— Константин, тут, в нашем кругу, иногда обсуждают ваши суждения, некоторые поступки, и… скажу откровенно: Вас не любят. Я и сам поругивал за глаза, каюсь. Не важно, что я думал на самом деле. Тут особый мир, мир единомыслия и братского радушия. Субъективное мнение — материя, которой порядочный гражданин обязан пренебречь. Во имя общей цели — разумеется. Активная среда создает направление — поток; я часть его — такой мой добровольный выбор. И не потому, что по течению легче — отнюдь! впрочем и поэтому тоже. Вот вы упомянули корабельный архив, и тут же присовокупили оскорбительное: "макулатура"… Не смейтесь, не смешно… Тут мы с вами расходимся!.. Спасти архив — наш долг. Даже, если не для всех найдется место на плотах. Кем-то из команды придется жертвовать…

— Может, Вами?

— Есть градация… Но если очередь дойдет до меня, что ж, я готов!…

Картограф рассмеялся.

— Браво. Пока из десяти плотов — готово только пять. У меня большие планы на Вашу жертвенность.

— Вы бываете серьезным? — упрекнул смотритель. — Не верите словам высоким, отрицаете врожденное благородство, допустим: есть с чем спорить, но подвиги, что железом отлились в прессованные ромбы, овалы, грозные каленые трезубцы. Вас не трогают жесты, что переживут века. Я помню, ликование тысяч в час отплытия, когда глава совета кампании снял с груди рубиновый шестигранник и подцепил к флагу корабля. И как вы испохабили все мое внутреннее торжество, своим скучающим взглядом. За Вас было так стыдно. Я много думал. Вердикт ночных измышлений: Ваш нигилизм — всего лишь внутреннее банкротство.

— Только внутреннее?

— Я увлекся, чего уж теперь… — Покашлял. — Вы не приходили к нам дней пять? За это время характер испортился совершенно. И лицо мне ваше не нравится. Мой совет: чаще бывайте на воздухе. Я разве сказал что-то смешное?.. Что вы там пьете? Опять кофе? Хотите коньяка? Повар — свинья, перестал нас кормить, но, что касается выпивки… Так вот, вернемся к архиву…

— Хватит, — Константин небрежно отмахнулся. — Сгорел… Два часа как… Где ваш хваленый?.. Наливайте, помянем…

Смотритель подался вперед, занял почти пол стола.

— Шутите?.. А капитан Женьо?..

— Еще не сгорел.

— Перестаньте, он знает? Представляете как расстроится?

— Что вы, моя фантазия не безгранична… Кстати, уж кто-кто, а он удивил. — Константин остановил проходящего бармена, снял с подноса бутылку коньяка, наполнил две рюмки, одну поставил перед смотрителем, из другой отпил половину, спрятал в ладонях: — Два часа назад капитан Женьо взял на себя полное командование судном. Уже отданы приказы о переименовании четвертого яруса в верхний трюм; и спальных зал не будет, будут кубрики. Капитанский мостик выкрасят в зеленый. Если крепежи позволят, рубку сместят на два метра к центру. Для скольжения — борта, каждые пол часа, будут поливать рыбьим жиром.

— Где ж столько жира взять?

— Нигде, — ответил картограф, допил коньяк, понурил голову, зажмурился. — Через час собьют плоты, остановимся, спустим на воду… и все. Очень скоро, ваша светлость, цесариуса не станет. Все прахом… и ладно. А я устал. Наливайте, принц Мишиохи. Сегодня у вас, кажется, праздник: жезл отличника, голубая лента, или что там еще?.. Так что за вас! За генофонд нации!..

— Постойте Константин… неужели все? Вам доверилось столько жизней… и все что можете предложить это…

— Да.

— Не верю вам. Капитан ведь на что-то надеется? Идите к нему. Помогайте! Спасайте корабль… Не может быть, чтобы у вас не было никаких идей!

— Была бы желтая краска, предложил бы выкрасить рубку в этот цвет, а так… ах, мой милый граф, знали бы вы как мне легко сегодня. Выпьем… За вас, конечно!.. Ваш день…

Константин опрокинул в себя рюмку, крякнул, подмигнул смотрителю.

— Дюбуа, Вы мой любимый маршал, но ведь ни черта не смыслите в походной амуниции.

— Что?

— Вы славный старик Монсеньор, но не более. Что-то похожее вы говорили и мне, но я это не в уплату… Вы оригинал… в чем-то… Хотя бы, скажем… вместо того чтобы как все, благоговейно пялиться на подцепленную к пестрой тряпочке железную дрянь, вы находите в бесцветной толпе неотразимого меня, почти постигаете природу умного пронзительного взгляда.

— Константин, вы пьяны. Развезло. Не ели сегодня?

— Если интересно, — наполняя рюмки говорил картограф, — я почти не ел и совсем не спал последние три дня. До этого два дня был в бреду, что ел и как спал тогда — не знаю. За вас владыка!

Чокнулись. Выпили. Картограф говорил:

— Слабые надежды вытянули силу. Два месяца боролся с огнем, командой и собой… похудел на тридцать килограмм. Беда господина картографа в том, что корабль можно было спасти, но кроме упомянутого господина, в благополучный исход не верил никто… Вызов, прекрасно — я принял вызов… Вызовы — моя слабость… Никто, не верил, даже Вы, мой славный магараджи… С каким удовольствием утер бы этот морщинистый благородный но… но вы правильно ухмыляетесь: это победителей у нас не судят, а других, как раз… Теперь любой дурак поучит: как надо было. Скоро у всех объявится умное мнение. Интересней всего будет послушать грамотных сапожников и ученых погонщиков спиралерогих коз. — Константин поднял свою рюмку, указал взглядом на соседнюю, приглашая смотрителя присоединиться. — Просто… просто меня предали. Нас обманываю только те кому мы верим. Совет вам: не верьте тому, кто предаст. Хе-хе… За вас вождь! За высушенные головы врагов, что пылятся в трофейных сундуках! Думаю, у вас наберется пара дюжин. — Подмигнул.

Выпили. Картограф заметно взбодрился.

— Общество больно предательством. Зайдем в порт, напомните: дать телеграмму правительству: "Панацея найдена! Срочно запретите рожать предателей, а заодно и потенциальных жертв их коварства!" Так просто, и почему никто до меня?.. Подпись поставьте свою. Дарую Вам славу этой гениальной мысли.

— Порт… сказал тихо смотритель, усмехнулся. — Ну допустим, переберемся на плоты… и что дальше?

— В философском смысле?.. все тоже самое — ничего не изменится…и через год и еще… песок сыпется, халва не вкусная, завхоз столичной филармонии пропил еще два тромбона…

— И все-таки… Есть шанс, что на нас кто-нибудь наткнется?

— Поразительное существо человек, ум его неспокоен, пытлив. Столько уже всего: письменность освоил, капусту квасить научился, придумал педикюр, галстук, сперматозоиды посчитал, и все мало… все спрашивает, все ему пригодится…

— Не пойму, чему вы так рады? Какие перспективы так вдохновляют? поделитесь… Меня вот, будущее как-то настораживает. У нас ведь, так понимаю, не только еды, но и воды почти нет?.. — Смотритель произнес это повысив голос, и многие за соседними столиками замолчали, повернули к нему лица.

Константин усмехаясь:

— Ая-яй, маху дал: как это я не подумал? Как хорошо, что напомнили. Пошлите на рынок за баранками и попить чего-нибудь…

В зал вошел, грузный, коротко стриженный мужчина. Один из "старших", механик. Он быстро оглядел зал, нашел картографа, и тяжело дыша поспешил к нему.

— Месье Рум, у меня к Вам дело.

— Месье Курд, присаживаетесь. Я угощу вас, — улыбаясь сказал Константин, наполнил свою рюмку и поставил на краю, возле механика. — Знаю, что скажете. Этого следовало ожидать… — Опустил взгляд на стол, пальцы рук принялись выстукивать по крышке, как по клавишам рояля, — … но вряд ли чем-то помогу. Капитан отстранил меня от занимаемой должности.

Курд сел на свободный стул, взял в руки рюмку, подержал недолго и вернул на стол.

— Что же делать?

— Ничего. Откажитесь.

— Не могу… это моя работа… Всю жизнь не везло, — сказал он, немного помолчав. — Если бы огонь пошел с кормы…

— А может уже все? — сочувственно спросил смотритель.

— Целехонек. В машинном дыма меньше чем тут. Месье Константин, скажите: зачем запускать? Какой теперь смысл, куда плыть? На течение вышли, кораблю остались часы, зачем этот риск?

— А вы только представьте! — сказал картограф. — Мы запускаем двигатель, винты взревели, шхуна, с деферентом сорок пять градусов, поднимая двадцатиметровые волны несется в порт, и уже в полдень, спящий Тиру будят сторожевые пушки, возвещая о прибытии легендарного цесариуса!