Надо, впрочем, признать, что эта широковещательная программа имела очень мало общего со включенными в сборник стихами и прозой самого Чулкова, Вяч. Иванова, Брюсова, Блока, Белого, Бунина, Андреева, Сологуба, а также Городецкого. Сочинения этих авторов и теоретическая программа сборника явно не звучали в унисон. Этот недочет, видимо, должна была восполнить выпущенная вскоре вторая книга «Факелов», составленная вся из статей почти тех же авторов.

Задавал тон во втором сборнике все тот же неутомимый Георгий Чулков, в одной из своих статей провозгласивший «непримиримое и революционное отношение ко всякой государственности и к институту собственности»[22].

Выступил здесь со статьей и Сергей Городецкий. Она называлась «На светлом пути» — о поэзии Федора Сологуба «с точки зрения мистического анархизма». Сочинение это было довольно путаным. Общая теоретическая позиция автора никак не вязалась с конкретным разбором поэтического материала. Да и сама позиция была шаткой.

Как уже отмечалось, искушениям теории «мистического анархизма» поддался и Городецкий-поэт. Можно вспомнить, например, его стихотворение «Беспредельна даль поляны…». Все оно проникнуто патетическим прославлением некоего всемирного, нет — даже вселенского хаоса, в коем народы обретут наконец заветную гармонию и счастье:

Итак, разрушить, низвергнуть, «расколдовать», обратить все мирозданье во прах — вот тот «мистико-анархический» символ веры, который выражен в стихотворении Городецкого. Оно вызвало иронический отклик Блока: «Удивительно: как только Городецкий начинает кричать и расколдовывать мирозданье при помощи угроз, — становишься равнодушным к нему»[23].

Луначарский метко назвал сторонников «мистического анархизма» людьми, которые «подменяют борьбу за счастье — хныканьем и пустословием о блаженной кончине мира»[24].

Отрекаясь от декадентства, выдавая себя за принципиальных его противников, теоретики «мистического анархизма» в действительности мало чем от него отличались. Прошло много лет, и Чулков вынужден был признать, что корни его «мистического анархизма» так или иначе «уходили все-таки в декадентство»[25].

Нечто подобное можно было бы сказать и о Сергее Городецком. Вопреки основной тенденции своего творчества, он в известной мере был восприимчив и к декадентству, а в отдельные периоды своего художнического развития — и явно к нему тяготел. Не разделяя во многом теоретических воззрений символистов, их «душного мистицизма», отвергая их установку на «чистое искусство», поэт вместе с тем сотрудничал в их органах, да и в собственной творческой практике иногда оказывался по существу их союзником. Ему импонировали в символистах их особый интерес к «музыкальному началу» в поэзии и вообще к «поэтической форме» стиха, а также горячо отстаиваемая ими идея «свободы творчества».

Городецкого с его гражданским темпераментом неудержимо влекло в сферу активной общественной жизнедеятельности. Но, лишенный твердого мировоззренческого фундамента, он постоянно подвергался различным идеологическим воздействиям. Этим объясняется сложность пути Городецкого в дореволюционные годы и те очевидные противоречия, которые обнаруживаются в его идейной и собственно эстетической позиции.

В молодые годы свои поэт стал свидетелем революции 1905 года. Легко воспламенявшееся чувство Городецкого не прошло мимо грозных событий этого года. О том свидетельствуют многие стихи первых послереволюционных лет, проникнутые тревожным ощущением разлома мира и его трагического неблагополучия. Вот это здоровое начало всегда противостояло в сознании поэта тем чертам мировосприятия, которые формировались в нем в результате общения с Вяч. Ивановым, Чулковым и другими деятелями этого поэтического круга. Городецкий был недостаточно самостоятелен и потому так сравнительно легко поддавался совершенно противоположным воздействиям.

В конце 1907 года группа демократических писателей задумала издание литературно-публицистического «благотворительного сборника», доход от которого предназначался для революционных целей. В этой несостоявшейся книге должны были участвовать Ленин, Горький, Луначарский, Покровский, Вересаев. Горький не только обещал свое участие в сборнике, но и принял на себя даже часть трудных организаторских хлопот, связанных с привлечением ряда писателей. В одном из писем к Вересаеву (от 13 декабря 1907 года), согласившемуся редактировать литературную часть книги, Горький советовал расширить круг ее авторов и, в частности, заметил: «Было бы хорошо пригласить из поэтов С. Городецкого, — он, надеюсь, не с-р?»[26]. Подозрение о причастности поэта к эсерам, вероятно, возникло у Горького в связи с выступлением Городецкого в защиту «мистического анархизма».

В поэзии Городецкого далеко не все нравилось Горькому. От его внимательного глаза не могли ускользнуть те мотивы и тенденции в творчестве молодого поэта, которые вели свое начало от декадентства. В сентябре 1911 года Горький писал В. С. Миролюбову: «К(онстантин) П(етрович) со стихами Городецкого не согласен, и — правильно… Смешны стишки и довольно лубочные»[27]. Горький имел в виду стихотворение «Поэт» («Тут, на углу, в кафе нескромном…»). И суть дела, надо полагать, состояла вовсе не в отдельных ошибках против вкуса, отмечаемых здесь Горьким. Все стихотворение Городецкого казалось ему неточным по содержанию и направленности своей.

В конце 1906 года Городецкий организовал при Петербургском университете так называемый «Кружок молодых». Ядро кружка составляла демократически настроенная группа студентов. Литературные вечера, которые они проводили, помимо воспитанников университета посещали многочисленные любители поэзии, нередко и профессиональные писатели. Здесь иногда выступал и Александр Блок, к тому времени уже закончивший университет и ставший знаменитостью. В атмосферу литературных споров на вечерах иной раз врывались и не очень обычные для этой аудитории политические мотивы в речах Анатолия Луначарского. В позднейшей своей автобиографии Городецкий писал: «В «Кружке молодых» созрел мой разрыв с Олимпом символистов, со «средами» Вячеслава Иванова, где появились отчетливые мистические тенденции»[28].

В самом деле, его творчество претерпело зримую эволюцию. Наступившая после революции 1905 года эпоха реакции заметно приглушила страстный порыв и бурные жизнеутверждающие интонации поэзии Городецкого. Это всего нагляднее сказалось в книге «Дикая воля» (1908). Стихи последующих сборников — «Русь» (1910) и «Ива» (1913), посвященные изображению тяжких условий русской деревни, уже лишены резкой контрастности и ослепительной яркости красок, свойственных первым циклам Городецкого. Художественная палитра поэта, теперь менее узорчатая и пестрая, становится более ровной, и его творчество в целом постепенно приобретает черты возмужалости. Недаром одно из стихотворений в «Иве» называлось «Отдание молодости».

Внимание Городецкого сосредоточено на самых различных явлениях русской жизни. Мертвая «даль безлесья и бездомья», поэтически нарисованная в печальном стихотворении «Неотвязная картина», внутренне созвучна образу нищей в одноименном стихотворении, заинтересовавшем, по свидетельству автора, Льва Толстого. Это чудесное стихотворение почти с блоковской энергией поставило вопрос о трагическом неустройстве действительности. Бездомный плачущий ребенок, встреченный в пути в морозный ветреный день, внушает поэту гневные строки: