Сейполт, казалось, искренне недоумевал.

— Не имею ни малейшего представления. Я говорю правду, Марид. Никогда не слышал о твоей девице, и мне она ни к чему. Прислуга подтвердит: уже много лет меня вообще не волнуют женщины.

— Никки — немного другой вариант, — заметил я. — То, что связывает ее со слабым полом, создано хирургами на каркасе мальчика. Может, именно это поддерживало ваш интерес столько лет…

Сейполт начал терять терпение.

— Буду краток, Одран. У меня попросту отсутствуют физические возможности для того, чтобы чувствовать влечение к кому-либо. Я больше не испытываю желания восстановить данные функции, так как обнаружил, что сейчас меня по-настоящему привлекает лишь бизнес. Ферштеен?

Я кивнул:

— Думаю, вы не позволите мне осмотреть ваш прекрасный уютный дом? Я не помешаю вашей работе, пройдусь тихо, как тушканчик.

— Нет, — сказал Сейполт злорадно. — Арабы — известные воришки. — По лицу его расползлась очень неприятная улыбка.

Меня не так-то легко спровоцировать; я сделал вид, что ничего не случилось.

— Могу я получить письмо обратно?

Сейполт безразлично пожал плечами.

Я подошел к столу, взял записку Никки и засунул обратно в сумку. Бросил взгляд на кипу документов.

— Импорт-экспорт?

Сейполт удивился.

— Да, — произнес он и опустил глаза на стопку накладных.

— Что-нибудь конкретное, или, как обычно, всякая всячина?

— Какая тебе, к черту, разница, чем я за… — Я подождал, пока он дойдет до середины своей гневной тирады, затем внезапно ударил левой рукой по его запястью, отбив в сторону дуло игломета, а правой хлестнул по пухлой белой физиономии. Потом попытался заставить его бросить оружие. Какое-то время мы безмолвно боролись; Сейполт продолжал сидеть, я возвышался над ним. Выгодная позиция и неожиданность нападения дали мне преимущество. Я резко вывернул кисть немца. Он захрипел, игломет вывалился из онемевших пальцев и упал на стол; свободной рукой я отшвырнул его в дальний угол комнаты.

Сейполт не пытался вернуть свою стальную игрушку.

— У меня имеются иные средства защиты, — сказал он тихо. — Есть сигнальное устройство, чтобы вызвать Рейнхарта и других.

— Не сомневаюсь, — произнес я, не ослабляя хватки. Маленький садистик, сидящий в темном уголке моей души, начал наслаждаться ситуацией. — Расскажи мне о Никки.

— Твоя девка сюда никогда не приходила, я ничего о ней не знаю, — сказал Сейполт. Ему уже было по-настоящему больно. — Пожалуйста, можешь приставить пушку к моему виску, драться со мной, с моими людьми, обшарить дом. Но, черт тебя возьми, я в жизни не встречал никакой Никки! Если ты вбил себе в голову, что я вру, все равно не поверишь ни единому слову, что бы я ни сказал. Теперь проверим, умный ты или дурак.

— По меньшей мере, еще четыре человека получили такое же письмо, — сказал я, будто размышлял вслух. — Два уже лежат в морге. Если мне не удастся найти здесь улики, может, лучше справится полиция?

— Отпусти руку, — произнес он повелительным ледяным тоном. Я разжал пальцы: зачем бесполезно напрягаться? — Давай, вызывай их! Пусть ищут. Пусть они тебя убедят. А когда уйдут ни с чем, я заставлю тебя пожалеть, что ты вообще появился здесь. Если сию же секунду не покинешь мой кабинет, ты, некультурный идиот, другого шанса покончить дело миром не будет. Ферштеен?

«Некультурный идиот» — популярное в Будайине ругательство. В переводе оно звучит довольно глупо. Сомневаюсь, что подобное выражение имелось в словарном запасе училки, из которой Сейполт черпал сейчас знания арабского; удивительно, что такой человек за годы, проведенные среди нас, смог выучить именно эту фразу.

Я бросил взгляд на игломет, лежащий на ковре примерно в дюжине футов от меня. Надо бы забрать его, но не хочется поступать «некультурно». Однако подбирать и услужливо подавать оружие Сейполту я тоже не собирался; пусть блондинчик отрабатывает жалованье.

— Спасибо вам за все, — произнес я тепло и дружелюбно. Затем опять превратился в тупого араба, потрясенного оказанной ему честью. — Я твой должник, о обладатель многих достоинств! Да будут твои дни счастливыми, да проснешься ты завтра сильным и здоровым!

Сейполт пронзил меня полным ненависти взглядом. Я, пятясь, стал отступать, — не из-за боязни нападения, а просто утрируя традиционную манеру учтивого прощания, чтобы поиздеваться над ним. Когда добрался до двери и тихонько приоткрыл ее, передо мной снова возник Рейнхарт. Я ухмыльнулся и почтил его глубоким поклоном; он подтолкнул меня к выходу. По пути я замешкался, чтобы полюбоваться содержимым шкафов, где красовались разные редкостные произведения искусства: ацтекские фигурки, европейское стекло, хрусталь, русские иконы, обломки древнеегипетских и античных статуэток. Среди этого невероятного смешения стилей и эпох я заметил ничем не примечательное, простенькое серебряное колечко с лазуритом. Когда Никки играла своими золотистыми волосами, оно было у нее на пальце. Я хотел стянуть его, но не смог: Рейнхарт очень внимательно следил за мной.

На пороге я обернулся и начал произносить витиеватую формулу благодарности, но блондинчик не дал мне закончить: на сей раз арийский ублюдок с великим наслаждением захлопнул дверь так, что едва не расквасил мне нос. Погруженный в размышления, я зашагал по гальке, забрался в такси Билла.

— Поехали домой.

— Ха, — прорычал безумный американец. — Играй с болью, играй боль… Ему легко говорить, сукин ты сын, ему легко говорить. Вот она, лучшая в истории линия обороны, только и ждет, чтобы я подставил им маленькую розовую попку, понял? «Пожертвовать собой ради победы!» Я надеялся, что они попасуют немного и дадут мне отдохнуть; нет, ни фига! Квортербек-то оказался ифритом, только прикинулся человеком. Я его раскрыл, понял? Когда он подает, мяч всегда раскаленный, как уголь в печке! Что мне стоило сразу догадаться, просечь с самого начала? Огненные демоны! Понимаешь, немного горящей серы с дымом, и судья не замечает, что они пытаются сорвать лицевую маску. Ифриты всегда обманывают. Ифриты хотят, чтобы ты знал, что случится после смерти, когда они смогут делать с тобой все, что заблагорассудится. Им нравится забавляться с мозгом. Ифриты… Весь вечер одни бланжировки. Печет, как в аду.

— Поедем домой, Билл, — произнес я погромче. Тот повернулся, окинул меня взглядом.

— Тебе легко говорить, — пробормотал он наконец; старенькое такси тронулось с места.

По пути в Будайин я позвонил лейтенанту Оккингу и рассказал о Сейполте и записке Никки. По-моему, информация не очень его заинтересовала.

— Немец — ноль без палочки, пустышка, — сказал он. — Богатая пустышка из Нового Рейха.

— Никки была очень напугана.

— Наверняка, она наврала о том, куда хочет уйти. Уж не знаю, зачем. А когда все пошло не так, как она планировала, попыталась рассказать тебе правду. Ну, а тот, с кем она спуталась, прервал разговор. — Здесь Оккинг, наверное, пожал плечами. — Никки сделала большую глупость, Марид. Очевидно, ей пришлось плохо, но Сейполт тут ни при чем.

— Возможно, немец действительно богатая пустышка, — ответил я мрачно, — но он умеет очень хорошо врать при допросе с пристрастием. Что-нибудь прорисовывается с делом Деви? Как думаешь, оно имеет отношение к смерти Тамико?

— Скорее всего, никакой связи нет, дружок, как бы ты с твоими блатными коллегами ни старался ее придумать. Черные Вдовы просто принадлежат к типу людей, которых, как правило, убивают. Они ежедневно напрашиваются на это, и рано или поздно кто-нибудь решает их уважить. То, что двух Сестер прикончили почти одновременно, — обычное совпадение.

— Какие улики ты нашел в квартире Деви?

Оккинг долго не отвечал. Потом сказал:

— Черт возьми, Одран, ни с того ни с сего у меня появился новый напарник? Что ты о себе возомнил? Ты что, допрашиваешь меня? Как будто не знаешь, что я не могу обсуждать с тобой результаты расследования, даже если вдруг захочу, а такое бредовое желание мне и в голову не приходило. Пошел к своей матери, Марид. Ты приносишь несчастье.