— Да, да, за нами задержки не будет, — ответил тот.

Черкасов тут же вместе с командиром батареи проверил вычисление и установил дистанционную трубку снаряда.

Командир дал знак. Механик подошел к пульту управления орудием и нажал кнопку. Моторы тихо зашумели, громадный ствол орудия стал медленно подыматься, одновременно поворачиваясь в сторону наводимой цели, и наконец остановился.

Заработали другие моторы: замок орудия открылся, рычаги втолкнули в ствол снаряд и пороховой заряд, замок закрылся, и орудие стало готово к выстрелу.

— Приготовиться, — сказал полковник, с трудом скрывая волнение.

— Лейтенант Хрулев, тотчас же после выстрела сообщить в штаб армии… Профессор, я бы советовал вам открыть рот… Удар будет порядочный…

Возбуждение росло. Другов едва переводил дух. Чтобы скрыть волнение, он отошел в сторону и стал глядеть на юг, куда сейчас должен полететь снаряд.

Перед ним было темнее облачное небо, на котором непрерывно бегали бледные лучи прожекторов. 19 часов 45 минут. Яркий свет на мгновение осветил все кругом, и тотчас же глухой и тяжкий удар выстрела потряс воздух.

И снова наступила тьма. Издали доносился слабеющий рев улетающего снаряда. Все смотрели на юг.

Полковник с секундомером в руках ждал результатов выстрела. Другов чувствовал, что сердце его готово выскочить из груди.

— Двадцать секунд, — громко сказал полковник. «Еще рано, — подумал профессор, — снаряд еще не долетел».

— Сорок секунд…

Другов напряженно глядел вдаль. Там все было спокойно, только лучи прожекторов по–прежнему шарили по небу, да слышалась орудийная канонада.

— Шестьдесят…

На юге оставалось без перемен…

— Семьдесят секунд прошло… Снаряд уже должен долететь, — сказал полковник глухо.

Другову стало не по себе.

Неужто неудача! Но он тотчас вспомнил, в чем дело. «Лучи возникают не сразу… термит должен гореть секунд двадцать… Надо еще ждать…»

Полковник опять обратился к секундомеру.

— Подождем, — сказал он. — Так… девяносто пять.

Все застыли в ожидании.

Вдруг южная сторона неба вспыхнула красным заревом. Оно разлилось почти до зенита и заколыхалось точно северное сияние. Все невольно вскрикнули.

Из‑за горизонта медленно вырастал громадный ярко–огненный гриб и рядом с ним множество других поменьше. Стало светло, как около большого пожарища.

Окрестные кусты, деревья, железнодорожный путь, громадное орудие, люди — все осветилось красноватым отблеском взрыва. Команда батареи выбежала на пригорок и с изумлением смотрела на зарево.

Наконец волна взрыва достигла станции. Мощный удар грома раскатился по всей округе. Вихрь поднял с земли сухие листья, закачал деревья, пахнул в лица смотревших горячим воздухом.

Взволнованный полковник подошел к профессору и горячо пожал ему руку. Все окружили дядю с племянником и наперебой поздравляли их.

— Какой взрыв!

— Все к черту у них полетело! Нет, это прямо как в сказке!

Другов смущенно улыбался, и сердце его стучало от счастья.

В это время подбежал связист с радиограммой. Полковник прочел ее и передал профессору.

«Штаб N–ского артдивизиона профессору Другову. Горячо поздравляю с громадным успехом деле обороны любимой Родины.

Командарм С.»

Через шесть часов, сидя в палатке полковника, Другов и Черкасов читали свежий номер фронтовой газеты.

На первой странице крупным шрифтом было напечатано:

«Сегодня огнем нашей тяжелой артиллерии взорваны артиллерийские склады и бензинохранилища в тылу у противника в районе города К. Неприятель понес громадные потери военным имуществом и людьми.

Части Красной армии в 20 часов 00 минут, перейдя в наступление, успешно продвигаются вперед. Противник бежит, охваченный паникой. К 22 часам Красная армия заняла город К., обойдя его с флангов. Движение наших частей продолжается».

Профессор отложил газету.

— Ну, Володенька, как будто мы закончили свое дело… Думаю, что скоро вернусь и к мирным занятиям… Я их порядком подзапустил.

В это время в палатку вошел вестовой и подал Другову телеграмму.

В ней было следующее:

«Штаб N–ской армии Другову

Ремизов сообщил блестящем завершении наших опытов тчк Сердечно радуемся успеху родного дела поздравляем крепко целуем Званцевы Чупаев Ткешелошвили».

Профессор, растроганный, подал телеграмму Черкасову.

— Кроме счастья служить своей Родине, Владимир, — сказал он, помолчав, — есть еще счастье — иметь близких и друзей, с которыми вместе творишь, которых любишь и уважаешь.