Я подумал о кошмаре, который они мне устроили; о том, как несколько часов пролежал без сознания; о мучительной боли, которая до сих пор дает себя знать; о жутком, бесконечно долгом ожидании в госпитале; о бешеной злости на Никки и тысяче киамов, потерянных по ее вине. Я сложил все это и попытался разом выбросить из памяти. Нет, не получается. Внутри не унималась неведомая прежде ярость, но теперь, кажется, я лишился объекта ненависти… Я посмотрел на Селиму.

— Ладно, забудем.

Ее совсем не тронуло мое великодушие и благородство. Сначала я даже немного обиделся — неужели трудно хотя бы из вежливости показать, что она ценит подобный жест — но потом вспомнил, что имею дело с Черной Вдовой.

— Еще остались нерешенные проблемы, Марид, — напомнила мне Селима. — Я до сих пор тревожусь за Никки.

— В принципе, история с немцем может оказаться правдой, — произнес я, разливая чай. — А неувязки объясняются вполне невинными причинами.

На самом деле, я сам не верил в то, что сказал. Просто хотел немного успокоить ее.

Она взяла чашку и сжала ее в ладонях.

— Не знаю, что теперь делать.

— Возможно, какой-то тронутый тип решил всех вас укокошить, — предположила Ясмин, — и лучше на время спрятаться.

— Я думала об этом, — отозвалась Селима.

Теория моей подруги выглядела не очень убедительно. Тамико и Деви убиты совершенно разными способами. Конечно, здесь мог орудовать убийца, наделенный творческим воображением; несмотря на старые полицейские изречения насчет «неповторимого почерка», я не понимал, что запрещает нашему маньяку разнообразить методы. Но свои соображения оставил при себе.

— Ты можешь пожить в моей квартире, — сказала Ясмин, — а я переберусь к Мариду.

Мы с Селимой были одинаково ошарашены таким предложением.

— Спасибо, ты очень добра, — ответила Сестра, — я подумаю, моя сладенькая, но сначала хочу попробовать несколько других вариантов. Я дам тебе знать.

— С тобой ничего не случится, если просто проявишь бдительность. Несколько дней не занимайся работой, не связывайся с незнакомыми людьми…

Селима кивнула. Она протянула мне чай, который даже не пригубила.

— Я должна идти. Надеюсь, теперь между нами не осталось никаких обид.

— Сейчас у тебя есть заботы посерьезнее, Селима. Мы никогда не поддерживали особо дружеские отношения. Кто знает, возможно, нынешние страшные события в конце концов сблизят нас.

— Слишком высокую цену пришлось заплатить, — ответила Селима.

Да, верно. Она хотела что-то добавить, но передумала, повернулась и вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.

Я стоял возле плиты с тремя непочатыми чашками.

— Ты будешь пить чай?

— Нет, — сказала Ясмин.

— Мне тоже что-то не хочется, — Я вылил все в раковину.

— Одно из двух, — задумчиво пробормотала Ясмин, — либо по кварталу бродит совершенно сдвинутый ублюдок, либо еще хуже — парочка психов убивает людей почти одновременно. Знаешь, даже страшно идти на работу.

Я сел рядом и погладил благоухающие духами волосы.

— Там как раз бояться нечего. Главное, помни, что я сказал Селиме: не связывайся с типами, которых не встречала раньше. Оставайся здесь, со мной, вместо того чтобы в одиночку добираться до дома.

Ясмин слабо улыбнулась:

— Я не могу водить сюда клиентов.

— Да уж, — сказал я значительно. — Вообще, забудь о таких вещах, пока убийцу не поймают. У меня хватит денег, чтобы какое-то время содержать нас обоих.

Она обняла меня за пояс и положила голову на плечо.

— Ты парень что надо.

— Да и ты ничего, когда не храпишь, как ифрит, — ответил я.

В наказание она провела длинными кроваво-красными ногтями по моей спине. Потом мы плюхнулись на подушки и порезвились еще полчасика.

Я вытащил Ясмин из постели примерно в половине третьего, в промежутке между душем и одеванием заставил немного перекусить и чуть ли не силой вытолкал из дома, чтобы ее опять не оштрафовали за опоздание: полтинник есть полтинник, не уставал я твердить ей.

— Ну что ты дергаешься? Все бумажки в пятьдесят киамов совершенно одинаковы. Отберут одну, принесу домой другую, тебе-то какая разница?

Никак не могу растолковать своей подруге, что если она немного соберется и перестанет опаздывать, то будет приносить в наше гнездышко две бумажки вместо одной.

Ясмин спросила, что я собираюсь делать вечером. Она немного завидовала тому, что я уже заработал достаточно хрустиков, чтобы протянуть несколько недель, и мог позволить себе целыми днями сидеть в какой-нибудь кофейне, болтать о том о сем, обмениваясь сплетнями с дружками разных танцовщиц и девочек. Я заверил ее, что тоже займусь делом.

— Хочу выяснить, что на самом деле приключилось с Никки.

— Ты что, не поверил Селиме? — удивилась Ясмин.

— Я давно ее знаю. В таких ситуациях она всегда преувеличивает. Могу поспорить, что Никки сейчас в полной безопасности нежится в роскошном доме парня по имени Сейполт. Селиме надо было выдумать эффектную историю, чтобы показать, какая у нее неординарная и насыщенная жизнь.

Ясмин окинула меня недоверчивым взглядом.

— Селиме не приходится ничего сочинять. Она сама необычная, и сталкивается с опасностью каждый день. Как ты «преувеличишь» простреленную насквозь башку? Убийство есть убийство, Марид.

С ее доводами не поспоришь, но мне не хотелось баловать девочку подобным признанием.

— Иди работать, — сказал я ей, поцеловал, обнял и выпихнул за дверь.

Ну вот, я снова один. Один… Это слово сегодня звучит как-то неприятно; наступившая тишина не принесла покой. Кажется, я предпочел бы шумную толпу и суету вокруг. Плохой признак для отшельника, и уж совсем тревожный для агента-одиночки, крутого парня, живущего ради схваток и постоянной опасности, одним словом, для уверенного в себе профессионала, которым я себя воображал. Когда даже отсутствие звуков начинает действовать на нервы, понимаешь что ты, оказывается, вовсе не супергерой. Конечно, я знал парочку ну очень серъезных типов, и провернул немало опасных дел. Я оставался в центре событий и был акулой, а не одним из пескарей, да и собратья-хищники признавали меня за собрата. Проблема в том, что, когда ко мне переедет Ясмин, жизнь станет довольно приятной, что не очень соответствует образу одинокого волка.

Так я рассуждал, пока подбривал бороду, любуясь своей физиономией в зеркале ванной. Пытался убедить в чем-то собственнные серые клеточки, но когда добился цели, вывод меня не обрадовал: я немногого добился за последние несколько дней; уже трое, обитавшие совсем близко от меня, переселились в морг. Одних я знал, других нет. Если ситуация не изменится, в опасности окажется Ясмин.

Черт возьми, в опасности окажусь я!

Я заявил Ясмин, что у Селимы нет никаких оснований тревожиться. Ложь. Когда Черная Вдова рассказывала нам свою историю, я вспомнил неожиданно прерванный кем-то звонок, задыхающийся голос: «Марид? Ты должен…» Раньше у меня не было твердой уверенности, что со мной пыталась связаться Никки, но сейчас никаких сомнений не осталось, и я чувствовал себя виноватым, потому что тогда даже не попытался ничего сделать. Если Никки хоть как-то пострадала, придется нести эту вину в душе до конца жизни.

Я облачился в белую галабийю[10], надел традиционный арабский головной убор, белоснежную кафию, и закрепил ткань веревкой «укаль», сунул ноги в сандалии. Теперь я выглядел как типичный неотесанный парень, приехавший из деревни попытать счастья, — здесь их великое множество. Думаю, так я одевался всего раз десять за многие годы жизни в Будайине. Всегда предпочитал европейский стиль, и в юности, в Алжире, и позже, когда отправился на восток. Сейчас я не походил на выходца из стран Магриба: надо было, чтобы меня принимали за здешнего крестьянина-феллаха. Неплохо; разве что рыжеватая борода не вписывается в образ, но вряд ли немцу подобная деталь что-то скажет. Выходя из дома, пробираясь к Воротам по Улице, я ни разу не привлек чужого внимания, ни один из знакомых меня не окликнул — никто не мог даже вообразить Марида Одрана в традиционном облачении. Я чувствовал себя невидимкой, а это сразу создает иллюзию силы и власти над окружающими. Растерянность и подавленность испарились, вернулась прежняя уверенность, помноженная на самомнение. Я снова стал крутым профессионалом, с которым лучше не ссориться.