— Поддержим, Граф! Айда!

Мы взяли магнитофон и отправились.

Садовкина жила у школы, в одном доме с Васькой Забровским. Дом их был огромным, с загибами, с арочным входом, и покрась его в какой-нибудь радостный цвет, он бы сиял на весь квартал, но его отделали под динозавра, если только динозавры были грязно-зеленые, и ни солнце, ни весна не оживляли его.

Мы договорились собраться к семи, но я нарочно медлил, чтобы задержать торжество и чтобы привлечь на себя общее гневное внимание. Так и случилось. В коридоре на нас обрушился десятигорловый шквал. Я невозмутимо разделся, повернулся к возмущенной публике и вздернул подбородок, показывая бабочку.

— Эп-то!

— Поганини!

— Держите меня! — после секундного ошеломления заверещал народец, пятясь.

— Наташа! — обратился я к низенькой полненькой имениннице, с живым красным цветком в темных волосах. — Мы вот с Августом поздравляем тебя и желаем счастья!

Я протянул ей руку. Она улыбаясь подала мне свою. Я не стиснул ее мужественно-сурово, а взял за кончики пальцев, наклонился и поцеловал их. Охнув, Садовкина зажала мигом вспыхнувшие щеки и унырнула в толпу. Девчонки захлопали в ладоши, закричали «браво, бис!», а пацаны загмыкали и запокашливали, пряча усмешки и хохотки, лишь у Зефа вырвалось:

— Убил, Эп! — Он повалился, его поймали и поставили.

— Не убил, а хоть один настоящий кавалер нашелся! — воскликнула вдруг, потрясая сухим кулачком, затертая в кухонных дверях Наташина бабушка, маленькая и жилистая. — Слава богу! Раз внучке целуют руки, все в порядке, можно спокойно умирать! Милые мои… — у бабушки затряслись губы, покатились слезы, она махнула рукой и скрылась в кухне.

Дядя Коля, смуглый, тощий и согнутый интегралом отец Садовкиной, пригласил нас в гостиную.

— Где анкета? — шепнул Забор.

— Вот.

— Молодец, Эп! Ну все, теперь можно повеселиться! — обрадовался он, спрятал листы, перехватил у меня магнитофон и пошел с Зефом подключать его.

Наташка, все еще смущенная, подвела меня с Авгой к своим подружкам, которых я не знал.

— Вот, знакомьтесь — Рита и Лена! — представила она новеньких. — Вместе были в лагере летом.

— Очень приятно! Аскольд! — сказал я. — А это мой друг граф Шулин, потомок пушкинского графа Нулина, но поскольку революция, гонения, букву пришлось заменить, а титул забросить, но сущность осталась! — Авга молча кивнул, а я, бесцеремонно разглядывая девчонок, воскликнул: - Граф, в какой цветник мы попали!.. А не согласится ли кто из вас быть на сегодня моей дамой?

Наши девчонки прыснули. Прыщастенькая и худенькая Рита, в голубом платье с огромным, во все плечи, отложным воротничком, презрительно выгнула губы и отвернулась. Высокая же и плотная Лена, в тугой сероватой кофточке и темно-синей юбке, спросила с искренней заинтересованностью:

— Только на сегодня?

— А может, и дольше.

— Тогда выбирай!

— Я выбрал бы очаровательную именинницу, — не моргнув глазом, ответил я, — но боюсь, комсорг не одобрит. Это же воровство — лезть к Садовкиной через Забровского! — Я был уверен, что этим не обижу Ваську с Наташей, так как дружили они открыто, не опасаясь никаких намеков и кривотолков.

Все рассмеялись, а Наташка, еще сильнее залившись румянцем, весело укорила меня:

— Ну тебя, Эп! С тобой сегодня что-то не того!

— Весна! Крестьянин торжествует!

— Зима! — строго поправила Рита.

— Разве? — удивился я. — Тогда, может быть, крестьянин не торжествует, а торжествуя?

— Может быть!

— Молодец! Знаешь Лермонтова!

— А Пушкина не хочешь?

Тут включили маг, зацокало знобящее вступление к «Лайле», девчонки похватали друг друга и, не умея вальсировать, пустились кто как, подпевая Тому Джонсу. «Лайла» как бы отрезвила меня. Я отошел и почти устало опустился в кресло. Хватит, надо кончать маскарад! Я взялся было за бабочку, чтобы отцепить ее, и поймал взгляд Мишки Зефа. Зеф сразу отвел глаза, а я вдруг подумал, что ведь играю Мишкину роль, перебежал ему дорогу и, может быть, даже в чем-то перещеголял его, вот он и в растерянности. Забавно, что я нашел в себе что-то зефовское. Я даже обрадовался такому обогащению, но тут же отметил, что оно мне все-таки не по душе. Нет уж, Зефу — Зефово, а Эпу — Эпово!.. Бабочку я лишь поправил — пусть сидит, дело не в ней.

Ко мне сбоку подошла Лена и тихо спросила:

— Ну что, Аскольд, сделал выбор?

— Нет еще.

— А если я тебя выберу?

— Ой, пожалуйста! — выпалил я.

Вальсировать я тоже не умел, и мы пошли в ритме танго. Лена была пальца на три-четыре ниже меня, и если бы мы сблизились плотнее, я бы ткнулся ей носом между бровей, но я держал Лену свободно, скорее, не я вел, а она, положив мне руку не на само плечо, а за плечо, на лопатку. Я чувствовал, что она не спускает с меня глаз, ожидая слов ли, жестов ли особенных— не знаю, чего ожидают девчонки от таких разбитных молодцов, каким я тут рисовался. А я молчал.

— Аскольд, ты не рад, что я тебя выбрала? — не выдержала наконец Лена.

— Что ты! Наоборот! — честно уверил я.

Усмехнувшись, она подтолкнула меня к себе, и нос мой действительно клюнул ее между бровей, и я вспыхнул, как при коротком замыкании, и мигом вспомнил те два поцелуя в сумрачном коридоре нашей квартиры. Сердце у меня сжалось, и невольно сжались руки. Лена сразу же передвинула свою ладонь с лопатки на плечо и отдалась моей танцевальной власти.

Тут же позвали к столу.

Авга оказался прав — было чем давиться: яблоки, мясной салат, маринованные опята, селедка, колбаса двух сортов и даже свежие огурчики в пупырышках. Когда расселись и успокоились, Вовка Еловый под аплодисменты вручил имениннице подарок, завернутый в целлофан с лентой. Дядя Коля выстрелил шампанским и живо растолкал пену в плотно, как соты, сдвинутые фужеры. Фужеры разобрали и замерли в торжественном затишье. Обычно весельем у нас заправляли Забровский и Зеф, наши вожди, идейный и безыдейный, а тут Ваську не узнать было — тише воды, ниже травы, не хотел, видно, особо выделяться в доме будущей, может, невесты. И Мишка оставался странно инертным. Народ с поднятыми фужерами уставился на меня, словно моя нахальная непринужденность придала мне какой-то вес. Я глянул на Ваську. Тот пристроженно-торопливо закивал, мол, давай-давай, и я привстал. Я знал, что Вовка Еловый, наш стихотворец, наверняка приготовил зарифмованную здравницу — вон он как нетерпеливо ерзает, но от Вовки не убудет, если он и помолчит разок, пусть и другие осваиваются, и я сказал:

— Слово имеет Август Шулин!

Авга успел уже что-то сунуть в рот и чуть не подавился. Я думал, что он отфутболит тост дальше, но Шулин поднялся, кашлянул, дожевывая кусок, и спросил:

— Тост, значит?

— Фужер! Фужер бери! — крикнули ему.

— Ага! — Шулин взял фужер, понюхал шампанское и скислился. — Значит, тост!.. Интересно… Ну что ж, своих тостов у меня нету, поскольку я не потребляю, а вот мой батя, батя мой всегда говаривает так: «Выпьем за наши кости!» Были бы, говорит, кости, мясо нарастет. Вот я и предлагаю выпить…

— За Наташкин скелет! — ввернул Зеф.

Народ сдержанно хохотнул, на Мишку шикнули, а Шулин невозмутимо продолжил:

— Нет, это мы за твой скелет будем пить, если будем. А пока здоровья тебе, Наташ!

— Ура-а! — закричали все.

Застольничали мы около получаса, потом оттеснили состыкованные столы, расставили вдоль стен стулья, включили маг и кинулись прыгать, несмотря на сытость.

Ко мне не очень твердо подошла улыбающаяся Наташина бабушка. Я подумал, что она хочет станцевать со мной, и повел было ее, но бабушка запнулась и сказала:

— Нет-нет, сынок, куда там! Отплясала!.. Сядем-ка вот сюда. Вот. Уж так я рада, так рада!.. Как тебя звать-то? Мне Наташа говорила, да я не упомнила.