— Ладно, тогда так: я нищий, у меня нет будущего… Но главное, я слишком много думаю и ничего не могу с собой поделать, все время все анализирую, пытаюсь понять, на чем держится и как работает весь этот бардак, меня убивает, что мы со всех сторон повязаны и за каждую свободную мысль, за каждый свободный поступок получаем по голове, причем очень больно.

— Э, парень, да ты поэт! Хочешь сказать, что у тебя депресуха…

— Это мое обычное состояние, я из депрессии не вылезаю уже двадцать пять лет.

Леонар дружески хлопнул Антуана по плечу. Вошел новый клиент и сел за столик, где играли в карты. Он заказал кофе и стакан кальвадоса. Хозяин включил радио, чтобы послушать девятичасовые новости.

— Знаешь, а ведь выпивка тебе не поможет! Не надейся. Она снимет боль от твоих нынешних шишек и синяков, но наставит тебе новых, может, еще и похуже. Ты не сможешь обходиться без нее, и даже если поначалу она будет вызывать у тебя эйфорию, то это быстро пройдет, останется зависимость и похмелье. Будешь жить как в тумане, ничего не соображая, потом пойдут глюки, агрессия, белая горячка, станешь бросаться на людей. Дальше — распад личности…

— Вот этого-то я и хочу! — воскликнул Антуан, стукнув кулаком по стойке. — Я больше не могу быть собой, у меня не осталось ни сил, ни желания иметь то, что называется индивидуальностью. Индивидуальность — роскошь, которая слишком дорого мне обходится. Я хочу быть привидением, заурядным призраком. Хватит с меня свободы мышления, знаний, этой моей чертовой совести!

Опустошив стакан портвейна, Леонар скривился. Он сидел задумчиво, с поднятым стаканом, и смотрел на себя в зеркало, наполовину скрытое бутылками. По мере того как стаканы перед ним пустели, он все больше наваливался на стойку, глаза заметно сузились, зато руки уже почти не тряслись, а движения становились все более непринужденными, широкими и плавными. В качестве последнего экзаменационного вопроса Леонар попросил Антуана угадать, зачем он выстроил перед собой одиннадцать стаканов с разными напитками.

— Чтобы ни одному из них не было обидно? — тотчас ответил Антуан.

— Чтобы ни одному не было обидно… — пробормотал Леонар, усмехаясь и легонько постукивая стаканом по стойке. — А поточнее?

— Мне кажется, вы таким образом воздаете должное в равной мере всем видам выпивки. У вас нет специального пристрастия к пиву или к шотландскому виски, никакого сектантства: вы любите спиртное во всех его ипостасях. Вы влюблены в Алкоголь с большой буквы.

— Я никогда это так для себя не формулировал, но… да, пожалуй. Антуан, Антуан… Кажется, у тебя есть-таки дар, природа в своем безграничном милосердии, похоже, наделила тебя нужным талантом. Но предупреждаю как честный человек: неприятностей ты не оберешься. Будешь регулярно блевать, маяться животом, во рту будет горечь. Наживешь мигрени всех видов, ломоту в затылке, в костях, в мышцах, частые поносы, гастриты, язву, проблемы со зрением, бессонницу, приливы крови к голове, приступы страха. За каплю утешения и тепла выпивка наградит тебя кучей болячек, и надо, чтобы ты отдавал себе в этом отчет.

Вошли еще двое. Они пожали руку хозяину, поздоровались с Леона-ром. Потом сели за столик в глубине зала, закурили трубки и, попивая пиво, углубились в чтение «Монда», обмениваясь страницами. Антуан посмотрел на Леонара своими чистыми глазами: он был по-прежнему спокоен и непоколебимо тверд в своем решении. Он запустил руку в волосы и взлохматил их.

— Это именно то, к чему я стремлюсь. Мне нужны другие муки, реальные, пусть я буду расхлебывать последствия собственных действий. Пусть причиной моих страданий будет пьянство, а не истина. Мне милее болезнь, заключенная в бутылке, нежели некий нематериальный и всесильный недуг, для которого не существует медицинского названия. Я буду знать, что и отчего у меня болит. Выпивка будет занимать мои мысли, наполнит каждое мгновение жизни, как рюмку…

— Ладно, идет, — сказал Леонар, погладив бороду. — Согласен преподать тебе высокую науку пьянства. Но я строг и заставлю тебя попотеть. Тебя ждет долгое ученичество, почти аскеза.

— Спасибо, огромное спасибо, — воскликнул Антуан, пожимая сухую шершавую руку благородного хроника.

Леонар щелкнул пальцами, подзывая бармена, который читал «Паризьен» возле кассы, на другом конце стойки:

— Роже, бочковое для мальчика.

Хозяин поставил перед Антуаном кружку.

— Спасибо. Начнем с малого. Это пятиградусное пиво, оно проскочит легко, надо для начала приучить молодую печень. Алкоголиками не становятся, киряя раз в неделю по субботам, тут нужно упорство и постоянство. Пить регулярно, не обязательно что-то крепкое, но с надлежащей серьезностью и прилежанием. Большинство людей спиваются бессистемно, хлещут виски, водку в огромных количествах, так что им делается худо, потом оклемываются и снова пьют. Я считаю, Антуан, что это кретинизм. Кретинизм и любительщина! Есть куда более совершенные способы приобрести зависимость — с помощью искусного сочетания применяемых доз и градуса.

Антуан смотрел на огромную кружку пива, увенчанного белой шапкой пены: сквозь него все казалось золотистым. Леонар снял кепку и напялил на Антуана.

— Пей давай, не бойся, это не водка.

— Залпом? — робко спросил Антуан. — Или маленькими глоточками?

— Это уж тебе решать. Если вкус понравится и ты не хочешь забалдеть слишком быстро, пей по чуть-чуть, наслаждайся. А если покажется, что гадость, давай залпом.

Понюхав золотистую жидкость и испачкав нос в пене, Антуан немного отхлебнул. От первого глотка его скривило, но он продолжал пить.

Через пять минут к бару подкатила «скорая». Двое санитаров вбежали внутрь и вынесли на носилках бесчувственного Антуана в состоянии алкогольной комы. Его кружка на стойке была пуста лишь наполовину.

Короче, спиться не получилось. Идиосинкразия к чудодейственному лекарству от жизни вынуждала искать другое, и Антуан решил покончить с собой. Пьянство воплощало для него последнюю надежду быть членом общества, самоубийство — последний способ быть причастным миру. Великие люди, которыми он восхищался, нашли в себе мужество сами назначить час своей смерти: его любимая Вирджиния Вулф, обожаемый Сенека, Хемингуэй, Ги Дебор [4], Катон Утический, Сильвия Плат, Демосфен, Клеопатра, Лафарг…

Что еще делать, когда жизнь превратилась в сплошную пытку? Ему больше не доставляло удовольствия смотреть, как занимается день, тоска и досада наполняли каждый миг его существования, отравляя даже то немногое, что еще оставалось в нем приятного. Не ощущая себя вполне живым, он не боялся смерти. Его даже радовала перспектива обрести в собственной гибели единственное действительно неопровержимое доказательство, что он побывал на этом свете. Чудовищное качество пищи, которой его кормили с тех пор, как он попал в больницу, окончательно убедило его положить конец земным страданиям.

Антуана доставили в реанимацию больницы «Питье-Сальпетриер», несмотря на наличие в его бумажнике ламинированной карточки, где было черным по белому написано, что он жертвует свои органы на медицинские нужды в случае мозговой смерти и при любом раскладе предпочитает сдохнуть под забором, нежели лечиться в «Питье-Сальпетриер». Дело в том, что именно в этой больнице был особенно велик риск столкнуться нос к носу с дядей Жозефом и тетей Мирандой. У Антуана был мягкий, уживчивый нрав, но их он не переносил совершенно, впрочем, их не переносил никто. Не то чтобы встреча с ними грозила какой-то реальной опасностью, нет, но они имели свойство без конца жаловаться, кричать и устраивать невесть что из-за любого пустяка. Пообщавшись с ними, несколько милейших буддистов вступили в военизированную милицию. Каждая поездка дяди Жозефа и тети Миранды за границу приводила к дипломатическим инцидентам. Им был запрещен въезд в Израиль, Швейцарию, Нидерланды, Японию и Соединенные Штаты. ИРА, ЭТА и «Хезболлах» выпустили специальные коммюнике, оповестив мировую общественность о том, что в случае появления на контролируемой ими территории этих двоих они будут немедленно казнены. Официальные власти соответствующих государств не сделали никаких заявлений, из коих следовало бы, что они собираются этому воспрепятствовать. Быть может, когда-нибудь военные найдут способ использовать разрушительный потенциал этой парочки, если ядерное оружие окажется недостаточно эффективным. Дядя Жозеф и тетя Миранда уже много лет подряд жили в больнице, меняя только отделение и этаж — по мере появления новых болезней, порождаемых их злобной ипохондрией. Они кочевали из урологии в аллергологию, из ангиологии в гастроэнтерологию с заездами в отоларингологию, стоматологию, дерматологию, эндокринологию… Так они путешествовали по корпусам и палатам, как по неизвестным странам, упорно избегая двух областей медицины, от которых действительно могла бы быть польза и им, и человечеству, — психиатрии и патанатомии.