"Пойду туда — уже не вернусь".

Смотрел на горизонт, а перед глазами Эрик. Не тот, что теперь, а прежний: жизнерадостный, отчаянный. Остряк, красавец, бабник. Белый костюм, неизменная бабочка, и туфли до блеска… Только двадцать пять, а уже три точки в торговых рядах, после смерти родителей из дома сделал букмекерскую контору, когда не плавал, жил в гостинице и нанимал лучший в городе экипаж.

Они тогда хорошо заработали на шелке; сошли с корабля и сразу, всей гурьбой, уставшие но веселые, ввалились в портовый кабак.

"Я не поплыву с тобой, — говорит Эрик. — Мне, конечно нужны деньги. От конторы одни убытки. Но, я ни очень доверяю гигантам, вся эта свехприбыль… Мне никогда не везло на "легкие деньги". Все мое состояние — продукт перегонки нервов, крови и пота.

— Что же ты будешь делать без меня? — улыбаясь говорит Константин. — Меня не будет пол года. Тебе придется отказаться от многих привычек.

— Он поплывет, поплывет, — говорит Вик, и тормошит Эрика за плече. — Что, дрейфишь старина? Я тоже боялся, но когда это чудовище из-за размеров не смогли завести в порт — , я кстати наблюдал, зрелище скажу, — вот тут я решил — поплыву! Это ж не шхуна — это плавающий континент.

— И вы тоже? — Эрик недоверчиво глядит на Макса, Лемма и остальных.

— Мы с капитаном, — бодро отвечает Макс. — Куда же он без нас.

— Почему я только узнал?.. Вот черти… А без вас, что мне здесь делать? Эй Чирик! Останься хоть ты. Поплаваем на "Ките", пока они вернутся.

— Нет, — звучит в ответ. — Я с капитаном.

— Слышал я про этот "Цесариус", — говорит Эрик Константину. — Что-то не чистое. "Кампания" страхует его на…

— Я знаю, — перебивает Константин. — Ты со мной?

— Страховщики подписали гарантийные письма, предоставили отчет о своих…

— Какая разница!.. Контракт подписан. Завтра продаю корабли. Отвечай негодяй… Ты со мной?

Эрик задумывается".

Картограф молчал почти минуту; глядел на горизонт, задирал лицо к небу, и дышал, дышал медленно, задерживая воздух в груди, подольше, чтоб уже ни хотелось, никогда. Мягкий ветер ласкал кожу, приятно согревало солнце, плеск волн успокаивал. Эрик напомнил о себе новым приступом кашля; Константин поднялся, спросил у помощника, может ли тот идти, тот ответил, что справится. И не стало палубы с ее солнцем, воздухом, ветром. Темные коридоры, глотали звуки — топот ног, вздохи, редко оброненные фразы. Коридоры извивались, раздваивались, сходились, и казалось им не будет конца, но вот нос уловил запах гари, послышался гул; скоро звуки распались на свист поршней, стук топоров, крики людей…

Через пять часов в каюту старшего картографа, несколько матросов, занесли и положили на койку обгоревшее тело. Человек был без сознания. Судовой врач забинтовал правую ногу, выше колена, зашил глубокую рану на животе и тоже забинтовал, обработал перекисью шрамы на лице, нанес мазь от воспаления и ушел.

Каждые пол часа появлялся санитар, щупал живот, проверял пульс, менял наволочку на подушке. Больной все время захаркивал ее кровью.

Второй помощник, вымытый, одетый в чистое, в сверкающих туфлях, с бархатной бабочкой на опухшей шее, как стемнело пришел справиться о здоровье картографа. Когда санитар вышел, Эрик принялся обшаривать карманы рваного кителя, что висел на спинке стула, перерыл одежду в шкафу, наконец, догадался заглянуть в тумбочку. Ключ был там.

Сейф открылся не сразу, замок заедал и громко щелкал, отчего помощник вздрагивал и оглядывался на койку. Наконец, маленькая дверца скрипнула, Эрик забрал нужные документы, на пороге остановился, взглянул на Константина, усмехнулся чуму-то и осторожно прикрыл за собой дверь. Мушито навсегда покинул каюту старшего картографа, и не только, через час он и тридцать матросов будут уже в пятнадцати милях от торговой шхуны "Цесариус"; их путешествие на север к безлюдным береям закончится через неделю. Они не пройдут и трети пути; шторм нагонит внезапно, погибнут все.

5

В пять утра Константин очнулся. Несколько минут бездумно рассматривал потолок, потом внимание отвлек скрип; больной кряхтя приподнялся на локтях и повернул голову к двери. Она чуть раскрыта, кто-то рассматривал его в щель.

Картограф хотел что-то сказать, но вместо этого раздался глухой кашель. Дверь отворилась, поспешно вошел матрос, за ним еще двое, последний прикрыл за собой, но не полностью, остановился возле, чтоб наблюдать за коридором.

Тот, что вошел первым остановился у койки, склонился над картографом, сказал тихо:

— Пора капитан. Все готово. Надо идти.

— Макс… — щурясь сказал Константин, заглядывая матросу за спину, — а кто там?

— Наши… Лем и Чирик. Пора капитан. Надо идти, — повторил он.

— Надо?.. Помоги встать.

— Вот так… ага… Давайте ногу сюда… Больно?

— Подай одежду.

Макс посмотрел по сторонам.

— Там, в шкафчике. И туфли внизу.

Константин еще не пришел в себя, и только глупо улыбался, когда его непослушные руки просовывали в рукава, а ноги в штанины; вяло хихикнул, когда на туфлях стали завязывать шнурки.

— Да брось ты… я сам…

— Это будет долго.

— Ну чего возишься, давай скорей, — прошептал Лем, — тот, что подглядывал в коридор.

Картограф вдруг насторожился.

— Макс, а отчего так тихо? Вы чего шушукаетесь?

— А чего зря шуметь? Мы всегда так… Мы народ не крикливый.

— Да.

— Капитан Рум, — сказал Чирик, — наверное, надо взять какие-то вещи? Документы там, карты какие-то, компас…

У картографа закружилась голова, его повело, пришлось снова лечь.

— Чирик, ты что-то спросил? Сейчас приду в себя… плохо соображаю.

— Я говорю, может, вещи какие взять, все равно пропадет, а так…

— Пропадет-пропадет. — Константин опять сел, посмотрел на матросов, но уже иначе; глаза стали осмысленными, злыми.

— А почему вы все здесь? Почему не внизу? А?.. Что с пятнадцатым? Держите или уже все?.. Макс!

— Пятнадцатый?

— Ну?!

Матросы стали переглядываться. Лем развел руками.

— Пятнадцатый? Капитан… какой пятнадцатый? Вы же приказали спускать шлюпки… Внизу никого… уже восемь часов… Мы Вас ждали, чтоб отплыть.

— Я приказал спускать шлюпки?

— Второй помощник, от Вашего имени…

— Этого не может быть, потому что я… — вдруг запнулся, в голове загудело, — потому, что…

"Вот оно!.. А вот это уже серьезно!.. А ну-ка выкрутись!.. А теперь, месье Рум, мы на тебя поглядим!.."

— Мушито?! — Константин вскочил. — Где он?!

— Отплыл… давно уже. Он и все наши.

Картограф сжал кулаки, скрипнул зубами. В каюте потемнело, тень большого облака, пестрого, цвета усыпанного пеплом мяса, поползла по шхуне, с палубы в воду, и дальше по пенному следу на многие, многие мили. Матросы опустили головы, им было страшно смотреть на своего капитана.

— Мы и подумать не могли, — тихо проговорил Макс. — Эрик сказал, что это ваш приказ. Чтоб не мешали, заменили всех на палубе: рулевого, вперед смотрящих, дежурных — всех. Спустили шлюпки, нагрузили.

— Что?

— Снесли весь провиант… Почти весь… Мушито сказал, вы догоните. Оставили Вам шлюпку. Он требовал, чтобы мы плыли с ним. Мы отказались. Ругался, но…

— Забрал провиант, — прошептал картограф. — Макароны, консервы, сушеные фрукты…

— Все капитан. Под чистую… Сухари разве… и алкоголь…

А-аа, — простонал Константин. Принялся мять ладонью кожу на лице.

Молчали почти минуту.

— Капитан, — не поднимая глаз произнес Лем, — шлюпка на воде. Корабль не спасти. Надо уходить. Поймите, Мушито в чем-то прав. Всем не выжить, а тридцать пять человек, с тем, что взяли, на береях года два-три протянут.

— А как же остальные, Лем? Вы, всерьез поверили, что я брошу людей?! Вы меня что, день знаете? Здесь три сотни человек! Не от хорошей жизни они тут!.. Их дома ждут! Вот как вы обо мне думаете, если поверил этой гниде! Гребите-ка вы на своей шлюпке! — в сердцах крикнул картограф.