Изменить стиль страницы

Разные по духу литераторы приветили книгу Городецкого и оценили ее за разное. Формула Блока (все в этой книге «живет и трепещет своей жизнью») оказалась, пожалуй, наиболее емкой и точной.

А. Т. Гречанинов, С. Н. Василенко и другие выдающиеся композиторы сочиняли музыку на стихи Городецкого. Словом, «Ярь» принесла ее творцу несомненный успех. Молодой поэт получил приглашение сотрудничать в модных тогда символистских журналах «Весы» и «Золотое руно», а несколько позднее стал печатать свои стихи в альманахах издательства «Шиповник».

В том же 1907 году, вскоре после «Яри», вышла в свет вторая книга Городецкого — «Перун», во многих отношениях близкая к первой. Особенно интересны здесь стихи, развивающие мотивы одного из разделов первой книги поэта — «Темь». Перед нами проходит длинная вереница лирических образов, в своей совокупности воплощающих «темные» стороны старой России. Это стихи о каторге фабричного труда, о беспросветно-тягостной жизни прачки, о горе слепой матери, сын которой томится «в далеком каземате», стихи о ничтожестве мещанства и о «зрелищах трущобных катастроф».

В некоторых стихах поэта таилось ощущение возможности иной, более совершенной действительности и содержались несомненные отзвуки революции 1905 года. Таково стихотворение «На массовку», проникнутое страстным осуждением «мира негодного», которому противопоставляется поэзия труда. В этом мире труд осквернен, оплеван:

В городе дымном
Станками, машинами, кассами
Дух искалечен.
В труде заунывном
Голод всегда обеспечен.

Но никто не может погасить мечту людей о «весне», о «воле», о «новой доле». Вот почему «морем шумливым» текут по оврагам люди на массовку, где они:

Снова и снова
Пьют заповедную брагу
Воздуха, воли, лучей.
Слова, кипящего слова,
Смелых речей!

А. В. Луначарский сказал об этом стихотворении, что оно явилось «первым подарком поэта рабочему движению»[17].

В первых книгах Городецкого достаточно отчетливо выявились две стилевые тенденции. Одна из них была выражением чисто экспериментальной задачи, которую ставил перед собой поэт в области формы стиха — его структуры, словесной инструментовки и пр. Городецкий легко и весело умел играть словом:

И только ал закатный вал,
И только мил вечерний пыл.

Легкокрылая строка вылетает из груди поэта словно без каких бы то ни было усилий.

Прочитайте начало стихотворения, которым открывается книга «Ярь»:

Я под солнцем беспечальным
Верю светам изначальным,
Изливаемым во тьму…

А вот первые строки другого стихотворения из той же книги:

Не воздух, а золото,
Жидкое золото
Пролито в мир.
Скован без молота —
Жидкого золота
Не движется мир…
(«Зной»)[18]

И еще одно начало — из самого, вероятно, нашумевшего стихотворения этого поэта:

Звоны-стоны, перезвоны,
Звоны-вздохи, звоны-сны.
Высоки крутые склоны,
Крутосклоны зелены…
(«Весна Монастырская»)

Изощренная и, надо сказать, виртуозная звукопись не служит, однако, ни в одном, ни в другом, ни в третьем случае средством выражения значительной поэтической мысли и приобретает в сущности характер едва ли не самоценной игры. Певучая сила стиха Городецкого, кажется, работает здесь на холостом ходу. Вместе с тем нельзя не заметить, что богатая звукопись стиха иногда помогает своеобразному выявлению очень тонких, полуосознанных душевных движений или настроений.

В творчестве молодого поэта все отчетливее пробивалась и другая тенденция, в которой ощущались элементы реалистического восприятия действительности. Чтобы это почувствовать, достаточно перечитать такие стихи 1907 года, как «Поясок», «Череда», «Гость», отличающиеся сосредоточенной мыслью, свободной песенной интонацией и раскованностью поэтических ритмов. И пусть «ярильские песни» осложнены тяготением поэта к абстрактно-мифологическому образу, а порой и поэтизацией дикой языческой стихии, в них, в этих песнях, бурлила задорная молодость со свойственным ей ощущением избытка сил, царило пытливое стремление проникнуть в тайники жизни. И это мажорное начало в стихах Городецкого, отчасти вдохновленное в нем поэзией русского фольклора, скульптурой Коненкова, живописью Рериха, графикой Билибина, музыкой Римского-Корсакова и Лядова, привлекло к себе внимание всей читающей России.

Здесь, именно здесь коренилось то здоровое, первородное и неистребимое начало в поэзии Городецкого, от которого он временами впоследствии удалялся, но сердцем, видимо, никогда не изменял. Это начало определяло в нем относительно устойчивый мир чувств и мыслей, скрепляло разнообразный мир его творчества, придавая ему известное единство на всем протяжении литературного пути поэта.

2

Ранний этап творчества Городецкого совпал с очень сложными процессами, происходившими в общественной жизни России. Поражение революции 1905 года вызвало, как известно, разброд и смятение в среде буржуазной интеллигенции. Значительная ее часть прониклась настроениями безверия и пессимизма. На поверхность общественной жизни всплыло множество теорий, отражавших различную степень деградации буржуазной идеологии и культуры. Одним из характерных ее проявлений явилась теория так называемого «мистического анархизма» Г. И. Чулкова. Она выражала настроения определенной группы литераторов, близких к символизму, для которых «левая» фраза была формой мимикрии и служила стыдливым прикрытием истинного декадентства. Увлечение идеями «мистического анархизма» пережил и Городецкий, отдавший им дань также в своем творчестве.

28 июня 1906 года он писал Блоку: «Наступает великое время, выходит народ. И этому времени — свое искусство, тоже великое. Я знаю, что такое символизм, но что какой-то круг завершен, это слишком ясно… Каждый чувствует приход и пророчит на своем языке. Г. Чулков — с мистическим анархизмом. В. Иванов — с теориями мифотворчества». И затем добавляет: «В них большая доля правды»[19]. Как мы увидим, эта последняя фраза не случайно вышла из-под пера Городецкого.

Пафос теории «мистического анархизма» заключался в провозглашении непререкаемого права личности на абсолютную свободу, или, как выражался Чулков, в поисках путей «освобождения, которое заключает в себе последнее утверждение личности в начале абсолютном»[20]. Почти одновременно с публикацией книги «О мистическом анархизме» Чулков предпринял издание альманаха «Факелы», вышедшего в двух книгах (1906 и 1907). Первая из них открывалась небольшим предисловием. Оно формулировало символ веры, который объединял авторов этой книги, проникнутых решимостью «бить в набат», во имя самоутверждения человека и его внутренней свободы. Торжественно и высокопарно звучали строки: «Стоустый вопль — «так жить нельзя!» — находит созвучие в сердце поэтов, и этот мятеж своеобразно преломляется в индивидуальной душе. «Факелы» должны раскрыть — по нашему плану. Ту желанную внутреннюю тревогу, которая так характерна для современности»[21].

вернуться

17

Городецкий С. М. Стихи, с предисловием А. В. Луначарского. М., 1934, с. 7 (книга эта не вышла в свет, цитирую по единственному экземпляру корректуры, сохранившейся в архиве С. М. Городецкого; см. также: Литературное наследство (далее сокращенно: ЛН), № 74, 1965, с. 46).

вернуться

18

Об этом стихотворении Блок писал в статье «Краски и слова», что оно кажется ему «совершенным по красочности и конкретности словаря» (Блок А., т. 5, с. 21).

вернуться

19

ЦГАЛИ, ф. А. А. Блока.

вернуться

20

Чулков Г. О мистическом анархизме. СПб., 1906, с. 28. Курсив автора.

вернуться

21

«Факелы», кн. 1. СПб., 1906, с. 3.