резкими, быстрыми, твердыми, мохнатые брови опускались, почти закрывая глаза. Так и сейчас. А причина пустяковая: инструментальщик дал плохие резцы и ушел в больницу.

Как подойти? Тараканов такой: упрется — ни о чем не договоришься. Не знаю, как уж так получилось, но согрешил я — соврал:

— Сам Яков Осипович Сорока просил заказ передать тебе. Это дело, говорит, по плечу только стахановцу Тараканову. Только ему, говорит... Вот!..

Бухнул и глаза в сторону отвел — не привык врать. Срамное, несолидное дело — вранье. Почти каждый себялюб — враль. Отличительная черта большинства негодяев — вранье. Ложь разная бывает, а цвет один у нее — черный.

«И почему не сказал Сороке, что эту работу лучше всего поручить Тараканову?»

— Ладно, сделаю, — согласился Василий.

Сделал, конечно, вовремя. И что же дальше? Пришел директор в цех и ну хвалить Василия. А тот:

— Если уж вы просили.

Директор придвинулся к Тараканову:

— Как?

— Если уж сам директор просит... А так бы — на кой ляд.

Только крякнул Сорока, рот будто на замок закрыл. А когда мы остались вдвоем, сказал: