Он повернулся ко мне, и его пухлое, серовато-бледное лицо сразу осветилось подкупающе-искренней улыбкой радости при виде дорогого гостя. Он быстро подошел ко мне и тепло приветствовал; на сей раз ритуал был соблюден полностью. Я предложил хозяину свой скромный дар и увидел, что угодил Папе.

— Плоды сочны, свежи и просто просятся, чтобы их отведали, — произнес он, поставив корзинку на низенький столик. — Я наслажусь ими после захода солнца, мой племянник; благодарю тебя за заботу. А сейчас чувствуй себя как дома. Мы должны побеседовать, а когда наступит время дозволенной трапезы, прошу оказать мне честь, разделив скромный завтрак. — Он указал на антикварный диван, стоивший целое состояние. Сам Папа раскинулся на таком же бесценном произведении искусства; теперь мы могли созерцать друг друга, разделенные лишь несколькими футами драгоценного ковра, выдержанного в голубых и золотых тонах.

Я терпеливо ждал, когда он начнет разговор.

Папа провел пальцами по щеке и стал буравить меня взглядом. Господи, неужели он не насмотрелся на мою физиономию в прошлую ночь?

— Цвет кожи выдает в тебе уроженца Магриба, — произнес он. — Ты родился в Тунисе?

— Нет, о шейх. Я родом из Алжира.

— В жилах одного из твоих родителей наверняка текла берберская кровь.

Слова Папы задели меня. Причины подобной чувствительности уходят корнями в глубь веков, но это древняя история, в наши дни она потеряла всякий смысл. Я решил обойти скользкий вопрос и сказал просто:

— Я мусульманин, о шейх, а мой отец француз.

— Есть пословица, — сказал Фридландер-Бей, — которая гласит, что, если спросишь мула о родословной, он скажет только, что один из его родителей был лошадью. — Я счел его слова легким упреком; их значение станет яснее, если учесть, что осел и собака для араба — в числе самых нечистых животных. Наверное, Папа заметил, что лишь усилил мое смятение: тихонько рассмеявшись, он помахал рукой. — Прости меня, о племянник! Я просто подумал, что твоя речь выдает уроженца Магриба. Конечно, язык, на котором говорят здесь, в городе, — смесь египетского, ливанского, магрибинского диалектов и фарси. Сомневаюсь, что сейчас кто-нибудь способен изъясняться на чистом арабском языке, если подобная вещь вообще сохранилась где-либо, кроме Несомненного Писания[19]. Я не хотел обидеть тебя; и к своему извинению должен прибавить еще одно, о мой племянник, за то, что произошло прошлой ночью. Надеюсь, ты осознаешь, почему так получилось.

Я мрачно кивнул, но промолчал.

Фридландер-Бей продолжил:

— Нам придется вернуться к неприятному вопросу, который мы коротко успели обсудить в мотеле. Убийцу надо остановить. Выбора у нас нет. Пока что мертвы четверо, из них трое связаны со мной. Я могу рассматривать это только как покушение на меня, неважно, прямое или косвенное.

— Трое? — спросил я. — Абдулла абу-Зайд, разумеется, был одним из твоих людей. Но русский? Или Сестры Черной Вдовы? Ни один сутенер не осмелился бы даже сделать попытку заполучить их в гарем. Тамико и Деви больше всего на свете ценили независимость.

Папа брезгливо махнул рукой:

— Я никак не вмешивался в их деятельность, связанную с проституцией. Хотя многие из моих друзей считают дозволенным для себя извлекать доход из многочисленных видов порока, мои интересы не связаны со столь низменной сферой. Сестры беспрепятственно занимались постыдным делом, не отдавая никому ни киама из заработанных денег. Нет, для меня они выполняли совсем иные поручения; секретные, опасные, но крайне необходимые.

Я застыл от изумления.

— Тами и Деви убивали по твоему приказу?

— Да. Селима должна и впредь исполнять решения, к которым я прибегаю, когда иного выхода нет. Мы хорошо платили Тамико и Деви, полностью на них полагались и доверяли, а они ни разу не подвели. Смерть Сестер причинила мне немалое беспокойство. Непросто найти замену таким знатокам своего дела, особенно если учесть, что у нас сложились прекрасные деловые отношения.

Мне понадобилось какое-то время, чтобы переварить услышанное; я не ожидал подобного поворота, хотя, если подумать, удивляться тут нечему. Время от времени я задавался вопросом, как Черным Вдовам все сходит с рук, хотя они действуют вызывающе открыто и нагло; объяснение оказалось простым. Они работают как секретные агенты Фридландер-Бея, и их защищают от неприятностей. Точнее, пытались защищать, потому что две из трех теперь лежат в морге.

— Если бы их умертвили одинаковым способом, — произнес я, просто размышляя вслух, — было бы проще понять, что произошло. Но Деви застрелили с помощью старинного оружия, а Тами пытали и перерезали горло бритвой.

— То же самое подумал и я, мой племянник, — сказал Папа. — Прошу тебя, продолжай. Возможно, ты прольешь свет на загадку.

Я пожал плечами:

— Вообще-то, даже эти факты о чем-то говорят нам только потому, что при убийстве других людей использовались те же приемы. Что, если здесь действуют двое…

— Я найду их, — бесстрастно произнес старец. Он не угрожал, не клялся покарать негодяев — просто констатировал факт.

— Мне сейчас пришло в голову, о шейх, — сказал я, — что неизвестный, который пользуется пистолетом, вероятно, имеет политические мотивы. Я видел, как он застрелил одного русского, служившего мелким функционером в представительстве Украино-Белорусской Державы. Он носил модуль Джеймса Бонда и применил тот же тип оружия, что и вымышленный персонаж, на основе которого создавалась электронная программа. Думаю, обычный головорез, расправляющийся с жертвами в порыве ярости или, скажем, во время ограбления, нацепил бы что-то другое или вообще остался самим собой. Личность суперагента дает определенные знания, умение и навыки профессионального убийцы. Она пригодится лишь хладнокровному исполнителю, чьи действия — часть какой-то большой операции.

Фридландер-Бей нахмурился:

— Ты не убедил меня, о племянник. Между твоим дипломатом и моей Деви нет ни малейшей связи. Мысль о политическом преступлении появилась у тебя только потому, что русский работал в посольстве. Деви даже представления не имела, и не хотела знать, что происходит за пределами Будайина. Она не служила помехой и не помогала никаким движениям или партиям. Твои доводы относительно Джеймса Бонда заслуживают дальнейшего изучения, но сама идея неосновательна.

— О шейх, у тебя есть какие-то предположения?

— Пока нет, — ответил он, — но я только приступил к сбору сведений. Вот почему мне хотелось обсудить с тобой сложившуюся ситуацию. Ты не должен думать, что мной движет лишь жажда мести. Конечно, я хочу отплатить злодею, но это беспокоит меня неизмеримо меньше, чем личная безопасность. Говоря попросту, я обязан защитить собственные интересы. Продемонстрировать друзьям и доверенным помощникам, что не допущу, чтобы им когда-либо пришлось опасаться за свою жизнь. В противном случае, я потеряю поддержку людей, на которых зиждется моя власть и могущество. Если рассматривать убийства вне связи с тем, что я сейчас сказал, в них нет ничего невероятного. Да, страшные и отвратительные деяния, однако подобные вещи происходят в любом большом городе ежедневно. Но взятые вместе, они представляют вызов и угрожают моему существованию. Ты понимаешь меня, о племянник?

Что ж, он изложил все предельно ясно.

— Да, о шейх, — ответил я; мне хотелось услышать обещанные Хассаном предложения.

Фридландер-Бей помолчал, внимательно рассматривая меня.

— Ты очень не похож на большинство моих друзей в Будайине, — сказал он наконец. — Едва ли не каждый в нашем квартале хоть как-то модифицировал тело и голову.

— Что ж, если им такой подвиг по карману, — ответил я, — пусть творят с собой, что пожелают. Что касается меня, о шейх, то я довольствуюсь тем, что даровал мне Аллах. Я обращался к хирургам лишь тогда, когда возникала прямая угроза здоровью. Ведь моя плоть — создание Господа Миров.

Папа кивнул:

— А мозг?