В первую же субботу я оседлал стального коня, Геннадий укрепился на багажнике, и мы помчались в Новочеркасск.

Хотя права на вождение мотоцикла я еще не получил и управление знал только по описанию в инструкции — больше, так оказать, теоретически, — до Ростова мы доехали относительно благополучно. Но в Ростове… Ох, вспомнить жутко!.. Но писать — так уж все писать.

Едва мы подъехали к Красноармейской улице, как зажегся красный свет. Пока по Красноармейской проходили машины, позади нас накапливалось все больше и больше транспорта. Но вот красный свет сменился зеленым. Я плавно отпустил сцепление и дал газ, но такой малый, что мотоцикл чуть дернулся — и мотор заглох. Я соскочил, со страхом глянул на сурово смотревшего на меня регулировщика и с лихорадочной поспешностью стал заводить мотор, стараясь пропускать мимо ушей приветствия и лестные словечки, которыми сыпали раздраженные заминкой водители. Наконец мотор затарахтел. Я вскочил на седло, Геннадий на багажник. «Давай!» — крикнул он. От страха, что мотор опять заглохнет, я дал столько газу и так резко отпустил сцепление, что мотоцикл рванулся как бешеный. Я услышал только испуганный вскрик Геннадия да трель свистка. Трамвай, будка, дворник в белом фартуке — все кувыркнулось в моих глазах, когда я безумными зигзагами мчался по перекрестку. Резко торможу, огладываюсь назад — багажник пуст. Глянул налево — через мостовую, направляясь ко мне, идут милиционер и Геннадий, весь серый от пыли и с разодранной штаниной.

— Ваши права! — говорит милиционер, прикладывая руку к фуражке.

Я шарю по карманам, вздыхаю. Отряхивая пыль, вздыхает и Геннадий.

Через несколько минут — тот же вопрос, но уже в отделении милиции.

Опять шарю по карманам, опять вздыхаю.

— Что ж, — говорит лейтенант милиции, — мотоцикл оставьте здесь, а сами отправляйтесь за правами.

— Нам в Новочеркасск надо, — нерешительно говорит Геннадий (я совсем забыл сказать, что из Новочеркасска ему часто пишет какая-то Юля).

— Нам в Новочеркасск надо!.. — уныло вторю ему я.

Наступает долгая, томительная пауза. Слышатся только наши вздохи.

— Товарищ лейтенант, — опять говорю я, — любили ль вы?..

Лейтенант смеется:

— Любили ль вы, вздохнули ль вы? Ладно, езжайте уж, да в другой раз не попадайтесь.

Выехав за город, я поворачиваюсь к Геннадию и свирепо говорю:

— Расскажешь Дине — убью!..

Через час с четвертью мы уже оказались в центре города с его знаменитым собором и памятником Ермаку, а еще пять минут спустя остановились перед двухэтажным домом, из окна которого с удивлением и радостью смотрела на нас Дина.

Геннадий соскочил с багажника и пошел в дом.

— Дина, — крикнул я, — не уходи никуда! Я заскочу к старикам и сейчас же вернусь.

Вот и тихонькая одноэтажная улица Первого мая, вот и наш двор. Будто и не уезжал: все точь-в-точь как было. Та же облупившаяся летняя печка под акацией, рядом то же продырявленное ведро с углем, и так же сушится на веревке тряпка, которой мама моет полы.

Желая сделать старикам приятный сюрприз, я тихонько прошел по террасе и чуточку приоткрыл дверь. Отец стоял около книжного шкафа, держа в руке коричневый том Малой советской энциклопедии; мама, одетая в летнее пальто, завертывала что-то в газетную бумагу.

— Ни отец мой, ни дедушка — никто этим не страдал, — говорила мама, — Значит, ищи по своей линии.

— А я тебе говорю, что современная наука отвергает наследственность этой болезни, — раздраженно отвечал отец. — Вот ясно сказано: «Среди господствующих классов причиной распространения алкоголизма являются идейная опустошенность и моральное разложение».

— Так то среди господствующих, — возражала мама, — а какие мы господствующие классы, когда твой отец коней ковал в деревенской кузнице, а мой дрессировщиком был!

— Толкуй с ней! — досадливо крякнул отец. — Речь идет о том, что алкоголизм есть болезнь социальная, понятно?

«Ну, тетушка! — подумал я. — Отписала уже!» И, не желая больше слушать этот научный диспут, распахнул дверь. Мама ахнула, отец уронил энциклопедию и, схватив со стола недопитую бутылку пива, поспешно запер ее в буфет. Потом, повернувшись ко мне, спросил:

— Выгнали?..

— А мы к тебе собрались, — обморочным голосом сказала мама.

Не вдаваясь в подробности, я поспешил их успокоить. Отец опять поставил бутылку на стол, и мы все трое сели обедать.

Дина встретила меня иронической улыбкой.

— Так-ак, — сказала она, — очень мило. Особенно мне нравится в твоем выступлении вот это место… — Она вынула из кармана блузки лист тетрадочной бумаги, расправила его и прочла: — «Поздравляю вас с прошедшим годом и желаю встретить его в твердом уме и здравой памяти». Шедевр!

— И ты Брут! — посмотрел я на Геннадия. — Так вот кого я пригрел за спиной, на багажнике.

— Что ты!.. — вступилась за брата Дина. — Да этот текст уже два дня гуляет по Новочеркасску. Такое блестящее выступление, да чтоб его не переслали сюда наши земляки!

Геннадий, переменив брюки, отправился… не знаю, куда он отправился, а мы с Диной пошли гулять по бульварам. Где же еще в Новочеркасске можно гулять, как не по этим бульварам, что тянутся через весь город. Я рассказывал о своих злоключениях, а Дина смеялась так переливчато, так по-детски взвизгивала при этом, что у меня сердце таяло. И вообще в этот вечер она ни разу не выпустила своих коготков.

Когда я проводил ее до дома, она сказала, чтоб я ее подождал. Ушла и вернулась с большой книгой, завернутой в газету.

— Вот, — сказала она, — передай своей тетушке, это ей пригодится. Я случайно обнаружила у букиниста.

— Что же это? — спросил я.

Дина подумала и медленно произнесла:

— Я не люблю, цитировать. Лучше ту же мысль выразить своими словами. Но в данном случае трудно сказать удачнее: «Это вселенная, расположенная в алфавитном порядке».

Уже взявшись за ручку двери, она вдруг повернулась и заметила укоризненно:

— А все-таки ты растяпа!.. Как можно было поддаться этому серому старикашке!

— Дина, — взмолился я, — так ведь… Ну, подожди, давай еще пройдемся, я объясню… Понимаешь, у меня было такое состояние…

— Некогда мне слушать про твое состояние, мне надо идти, — безжалостно сказала она и неправдоподобно озабоченным тоном добавила: — Надо же зашить прореху на Генькиных брюках.

Шумный визит. Письмо

Книжке тетя Наташа обрадовалась несказанно. Оказывается, это был какой-то очень редкий арабско-русский словарь, о котором она мечтала всю жизнь. Она то прижимала его к груди, то раскрывала и с жадностью перелистывала, то прятала в шкаф, то опять вынимала и гладила ладонью кожаный корешок.

— Как девушка назвала эту книгу? — переспросила тетя.

— Вселенной, расположенной в алфавитном порядке, — ответил я.

Тетушка прикрыла глаза и задумалась:

— Да, да я слышала это замечательное определение. Ты понимаешь, что оно значит?

— Почти понимаю, тетя Наташа. То есть понимаю, но не вполне… А, черт!.. Понимаю, но не уверен, что правильно… (Как же все-таки трудно высказывать мысли с предельной точностью! С предельной? Вот и это слово я, кажется, слишком часто употребляю.)

— Так я тебе объясню, — сказала тетушка. — Слова — это образы, и с их помощью можно отобразить всю вселенную. Понятно?

— Почти, — ответил я. — Но что мне понятно с предельной… то есть что мне полностью понятно, так это то, что Дина лучше всех во вселенной.

Несколько дней жизнь текла мирно и спокойно, без происшествий. Геннадий усиленно работал над рефератом «Трение в механизмах приборов» и потому заглядывал ко мне редко, тетушка вся ушла в свои словари, а я усердно посещал лекции и семинары и изучал свой мотоцикл, чтоб наконец получить права.

Но вскоре наша безмятежная жизнь была нарушена одним шумным посещением. Вот как это было.