Казалось, эпопея с учебниками окончилась навеки, но в голове нового шефа что-то замкнуло и вот…

– И начнём мы, пожалуй, с учебника «Бортовые авиационные средства и комплексы РЭБ». Ответственный – подполковник… «А-а-а!!! Бля. Не повезло».

И мы начали писать новый учебник.

Друзья, никогда не пишите учебников! Это тяжёлое и опасное занятие, уверяю вас! Научно-методическое поле, якобы вспаханное для жатвы народной, на самом деле густо заминировано. Шаг вправо – и вы, переписав пару абзацев из какого-нибудь Наставления или Инструкции, становитесь плагиаторами. Шаг влево – и вы подрываетесь на попытке – страшно сказать! – объяснить своими словами Руководящий Документ.

Но вот рукопись готова, и вы думаете, что всё закончилось, тогда как на самом деле всё только начинается. Впереди ещё рецензирование и согласование. Рецензенты страшно ломаются и требуют настолько существенных переделок, что проще написать новый учебник. Постепенно рукопись становится неряшливо-разлохмаченной, она то судорожно худеет, теряя целые главы, то раздувается, как перекачанная камера.

По инстанциям шеф всегда ездил сам, и я удивлялся его унылой терпеливости, с которой этот очарованный странник часами высиживал в генеральских приёмных.

Однажды шеф вернулся из очередной конторы необыкновенно рано. Держа рукопись под мышкой, он ракетой промчался по кафедре, не заметив дежурного, который сунулся было с докладом, и скрылся в своём кабинете.

Через пару минут у меня на столе захрипел селектор: «Зайди!»

Шеф стоял посередине кабинета. Лицо его было исковеркано сардонической усмешкой, как будто он только что хватил стакан-другой настойки цикуты. Приглядевшись к шефу, я полез за платком протирать запотевшие от удивления очки.

В руках он держал стеклянное ружьё.

Стеклянное подарочное ружьё, наполненное коньяком, осталось у шефа после визита ходоков, хлопотавших за очередного военно-воздушного балбеса. Равнодушный к спиртному, он поставил ружье за сейф, забыл про него, и вспомнил, только когда возникла срочная необходимость в антидепрессанте.

– Будешь? – лаконично поинтересовался он, пытаясь понять, откуда наливать.

– Разрешите! – согласился я и отобрал бутылку.

Рюмок у шефа не было, поэтому он отдал мне свою чайную чашку, а себе взял карандашницу. Порезали на листе бумаги яблоко, выпили, крякнули, зажевали. Шеф тут же налил по второй. Идиотскую бутылку нельзя было поставить на стол, и шеф всё время держал её в руках, напоминая часового у Мавзолея.

– Шеф, что стряслось-то? – осторожно спросил я, вылавливая пальцем из коньяка чаинки.

– Что стряслось?.. – задумчиво переспросил шеф и вдруг заорал: «Стряслось! На! Смотри!» – и швырнул мне рукопись.

Я открыл знакомую папку. Первым был подшит Лист утверждения, на котором уже красовались многочисленные: «Согласовано», «Не возражаю», «Разрешаю», кудрявые росчерки подписей и разноцветные печати.

– Никто не замечал, никто! – горько сказал шеф, – а этот, предпоследний, гад, заметил. Читатель, бля!

Ниже подписей красовалось название учебника, выделенное красным маркером:

«Бытовые авиационные средства и комплексы РЭБ».

Две твердыни

Учреждение по защите государственных тайн в печати размещалось в одном из самых уютных уголков Москвы, на Пречистенке, и занимало дом, отстроенный после пожара 1812 года. Особняк на удивление хорошо сохранился, толстые стены глушили уличный шум, паркет под ногами уютно поскрипывал, даже современные электрические светильники не портили картины. Полюбовавшись мраморной лестницей и окном-эркером, я поднялся на второй этаж и, сверившись с пропуском, вошёл в кабинет № 28.

Это был странный кабинет. На потолочном плафоне в окружении корзин с фруктами, гирлянд зелени и прочей плодоовощной продукции была нарисована тяжеловесная тётка в хитончике и с чем-то вроде мухобойки в руке. Казалось, она отгоняет от неестественно ярких груш и персиков малышей-путти, которые крутились вокруг неё, как воробьи вокруг торговки семечками. На стенах было изображено тоже что-то вегетарианское, а напротив высоченной двери помещался камин с мраморной доской и зеркалом.

О нелёгком ратном труде нынешних хозяев особняка напоминал плакат, чудо отечественной полиграфии, безжалостно приколоченное к стене. На плакате девица в шеломе и глубоко декольтированной кольчуге на голое тело, непринуждённо опираясь на меч-двуручник, рекламировала истребители.

Под плакатом за обычным канцелярским столом размещался Боец Невидимого Фронта. Боец был немолод, уныл и лысоват. Если немного повернуть голову, то казалось, что девица упирается острием меча в самый центр его лысины.

Давно привыкший к производимому эффекту, хозяин кабинета спокойно дождался, пока я перестал вертеть головой, надел очки, украдкой почесав дужкой лысину, пошуршал бумагами и сообщил:

– Мы ознакомились с рукописью вашего учебника. О его научной и методической ценности ничего говорить не буду, но в нем упоминаются некоторые изделия, гриф которых неизвестен. Я тут кое-что выписал, ознакомьтесь.

Я ознакомился. Ничего себе! Профессионально дотошный товарищ выудил все изделия, числом 18, которые не только изучались, но даже просто упоминались в нашей рукописи.

– Ваш учебник имеет гриф «несекретно», поэтому попрошу вас подготовить справочку по каждому изделию: кем, когда и каким приказом оно рассекречено. А уж с этой справочкой – ко мне.

– Шеф, всё пропало! – проскулил я, ввалившись в кабинет начальника. Они хотят справку о рассекречивании всего нашего железа!

Шеф только что закончил регулировать кого-то из коллег, поэтому не успел утратить остроты административного оргазма.

– Ну, так сделай – меланхолично заметил он, – я, что ли, буду?

– Там восемнадцать позиций!

– Ну, и что? Кстати, срок – неделя.

И я пошёл. Я знал, что меня ждёт. Ни одной разведке мира эта работа была не по силам. Матёрый агент «Моссад», получив такое задание, от отчаяния вступил бы в Союз православных хоругвеносцев; глубоко законспирированный крот из ЦРУ, осознав всю безнадёжность миссии, заливаясь слезами раскаяния и осознания, пал бы на колени перед мемориальной доской Андропову на Лубянке.

Советский офицер ничего этого сделать не имел права, поэтому я начал поиски.

В те годы Рода и Виды Вооружённых Сил, подобно амёбам на предметном стекле микроскопа, то объединялись, то, наоборот, распадались на части, а штабы и службы бессистемно бродили по Москве, ненадолго задерживаясь в самых неожиданных местах. Помню, одна солидная организация почти полгода прожила на продуктовом складе на Ходынском поле, а другая снимала угол у Института космической медицины. Судя по запаху, это был угол вивария.

Телефонов этих штабов и служб никто не знал, потому что они всё время менялись. В некоторых конторах городских телефонов не было вообще, и с чиновниками приходилось общаться с помощью полевого телефона на тумбочке дневального.

Как я и предполагал, никто точно не знал, что секретно, а что нет. В результате трансформации Вооружённых Сил СССР в ОВС СНГ, а потом и в ВС РФ часть документов попросту исчезла. Окончательную стройность и законченность картине придало объединение ВВС и ПВО. Однако, все в один голос повторяли, что где-то в одном из высоких штабов есть некто, и этот некто знает точно. Через две недели поисков его удалось найти.

Это тоже был очень странный дом. Чудовищная трёхметровая входная дверь, украшенная бронзовым милитаристским инвентарём, казалось, не открывалась лет сорок. Приглядевшись, я обнаружил, что в ней сбоку прорезана дверь обычных, вполне человеческих размеров.

Больше всего это напоминало зал ожидания на железнодорожной станции Конотоп. Какие-то доисторические чугунные лавки, крашеные десятью слоёв краски стены, устойчивый запах прокисшего табачного дыма и бойлерной.