Громадное здание было построено по какому-то запутанному, бестолковому плану. Я шёл по тёмным коридорам, которые неожиданно поднимались на полметра и также неожиданно сворачивали в тупик. Я поднимался на лифтах, которые ходили почему-то только с четвёртого до седьмого этажа и спускался по коротким, плохо освещённым лестницам. Через некоторое время я полностью потерял ориентировку, потому что окон на набережную мне не попадалось, а спросить было не у кого. В самый разгар рабочего дня здание казалось пустым и заброшенным, во многих коридорах не горел свет, табличек на дверях тоже не было. Наконец, за дверью одного из кабинетов я услышал голоса. В комнате расположилась компания полковников, которые вкусно кушали рыбку под «Очаковское специальное», расстелив на столе какие-то чертежи. О том, что сидят давно и хорошо, свидетельствовало обилие «стреляных гильз», аккуратно составленных под столом. На меня полковники отреагировали вяло, впрочем, один всё-таки нашёл в себе силы поинтересоваться, «Какого, собственно…» Я объяснил. Полковник надолго задумался, покачиваясь над столом, и разглядывая младшего по званию, нахально оторвавшего его от любимого дела, потом сосредоточился и одним ёмким жестом показал, куда идти, примерно так, как это делают лётчики, поясняющие ход воздушного боя. Я, в свою очередь, напрягся, запоминая дорогу. О том, чтобы переспросить, не могло быть и речи.

Наконец, нужный кабинет обнаружился, за столом в углу сидел какой-то полковник.

– Разрешите?

– Заходи, – приглашающе махнул рукой полковник, – тебе чего?

Я на одном дыхании выдал уже заученную наизусть фразу о рассекречивании.

– Ишь, – удивился полковник, – точно, ко мне. Ну, садись. Повезло тебе, – почему-то добавил он. – Понял?

– Так точно, понял! – механически ответил я.

– Пока ещё ты нихрена не понял, но сейчас поймёшь.

Хозяин кабинета, не глядя, протянул руку и выволок из открытого сейфа толстую тетрадь.

– На! Садись, где нравится. Чего будет непонятно, спросишь. Понял?

Видимо, словечко «понял» у полковника было любимым.

Я стал разглядывать тетрадь. Это даже была не тетрадь, а книга вроде гроссбуха в потёртой обложке «под мрамор». «Рабочая тетрадь инженер-майора… (зачёркнуто)… подполковника… (зачёркнуто)… полковника… Начата в 195…. Записи в книге велись разными почерками, чёрными и фиолетовыми чернилами, по-моему, кое-где даже химическим карандашом. Но там было всё! То есть, в буквальном смысле все авиационные средства, которые когда-либо выпускались в СССР, начиная с допотопной ламповой станции, когда-то стянутой у американцев, и кончая самыми современными изделиями. Даты приёма на вооружение, номера приказов, грифы, приказы о рассекречивании, заводы-изготовители, словом, всё, о чем можно было только мечтать. В аккуратно разграфлённой тетради, чётким, канцелярским почерком.

– Ну, теперь-то понял, что тебе повезло? – спросил полковник.

– Теперь понял! – восторженно подтвердил я.

– И опять ты нихрена не понял, – терпеливо сказал полковник. – У меня вот диабет, жрать ничего нельзя, о водке я вообще молчу. И уколы. А я переслуживал, сидел тут. Потому что квартиру ждал. А вчера ордер получил, так что мне здесь осталась крайняя неделя. Ты вот здесь кого-нибудь, кроме меня, видишь?

– Нет… – удивился я. – Не вижу.

– Правильно, что не видишь, потому что кроме нас с тобой здесь никого нет и быть не может. Я в отделе остался один, все поувольнялись. Когда я сюда пришёл, майором ещё, мне эту тетрадь передал полковник, который на дембель уходил, и объяснил, что к чему. А ему – другой полковник. А когда я уйду, знаешь, что будет?

– Ну… – замялся я, – не знаю…

– А вот я – знаю! Все мои рабочие тетради автоматом полетят в печь, кто в них разбираться-то будет?

– Ну да, наверное…

– То-то, что «наверное»! Я вообще крайний, кто знает! Понял теперь, как тебе повезло?

Есть вещи, которые понять умом головного мозга невозможно, их надо прочувствовать, так сказать, на собственной розовой, нежно-пупырчатой шкурке. Эти вещи не подаются рациональному анализу, они просто существуют, что-то вроде рукотворного явления природы.

Например, итоговая проверка. Смысла итоговой проверки я понять не мог никогда, она оставалась, так сказать, кантовской вещью в себе, причём советские Военно-Воздушные Силы могли находиться в одном из двух состояний: «Подготовка к итоговой проверке» и «Устранение недостатков по результатам проверки». Впрочем, был ещё незначительный по времени, но крайне болезненный переход из одного состояние в другое, то есть, собственно проверка.

Как уже говорилось, потаённой сути итоговой проверки я постичь так и не смог. Нет, то, что проверять части, соединения и даже объединения Вооружённых Сил надо, как раз понятно и вопросов не вызывает. Непонятно другое. Почему, несмотря на то, что из года в год, в общем, проверяют одно и то же, что порядок и содержание проверки определены, а в часть заблаговременно поступает план, сроки проверки и состав проверяющих, проверяемые никогда не бывают готовы?! Этого я понять так и не смог.

Месяца три перед проверкой вся часть пишет конспекты, обновляет штакетник на газонах и красит гудроном колеса автомобилей, особо въедливые штабисты переписывают книги приёма-сдачи нарядов, а над каждой электрической розеткой помещается плакатик, возвещающий, что в ней ровно двести двадцать вольт. Начальник штаба лично проверяет правильность развески термометров в спальных помещениях и наличие ответственных за противопожарную безопасность.

И всё равно! Всё равно, комиссия, как жандармы при аресте большевика-подпольщика, переворачивает вверх дном весь полк и торжественно записывает в акт проверки удивительные и разнообразные недостатки, которые и предстоит устранять до приезда следующей комиссии. Никто и слова бы не сказал, если бы проверяющие в учебных воздушных боях выявляли недостатки лётной и огневой подготовки пилотов и пробелы в подготовке авиационной техники, это было бы хорошо и правильно. Но проверяют почему-то наличие иголки с нитками за околышами офицерских фуражек и толщину конспектов по теме «Взвод в обороне на болоте». Хорошо хоть не штангенциркулем. Командир полка, получавшего на «Итоговой» три раза подряд оценку «Отлично», представлялся к ордену, обычно «За службу Родине в Вооружённых Силах», а надо бы ввести почётное звание «Командир-великомученик».

Боевые части проверяют дважды в год, военные кафедры – реже. Их положено проверять раз в три года, но на самом деле, комиссии приезжают раз в четыре-пять лет. Такие комиссии и проверки называются комплексными. Я для себя решил так: раз комиссия комплексная, у неё должна быть действительная и мнимая часть. Действительная – это когда проверяют по делу, знания преподавателей и студентов, скажем, а мнимая часть… Ну, мнимая – это всё остальное. Включая пехотную дурь. Лишь бы только мнимая часть не придавила до смерти действительную.

Удивлённый читатель может спросить: А хрен ли упираться?! Ну получили «трояк», и живите себе ещё пять лет спокойно. Ага. Щазз. В штабах, видите ли, тоже сидит народ хитромудрый. Если кафедра получает оценку «удовлетворительно», то следующая проверка назначается не через три года, а через шесть месяцев и весёлое представление повторяется. Кстати, за «неуд» начальника кафедры снимают.

И вот совпало так, что в ноябре *** года должен был закончиться мой контракт, который я в связи с достижением предельного возраста пребывания на воинской службе продлевать не собирался, а в сентябре кафедра должна была в очередной раз подвергнуться.

Начальник кафедры понимал, что дембель мой совершенно неизбежен, поэтому в преддембельские месяцы я могу впасть в здоровый армейский пофигизм, помешать которому он не сможет никак. А цикл, которым я командовал, был самым ответственным, выпускающим. Вся секретная техника кафедры была у меня, и техника эта должна была работать. А ещё на мне были кафедральные компьютеры и компьютерный учебный класс.