Эти меры советского командования не могли проводиться без взаимодействия с польскими военными властями, через которые было осведомлено и политическое руководство страны. Допускаю, что, к сожалению, это «осведомление» доходило в искаженном виде, с нажимом на вероятность вторжения. Но уже к середине 1981 года Министерство обороны СССР ясно довело до сведения поляков, что дальше демонстрации военной готовности наши вооруженные силы идти не намерены и для разрешения внутренних проблем страны польские коллеги должны рассчитывать только на свои силы.
Еще более четкую линию вело советское политическое руководство. В середине 1980 года представительство КГБ по поручению Центра изучило все аспекты возможного нашего воздействия на положение в Польше и дало по этому поводу развернутое, но недвусмысленное заключение: ни о каком внешнем вмешательстве, и особенно военном, не может идти речи. Только оказание материальной поддержки из-за трудного положения в экономике, а также внешнеполитическое противодействие антипольской кампании определенных зарубежных сил. Ю.В.Андропов полностью поддержал наши выводы и в дальнейшем при всех своих встречах с польскими руководителями последовательно проводил эту линию.
В преддверии военного положения некоторые польские политические руководители обращались в Москву с просьбой предусмотреть возможность содействовать разрешению кризиса вводом советских войск. Каждый раз оттуда следовал однозначный ответ:
— Рассчитывайте только на собственные силы. Их у вас вполне достаточно, если действовать разумно. — И часто добавляли: — Хватит нам и Афганистана.
Действительно, какой трезвый политик мог предложить Советскому Союзу создать для себя еще один международный конфликт?
Наконец, могу добавить, что уже в самый канун введения военного положения — это было 12 декабря 1981 года — один из польских руководителей еще раз запросил Москву, готова ли она «в случае непредвиденных осложнений» ввести войска, оказать польским военным и МВД вооруженную помощь? На этот запрос от имени наших инстанций М.А.Суслов по телефону ответил В. Ярузельскому отрицательно. О звонке я был немедленно информирован.
О каком же «вторжении», якобы намеченном на 14 декабря 1981года (именно так сообщила 11 марта 1992 года польская «Газета выборча), могла идти речь, если не только не было никакого политического решения, а наоборот, польские руководители твердо знали, что и впредь, после введения военного положения, они не должны рассчитывать на это?
И наконец, хочу добавить вот что: об отсутствии намерения Советского Союза вводить свои войска в Польшу не менее исчерпывающе, чем самим полякам, было известно и ЦРУ. Их агент Ришард Куклиньский, полковник Генерального штаба Войска Польского, пользовавшийся полным доверием командования, был в курсе всех, подчеркиваю, всех мобилизационных и текущих планов и действий польских вооруженных сил и их взаимодействия с советскими вооруженными силами. У руководства Генштаба от этого человека не было секретов. Он не только знал, но и постоянно передавал американцам документальные материалы о всех планах и намерениях. Поэтому вплоть до 7 ноября 1981 года, когда Ришард Куклиньский с помощью американцев скрылся из Польши, правительство США знало об истинных намерениях Советского Союза — не допустить военного вмешательства во внутренние дела ПНР. Однако ЦРУ и, видимо, американскому руководству в лице президента Р.Рейгана было выгодно пропагандистски раздувать тезис об угрозе «вторжения».
Мужественным организатором военного положения, отвратившего от Польши и ее народа гражданскую войну, которая стояла в ту пору у порога страны, был, несомненно, Войцех Ярузельский. Не могу поэтому не сказать несколько добрых слов об этом верном сыне дружественного народа.
Как уже знают читатели, первые контакты с этим образованным военным, незаурядным политическим деятелем и, добавлю, с этим в высшей степени интеллигентным человеком возникли у меня сразу после приезда в Варшаву.
Поскольку армейская контрразведка входила в состав вооруженных сил и подчинялась министру национальной обороны, мне приходилось часто бывать у В.Ярузельского, встречаться с ним на приемах в советском посольстве, на других мероприятиях. Между нами установились хорошие, смею сказать, товарищеские отношения.
Помню, как еще в октябре 1973 года нас с женой пригласил на свой день рождения руководивший в то время военной разведкой генерал Кищак. Среди гостей были и В.Ярузельский с женой. Как-то сам собой завязался интересный разговор, в котором Ярузельский с чувством искреннего уважения отзывался о русских людях, их готовности помогать другим народам и в частности полякам. Рассказывал, как, будучи с родителями в эвакуации в городе Бийске, он повсюду встречал сочувствие и готовность местных жителей поделиться последним куском хлеба, хотя и сами они жили далеко не богато.
— Советский Союз не оставляет в беде друзей, а для поляков, — сказал В.Ярузельский, — Красная Армия не только по жертвовала 620 тысячами своих воинов, сложивших голову на нашей земле. Она оказывала всемерную помощь продуктами, горючим, в чем в первые годы после военной разрухи наша страна испытывала крайнюю нужду.
Это были не просто слова вежливого человека, желавшего, как говорится, потрафить гостю. Они шли от самого сердца.
Юношей Ярузельский вместе с семьей вынужден был бежать из родного края от фашистской оккупации, которая грозила не только порабощением народа, но и его физическом истреблением. И — что бы ни говорили — суровая сибирская земля, приютившая их, все же оставалась чужбиной. Впечатлительный молодой человек, воспитанный в свободолюбивой польской семье, тяжело переживал приходившие разными путями с родины вести о фашистских бесчинствах и героическом со противлении земляков вражескому нашествию. Как только открылась возможность приобщиться к этой борьбе за свободу, Ярузельский надел солдатский мундир и взял в руки оружие, подаренное советскими людьми.
Свою военную карьеру он начал в 1943 году на территории Советского Союза, откуда прошел в рядах Войска Польского до Берлина. Служба складывалась успешно, и уже в 1968 году В.Ярузельский стал министром национальной обороны и оставался на этом посту пятнадцать лет.
Можно сказать, что он всегда прежде всего был военным деятелем. В нем счастливо сочетались качества военного и высокообразованного интеллигента, всегда вежливого и тактичного, спокойного и уважительного. Не помню ни одного случая, когда бы он вышел из себя, повысил голос или допустил какую-либо бестактность. Не слышал я о чем-либо подобном и от других, близких к нему людей, в том числе и подчиненных. В то же время он мог быть жестким в своих указаниях и требованиях, но это была жесткость всегда корректного человека, твердость спокойная, ослушаться которую никто из подчиненных не смел.
Мои представления о личности В.Ярузельского делятся до вольно четко на два этапа: с момента первого знакомства в мае 1973 года до октября 1981 года, когда он был избран первым секретарем ЦК ПОРП, и с этого момента до моего отъезда из Польши в 1984 году. В своих оценках я опираюсь прежде всего на свои личные впечатления и частично на мнения тех моих знакомых, которые входили в непосредственное его окружение, часто встречались с ним и решали различные проблемы управления армией, страной, руководства партией.
Что представляется наиболее значимым в личности Ярузельского?
Это человек высокоэрудированный и хорошо знающий законы общественного развития. Могу смело утверждать: среди польских деятелей того периода равных Ярузельскому не было. Возможно, только один человек — тогдашний примас католической церкви Вышинский мог бы сравниться в этом отношении с коммунистом Ярузельским. Уступал ему, как я думаю, и один из наиболее подготовленных лидеров послевоенной Польши В.Гомулка.
Большое уважение общества вызывали его высокая культура, глубокое знание истории как своей страны, так и других государств, и прежде всего польско-советских отношений. Это дополнялось хорошей памятью на события, способностью видеть сильные и слабые стороны людей, быстро, доброжелатель но и объективно оценивать их личные и деловые качества.