Раньше Лаптев в грозу всякий раз распахивал окна. Но в июне произошла одна неприятная история. Сидел он в конторе, в Травной, окошко было открыто; телефон то и дело дзинькал. И вдруг!.. Лаптев не помнит, с чего это началось... Он увидел над головой, вокруг лампочки, яркое пламя, которое судорожно вдавливалось, расширялось и было похоже то на сплющенный шар, то на огненный клубок неопределенной продолговатой формы. Казалось, полыхало оно долго. Хотя все это длилось секунды. И гром был почему-то не на улице, а в комнате. Мелькнула мысль: «Убьет!» Не помня себя, выскочил под проливной дождь и тут увидел: из окна тянется дым. Повредило тогда два ближних телеграфных столба, разбило телефон, обгорела стена в комнате. После этого Лаптев каждый раз закрывал окна. Так он сделал и сейчас.

Иван Ефимович смотрел, как на глазах менялась дорога: она потемнела, размякла. «Теперь ни пройти, ни проехать, — подумал он. — Надо будет заняться дорогами — строить новые, ремонтировать старые. Пора осушать и болота, а то их становится все больше и больше, — озер меньше, а болот больше. Нужны деньги. А где их взять?» В дом неожиданно и шумно вошел шофер.

— Видимо, придется куковать здесь до утра, Иван Ефимыч. Тучи несутся в сторону Новоселово, и нам их никак не перегнать.

— А если ненастье затянется?.. Вовсе застрянем.

— Да нет, барометр стоит на «переменно».

Вечером, лежа на кровати и стараясь заснуть, — он всегда засыпал трудно, долго ворочался с боку на бок, — Лаптев слушал по-осеннему тоскливое поскрипывание ставней и глуховатый голос хозяйки, которая беседовала с кем-то. До Лаптева доносились скучные, монотонные слова: «А он все пил и пил», «Осталися после него на руках у ей четверо, один другого меньше. А у самой-то уж и силушек нет...» Потом они заговорили о новом управляющем — солдате:

— Упрям, ну спасу нет. Пока по головке гладишь — ничё. А как против шерсти — сразу рот разевает, он у него вон какой. Хочет, чтобы все делалось только по нему. И уж вроде поймет, что неправ, а все ж таки свою линию гнет.

Это говорила хозяйка. Ей поддакнула женщина.

— Хлебушком не корми, только дай покомандовать. Он когда парнем был, то над всеми одногодками верховодил, язви его!

«Не солдат, а унтер получается», — подумал Лаптев и, выйдя на кухню, улыбаясь, спросил:

— Значит, любит покомандовать?

— Бывает... — отозвалась хозяйка, тоже улыбаясь. — Этого не переспоришь. Уж лучше сделать, как велит.

Иван Ефимович и раньше слышал такие разговоры, но как-то не придавал им значения, полагая, что люди привыкли работать по старинке и ничего нового не принимают.

Хотелось побольше узнать о солдате, но хозяйка, сказав: «Вы ж начальники, вы, поди, лучше нас знаете», замолчала вдруг. Все, спрашивай не спрашивай — больше ничего толкового не скажет. Лаптева часто ставили в тупик подобные люди: о чем-то заговорят и вдруг — рот на замок или начнут туманно объясняться: «Да кто его знает... может, так, а может, и не так... Мы люди простые, можем ошибиться...» Боится солдата или не доверяет Лаптеву?..

Он проснулся около шести. Дождя не было; после ливня все казалось обновленным, посвежевшим. Солнце поднималось веселое, яркое, обещая хороший денек.

В соседнем дворе разговаривали мужчины.

— Ты почему вчера не съездил?

Лаптев узнал солдата. Тот говорил не то чтобы резко, грубо, нет, а как-то неуважительно, с некоторым, пожалуй, пренебрежением.

— Так какая погода-то была? Вот пообсохнет, и поеду.

— Я тебе сказал, чтобы ты выехал вчера днем — погода стояла хорошая. Бревна и доски мне нужны до зарезу. — «Почему мне? — поморщился Лаптев. — Они нужны ферме».

— Днем с мотором неладно было. Я ж докладывал.

— У тебя что-нибудь да неладно. Иди пешком, а чтоб доски и бревна были. Ясно?! Если из-за бревен не закончим вовремя стройку, я потом с тебя три шкуры спущу. Запомни!

«Значит, уверен, что его утвердят управляющим. Видать, и в самом деле не терпит возражений. Упрям. Обычно это от глупости бывает... Некоторые думают, что вместе с должностью у них добавляется ума и таланта».

— Попробуй еще хоть раз не выполнить моего приказания!

«И все у него как-то не так. Жаждет власти и проявляет эту жажду самым примитивным образом. Ферма далеко от центральной усадьбы, он будет здесь чувствовать себя царьком».

Лаптев был недоволен собой: не смог сразу «раскусить» солдата, гроза помогла... Конечно, его не стали бы так уж быстро утверждать управляющим, в совхоз прибывают выпускники сельхозинститута, назначили бы на эту должность скорее всего кого-то из них, но мысль выдвинуть этого человека у Лаптева все же была.

«Конечно, глупо судить о человеке по одному случайному разговору, — продолжал размышлять Иван Ефимович. — Одно можно сказать, что с солдатом еще пока ничего неясно».

Когда машина уже была заведена, Лаптев сказал:

— Знаете что, в Новоселово мы сможем уехать не раньше вечера.

Надо было поговорить с солдатом — когда-то еще приедет сюда новый управляющий! Как бы этот, жаждущий власти, не натворил чего.

 

Теперь у Лаптева бывали минуты, когда он, сидя в кабинете, мог спокойно просмотреть газеты и о чем-то подумать. В одну из таких минут он, позвонив в Травное, начал давать Нарбутовских советы — все-таки Татьяна молодой управляющий, и совет не будет ей помехой.

— Да разберемся, разберемся, — недовольно отозвалась Татьяна и засмеялась, поняв, что недовольство тут ни к чему. Ямщиков как-то сказал Лаптеву:

— По легкому пути идешь, Иван Ефимович. Собираешь отовсюду лучших специалистов, лучшие кадры, мозговой центр создаешь.

Мозговой центр, придумает же! И что значит отовсюду?.. Управляющими он назначил своих же совхозников.

Ямщиков говорил дружески, вроде бы даже шутливо, во всяком случае, хотел показать, что шутливо: я, дескать, тебя понимаю, хоть ты и не так делаешь, как надо, не то делаешь, солидарен с тобой, молодец-мошенник! И вот это как раз больше всего оскорбляло Лаптева.

А вообще-то председатель райисполкома изменил свое отношение к нему: на совещаниях даже похваливает, при встречах дружески жмет руку, терпеливо выслушивает, и уж нет в его голосе показной грубоватости, как в разговоре со многими другими. Именно показной, деланной... Поначалу Лаптев не видел этой деланности и обижался, сердился больше, чем надо бы. Он думал, что Ямщиков таков только с ним. А оказывается, почти со всеми... Лаптев понял это, когда раза два посидел в кабинете председателя. Грубоватость Ямщикова почти вся была чисто внешней, была чем-то вроде щита, за которым он скрывал свою заурядность.

«Он не стал бы вести себя так, к примеру, на должности директора совхоза и тем более управляющего фермой, — раздумывал Лаптев. — Там это слишком отдаляло бы его от людей, казалось вовсе нетерпимым и сильно вредило бы и производству, и ему самому».

Ямщикова все время отвлекали телефонные звонки. Внушительным начальствующим голосом произносил он странные, не очень серьезные, даже, пожалуй, смешные фразы: «За такое дело крапивой бы тебя по определенному месту», «Хватит ему штаны просиживать, к людям, к людям пусть едет», «Зажирели там, плесенью покрылись...» Повесив трубку, сказал тем же тоном Лаптеву: «Болел я две недели, слушай. Чуть не подох».

...У Лаптева были хорошие помощники. Такой, как Мухтаров, свое дело знает. Как-то во время уборки Лаптева вызвали в область на совещание. Вернулся, Мухтаров ему говорит:

— Я распорядился комбайнеров, трактористов и шоферов кормить три раза в день бесплатно.

— Как, как?

— Им дают пищу бесплатно. Сколько хочешь, столько кушай. — Уставился в Лаптева темными, колючими глазами. — Жаловались комбайнеры, что им не вовремя горячую пищу доставляют. Я проверил и решил вот так. До конца уборки осталось дня три, не больше. Затраты на бесплатное питание покроем из фонда директора. Не так уж много средств пойдет, но зато эффект какой!

Конечно, Мухтаров не должен был делать все это без ведома директора, он чувствовал, что переборщил и, видимо, потому смущенно вздыхал.