— Эй, Заяц! Разговор есть, подь сюда! — бесцеремонно позвал Славку обладатель немецкой каски.

— Ну, чего надо?

— Это наша заправка, — рокер криво усмехнулся. — Отстегивай тугрики, да поживее, Кролик.

— Сейчас отстегну, разбежался! — отрезал Славка.

— Ты что, сопля паршивая, не понимаешь, по чьей территории мотаешься. Сейчас тебя живо просветим!

— Кишка тонка!

— Чего? — опешил Рыжий.

— Да ты еще и глухой к тому же?

— Ну-ка, ребята наваляйте этому мудиле!

Парни, ухмыляясь, заглушили двигатели и двинулись к непокорному мотоциклисту. Один из них ухватился за хромированную спинку заднего сидения.

— Сдай назад, Плешивый! — Славка мгновенно выхватил из-под безрукавки небольшие нунчаки. Они были сделаны не из дерева, а из металлических трубок, наполненных дробью и соединялись меж собой цепью. Боевое оружие со свистом рассекая воздух, замелькало вокруг Славки, не давая приблизиться врагам. Не раздумывая, Славка больно ткнул ими в лицо наиболее близко находившегося байкера, вынудив отпустить багажник. Второму удар попал по руке с кастетом, нападавший взвыл как ужаленный и скрючился, зажимая пострадавшую руку между ног. Зайцев, подскочив к побледневшему Рыжему, со всего маха обрушил нунчаку на фонарь «харлея». Стеклянные брызги, словно слезы, блеснув на солнце, веером разлетелись во все стороны. Остальные отпрянули от него как от чумного.

Славка в упор взглянул в лицо Рыжему и, развернувшись, спокойно направился к своему мотоциклу. Его никто не преследовал. Он плюхнулся в седло и резко крутанул рукоятку газа, мотоцикл с ревом сорвался с места.

Потом он рассказал о стычке Тихонову.

— Давай, я ребят наших соберу, поговорим с ними по-хорошему, чтобы отстали от тебя, — предложил Миша.

— Не надо, сам управлюсь.

— Ну, смотри. Я этих хорьков знаю, не отвяжутся. Ты в одиночку против целой банды — силы неравные.

— Не боись, Мишка. Они меня теперь сами боятся. Боятся — значит уважают. Не думаю, что еще раз решатся тронуть.

Но Миша все-таки переживал за друга. У Славки голова отчаянная, бедовая. Он не боится идти на рожон, если считает себя правым. А для этих уродов нет ничего святого. Надо все-таки поговорить со Славкой еще раз, настроить его не вмешиваться или привлечь пацанов на помощь.

Так получилось, что из друзей Миши только двое оказались близко вовлечены в его отношения с Ликой. Кирилл, не раз принимавший их у себя, и Славка, одалживающий им квартиру время от времени. Оба ни слова не говорили о положении Лики, оба принимали ее только за то, что Миша любил ее. Хотя, сама Лика им тоже нравилась, иначе стали бы потворствовать.

— Ты молодец, нашел ее, держи, — сказал ему как-то Славка. — Мы все придурки, рискуем своей башкой, лезем в самые опасные места, а все почему — знаешь? Потому не ради кого жалеть себя, не ради кого беречь свои шкуры. Они никому, кроме нас, не нужны. А у тебя теперь есть ради кого.

— И что ты хочешь сказать?

— Что в байдарочный поход в опасные места я теперь тебя не возьму. Пока не пройдешь нормальную подготовку. Мне Лика не простит, если ты свою дурную башку разобьешь по моей вине.

— Значит, летом я с вами не поеду?

— Посмотрим. Успеешь подготовиться — поедешь. А так, как в прошлый раз, ни за что! Последний порог, надеюсь, еще не забыл?

— Не забыл. Шрам, вон, до сих пор на лбу красуется.

— Скажи спасибо, Пух, что только шрамом отделался. А могло бы быть хуже. И не узнала бы никогда Лика о твоем существовании. Сечешь?

Тихонов не очень-то и огорчился, что его не возьмут. Уезжать от Лики не хотелось. Да и сессия приближалась. Славка, к тому же, был прав. Он уже не чувствовал себя вправе принимать необдуманные решения. Теперь он отвечал не только за себя. Плевать на мужа Лики, на штампик в ее паспорте. Все это мелочи. Он в ответе за нее.

Глава 21

А теперь я напишу тебе, мой милый, о любви. Ее так много и так мало в нашей жизни. Но она — основа основ. Банальные истины, скажешь ты? Да, банальные, но от этого не менее истины. В судьбе каждого человека есть место любви, не забывай об этом.

Еще когда я училась в школе, среди наших спортсменов в школе выделялся Колька Глущенко. Был он небольшого роста, с кудрявыми волосами, старше меня на два года. Коля выделывал на турнике такие трюки, что все смотрели, как завороженные на его всевозможные сальто. В испуге ждали, что вот-вот упадет, сорвется, но он никогда не падал, все получалось ловко и отлажено. Колька прославился далеко за пределами школы, им гордился весь район. Нам, девчонкам, он нравился, но мы в те времена были стеснительными, с мальчиками по одиночке не дружили, это осуждалось. Веселились только в компании девчонок и мальчишек, не раскрывая тайны своих симпатий.

Время шло, мы взрослели, я грезила по ночам о Колиных глазах, но никто об этом не знал, а о разговоре с ним я и не мечтала. Разве такой парень обратит внимание на пигалицу вроде меня? Однажды в нашу калитку постучали, пошел открывать папа. Вернувшись в дом, отец позвал меня и говорит: «К тебе гости!»

Я вышла и обомлела — у калитки стоял Колька. Смущенно поздоровался и предложил мне пойти в кино. Как поступить, я не знала, смутилась и побежала в дом спросить разрешения. Лицо мое горело, пока объясняла домашним, что за парень, откуда, с чего вдруг пришел. Мама внимательно посмотрела мне в глаза, видимо, все прочла в них, улыбнулась и разрешила пойти. Помню, пошли мы в кино в клуб железнодорожников. Шли молча, ни он, ни я не знали о чем говорить. Не вспомню уже название фильма, но помню только, что журнал к фильму был о горном воске. Колька спросил тогда, что это такое? Я ответила, что не знаю. Вот такое было первое свидание. Больше он не приглашал меня, не приходил к нам домой. Я ходила жутко расстроенная, не знала, что и думать. Девчонки в таком возрасте все в трагедию превращают. Думала, не понравилась я ему, все испортила своим молчанием на свидании. Много мыслей в голову лезло, не давая мне спать. А Колька делал вид, что и не ходили мы с ним в кино никогда.

А потом его родителей послали в другой район работать, а Колька остался со старенькой бабушкой жить. Бабушка готовить не могла, за ней требовался уход, и мама, как всегда, взяла на себя заботу о ней. Часто посылала к ним домой еду, если испечет что-нибудь, обязательно отрежет кусок и меня пошлет отнести. А я и рада была — лишний повод увидеть Колю. Потом мама стала его приглашать к нам, сначала это были редкие визиты, но у нас было хорошо, уютно, вкусно, Колька привык, стал частым гостем. Я уже осмелела, разговаривала с ним, не стояла столбом, как при первой встрече.

Началась война и вместе с ней призывы на фронт. Колю призвали вместе с соседом, Вовкой Рояновым. Сначала их увезли на военную подготовку, и мы не знали, где они, что с ними. Писем не было, но я не переживала, знала, что они пока в тылу, им ничего не грозит. И как-то в августе к нам прибежала незнакомая девчонка, босиком, запыхавшаяся, отдышаться не может, протягивает грязную ручонку, в ней бумажка смятая с нашим адресом. На ней написано: «Тетя, мы проездом на фронт, приходите на станцию. Коля». Мы с мамой растерялись, не знаем, за что взяться. Мама быстро набрала яиц, что-то было из печенного, завернула все в газету и сунула мне в руки. Сама же побежала к Рояновым сказать Вовкиной матери, чтобы та бежала на вокзал. Я не стала ее ждать, побежала на станцию. Около вокзала меня мама нагнала. Прибежали, а на вокзале нет никакого поезда. Стали всех спрашивать, нам сказали, что где-то там, на путях, вроде бы какой-то военный эшелон стоит. Мы с мамой бегом по шпалам, по шлаку помчались искать эшелон, бежали долго, пока вдали от вокзала обнаружили его. Там действительно, стоял длинный эшелон, а рядом бродили вдоль товарных вагонов солдатики, одетые в форму не по росту, в обмотках на ногах, худые и встревоженные. Стали искать, расспрашивать, не знает ли кто Колю Глущенко, а он сам нас нашел. Грязный, потный, загорелый, с облупленным от солнца носом. Я молчу, как истукан, на глазах слезы, в горле — комок. Он на маму глянул да вдруг как возьми и обними меня крепко, к себе прижал на мгновение, и отпустил. А мама только всхлипнула и потрепала его по голове. Командиры закричали: «По вагонам!». Колька, не отпуская моей руки, сказал маме: «Напишите моим, я уж не успею с ними свидеться». Потом обнял маму, она поцеловала его, береги себя, сказала, бога вспомнила, а я все стояла, как неживая. Эшелон ушел, мы вернулись домой. И я стала ждать писем. Они приходили редко, но я была рада каждой весточке. Сама же писала каждый день, и ждала, ждала.