— Успеешь, — со значением сказал он.

— А-а, — протянула она нечто вроде согласия, облизывая в этот момент губную помаду.

— Странно, — произнес он после большой паузы.

Вера что-то искала в косметичке, бормоча под нос:

— Ну вот… когда торопишься… черт…

— Странно, — повторил он, — о душе, наверно, сейчас бы надо, а я. ем вот. и ничего.

— Там пельмени… кажется, есть еще. Я сегодня поздно. опять приехали… от «Нины Риччи». — Вера занималась макияжем.

Он усмехнулся.

— Боюсь, что ужин мне не понадобится. Тоже неплохо. — Это уже относилось к газете. — Джоконда, оказывается, это сам Леонардо. Автопортрет. Когда будешь снимать мою посмертную маску, я тоже постараюсь улыбаться. Позагадочнее. По-вашему, это Огородников? Олег Борисович? Дурачки вы, дурачки. Неужто не узнали? Ну думайте, думайте. Авось, через четыреста лет до чего-нибудь додумаетесь.

Рок-мальчики в комнате дочери вдруг взвыли отчаянно, и сразу, как факир с плащом, выскочила дочь с простыней, загородила весь коридор и давай, бесстыжая, трясти несвежими пеленами.

— Что за дурацкая манера! — заорала мать, пытаясь перекричать музыку. — Клопов ты, что ли, вытря.

Хлопнула входная дверь.

— Ни ей спасибо, ни нам до свидания, — ни к кому не обращаясь, прокомментировал отец.

— Ты слышала? — орала Вера.

— Что? — орала дочь.

— Дверь! — орала мать.

— Че-во? — дочь, с простынкой на пару, уединилась в ванной.

— Ты этот ор можешь приглушить хоть немного? — закричала ей вдогонку мать, ни на секунду не прервав художественный процесс.

— Че-во? — донеслось из ванной.

— «Металл» этот свой! — еще громче заорала Вера.

— Это когда-нибудь кончится? — Огородников в сердцах скомкал газету.

Вера поняла вопрос по-своему.

— Это возрастное… скоро пройдет.

— Скоро, не скоро, мне это как-то до лампочки. Водите кого хотите, развлекайтесь как хотите. До лам-поч-ки.

Из ванной вышла Валентина, по-семейному Тина, пятнадцатилетняя девица «в протесте» — одета и размалевана весьма своеобразно, а двигается так, будто за ней, как на привязи, едет кинокамера.

Тина заглянула на кухню, отпила прямо из кофейника и двинулась к выходу.

— Ты вот так идешь в школу? — Вера изобразила на лице удивление.

Она, кстати, никогда не удивлялась, не досадовала, не приходила в ярость. Она как бы только фиксировала различные состояния. Может быть, по этой причине ее лицо казалось странно оживленным, в постоянной смене эмоциональных масок.

— Как «так»? — дочь развернулась к свету, давая возможность всем зрителям, видимым и невидимым, оценить вы-иг рышный кадр.

— Вот так, без ничего? — Вера показала на ее обтянутую грудь. — Раскрашенная, как… как не знаю кто?

— Ты, что ли, лучше?

— Сгинь уже, — вмешался отец. — И заткни наконец глотку твоим припадочным.

— И ни в какую не в школу, а на повторный массаж. Выгонять головастика. Я тебе говорила.

Вера изобразила на лице гнев, но тут же его сменило выражение брезгливого равнодушия.

— Опять за свое?

— Или, по-твоему, если принимают на дому, — откровенно насмешничала дочь, — то товарный вид не так важен?

Вера бегло глянула в окно и, отмахнувшись от дочери, заторопилась.

Тина покинула поле боя с видом победительницы. Перед тем как насовсем уйти, она выключила магнитофон и заперла дверь в свою комнату.

— Возрастное, — поставила окончательный диагноз Вера, меча в сумочку кучу бесполезных, но таких необходимых безделиц.

Огородников положил на стол ключи от машины.

— Возьми. Опоздаешь.

— А ты?

Он передернул плечами.

Этот великодушный жест застал Веру врасплох, но она быстро нашлась:

— Я вчера прилично выпила, стоит ли рисковать. Поймаю такси.

Он молча спрятал ключи. Вера мимоходом чмокнула его в ухо, он поморщился. Уже в дверях бросила:

— Жди меня, и я вернусь, только очень жди!

Он подошел к окну.

Вот его красавица жена вышла из подъезда, помахала кому-то рукой, пересекла улицу, свернула в проулок. Сейчас обзор закрывал автобус. Потом автобус отошел от остановки, и он увидел, как его жена садится в машину к мужчине, который явно выговаривает ей за опоздание. Машина отъехала.

И вот он мчал по загородному шоссе и не столько пел, сколько отпевал себя и эту бессмысленную череду завтраков, обедов и ужинов, деловых встреч и дружеских вечеринок, эту семейную тягомотину без начала и конца, этот поток слов, которые он повторял за другими, как попугай, вот уже два десятилетия, эту однообразную сменяемость дня и ночи, — все то, что одни доморощенные философы называют «се ля ви», другие просто «жизнь», а третьи еще как-то, четвертые же вообще никак не называют, потому что перешли в другое измерение, еще более загадочное, коему и название-то подыскать пока не удается.

Он был с приветом, вот вам крест.

Так нам сказала миссис Грин,

а ей ли не знать —

она жила над ним.

Он был с приветом — вот ее слова.

Он был с приветом и давно.

Он жил один как перст

в целом мире,

в четырех стенах,

в самом себе —

ведь он с приветом был.

Он избегал всегда людей.

Он или молчал или был с ними груб,

и они в ответ платили тем же,

он был не такой, как все,

он был с приветом, что с него возьмешь!

Он умер в тот четверг.

Он задраил окна и газ открыл,

он зажмурил глаза,

чтоб не видеть вовек

эти лица пустые

и четыре стены.

Миссис Грин говорит,

у него где-то брат есть —

его бы надо известить.

Все разошлись поспешно.

«Отмучился, сердечный…»

«А что, он, говорят, с приветом был?»

И снова кабинет доктора Раскина.

— Я вам так скажу, Олег Борисович: с юмором у вас туговато.

— Ну еще бы. Дочь-школьница показывает родителям фокус — вот кто-то у меня ночью был, и вот его уже нет. Все смеются.

— А что? Простынкой перед своими предками — торро, торро — как перед быками… а в это время главный бычок линяет. Под Бизе — Щедрина, оправленных в «металл». Согласитесь, в этом что-то есть.

— Есть. Могу даже сказать, как это называется.

— Не сомневаюсь. Но мы с вами не составители энциклопедии молодежных нравов, чтобы подыскивать научные определения. Говорят, красота в глазах смотрящего. Но разве одна только красота? Разве все отцы суют голову в духовку лишь потому, что их дочери способны уступить половину кровати своему ближнему? Корень всему — вы, не она. Можно на солнце видеть одни пятна, а можно в пятне разглядеть солнце.

— Слова, слова. Всю жизнь играем словами.

— Лучше смерть? Докажите. Необязательно, кстати, на словах, найдите аргумент более убедительный. Только пусть это будет не яичная маска на лице вашей жены. Яичная маска, извините, меня не убеждает.