У меня долго не было детей... — медленно, расставляя каждое слово, произнесла Кэтрин. Знаете ли, какое это несчастье для замужней женщины — не иметь детей? — и она посмотрела на Нессу пристально, на этот раз приблизив ее и, словно увеличив в увеличительном стекле, и сосредоточившись на глазах только. — Это страшно, когда не можешь иметь ребенка. Страшна зависть к другим женщинам и даже к их детям. Страшна пустота внутри. Что-то ненатуральное есть в бездетности. Я помню, просыпалась и засыпала с одним и тем же чувством — какого-то жуткого дефекта в себе, неполноценности всей моей природы. И мучила себя, все время надавливала на больное место — почти каждый день ходила в парк для детей и пряталась там за деревьями, наблюдая за мамашами и их малышами, завидуя чужому счастью, и плакала от бессилия. Я бы погибла тогда. Я, помню, умирала каждую ночь. Вполне могла по-настоящему умереть. От отчаяния и ощущения ненужности. Эти ощущения никогда не проходили, так же как и чувство вины, вины. Да, вины — хотя сама не знала, перед кем. Возможно, перед родственниками мужа, возможно, перед ним самим или еще перед кем-то... Муж, кстати, убедившись в моей бесплодности, очень скоро перестал видеть во мне какую-либо ценность и стал тяготиться мною. Но ведь это и справедливо, не правда ли? Для чего мужчине бездетная жена? Все остальное он может найти на стороне, в гораздо лучшем и разнообразном качестве. Так что он занимался другими женщинами, пока я бегала по врачам и процедурам. Знаете ли, это всегда — нож в сердце, когда твой муж с другой... Уверена, что вы не знаете этого. Артур не такой, совсем не такой. И любил он вас совсем необычной любовью.
Ванесса почувствовала, как при слове «любил» у нее сжалось сердце и запылало лицо. «Но ведь это так и есть: любил — в прошлом, разве она сама еще не поняла этого?».
— Артур любил вас совсем необычной любовью, — повторила миссис Файнс, задумавшись о чем-то. И вдруг спросила, взглянув на Нессу прямо, и тень боли пробежала по ее лицу: — А вы любили его?
Нессу поразил вопрос и взгляд миссис Файнс, полный открытой сухой горечи.
— Люблю сейчас, — ответила она и своим словам удивилась. Но это была правда. Она говорила то, что чувствовала. — Я люблю его сейчас.
— Может быть. Сейчас, может быть... Но не тогда... — грустно сказала миссис Файнс. — В тот вечер в доме миссис Харт я все поняла. Я видела, как он смотрел на вас. Он смотрел на вас так, как будто видел перед собой какое-нибудь чудо света, и не мог оторваться. Я все тогда поняла. Я ведь знаю своего сына. И напугалась. Знаете ли, у матерей всегда бывают предчувствия насчет своих детей. Вот и у меня было предчувствие — чуть ли не с первых минут... Я поняла, что он не будет счастлив с вами.
Несса слушала, опустив голову. О, если бы она могла сейчас опуститься на колени перед этой женщиной и просить прощенья, и рассказать ей все-все, о чем помнила и боялась помнить, о чем мучилась в одиночку! О, если бы она могла прикрепиться к ней сердцем, как к родной, как когда-то к Вассе, и уже никогда, никогда не отрываться! Молоко материнской любви текло печальной рекой в той, которая сидела рядом, еще час назад была чужой, а теперь вдруг стала близкой.
— Одним утром, — продолжала миссис Файнс, — почему-то хорошие известия ко мне приходят всегда по утрам, я проснулась и почувствовала, что я — другая, что я — не одна. Вы знаете, его буквально осязаешь — это особое состояние беременности. Она совсем вещественна, эта эмоция. Неповторима. Нет похожей на нее... И даже то, что четыре из девяти месяцев я лежала на сохранении, ничего не меняло в моем настроении. То было не в тягость. Потому что радость не прекращалась и давала огромные силы. Даже когда Артур болел, малышом, а болел он много, ни разу во мне не пропала вера в его выздоровление. Знаете ли, матери нужно много веры, чтобы вырастить ребенка. Много, много веры. И у меня всегда ее было достаточно. Только в тот вечер в доме Элеоноры Харт в первый раз я засомневалась в счастье моего сына. Мне показалось, что ему угрожает опасность, и я бросилась спасать его от вас, как любая мать стремится уберечь дитя от огня или ночных кошмаров... Я забыла, что он вырос. Забыла, что он стал самостоятельным, отдельным от меня человеком со своим особым внутренним миром. И переступила границы, внедрилась в его личное, потаенное. Я смела говорить ему о своих подозрениях и диктовать ему свои решения. Требовать даже, чтобы он поступил так, как мне казалось, правильным. Однажды мы поссорились... Из-за вас. И Артур ушел. И стал избегать меня. С тех пор как вы поженились, я почти его не видела. Он редко звонил, а если звонил, то спрашивал только о здоровье, о делах, о мелочах, но никогда больше не говорил со мной, как раньше. Вы знаете, раньше, до вас, мы были очень близки духовно. Он мне доверял...
Миссис Файнс поднялась из кресла, подошла к больному дереву, тронула изможденный, сухой лист, и лист отпал сразу же, как будто только и ожидал того прикосновения, и успокоился. «Так и люди вот так же ждут избавления от страданий, — подумала Несса, наблюдая, как Кэтрин подняла лист и погладила его рукой, — а иногда достаточно одного лишь прикосновения, чтобы оно кончилось».
— Как, должно быть, вы ненавидели меня, — проговорила Несса дрожащим голосом.
Миссис Файнс оглянулась, вернулась и села в кресло, подвинулась близко.
— Нет, я не ненавидела. Я молила, чтобы Бог уберег моего сына от вас. Вы видите разницу? Молитва гасила ненависть, если даже она появлялась. Но и это было неправильно. Потому что, молясь о том, чтобы Бог уберег моего сына от вас, я отождествляла вас со злом. Не зная, кто вы, какая вы. Полагаясь только на свое чутье. Вот за это, — миссис Файнс помедлила, как бы подыскивая нужные слова, — за это я пришла просить у вас прощенья...
Несса могла бы заплакать в тот момент, если бы не сдержалась.
— Я не достойна того, чтобы вы у меня просили прощения, Кэтрин. Чутье ваше подсказывало вам правильно. Артур не был счастлив со мной. Я не в состоянии была дать ему счастье. Мне стыдно говорить об этом сейчас, но тогда я даже и не думала о его счастье. Все больше — о своем несчастье. Поэтому, может, и нужно было отождествлять меня со злом. Если бы я была матерью, — у Нессы перехватило дыхание от болезненных этих слов, — если бы я была матерью, я, пожалуй, сделала то же. То есть... предвидя то, что вы предвидели, молилась о том же...
— И все же... — миссис Файнс настойчиво не называла Нессу по имени, — и все же, я виновата перед вами. И перед сыном виновата. Я сама разрушила наши отношения. Может, из-за слишком большой любви к нему, в слишком большой любви всегда есть элемент эгоизма. — Она помолчала, а потом спросила прямо, — Артур звонил или писал вам?
— Нет. Ни разу.
— И мне ни разу. Но я тешу себя мыслью, что он пока не вернулся из экспедиции. Ведь еще и двух месяцев не прошло.
— Месяц и восемнадцать дней, — сказала Несса.
— Я слышала от одного из его друзей, он собирается остаться в Эквадоре. Собирается купить там дом и заняться археологией. Археология всегда была его страстью. Эта страсть была прежде его страсти к вам...
— Он не может остаться там, — не веря тому, что слышала, сказала Несса.
Ей вдруг захотелось лечь прямо на пол террасы, так обессилела она мгновенно. — Он не может оставить... вас. Он вас очень любит.
Миссис Файнс посмотрела на Нессу, и в глазах ее мелькнула что-то похожее на нежность.
— Спасибо. Молюсь, чтоб это было так. Он — все, что у меня есть. Но я за это время и другое поняла, очень важное — как бы я ни любила своего сына, я не могу жить его жизнью, не могу вмешиваться в сокровенные, внутренние законы, по которым развивается его судьба. Когда он родился, я упаковала свою личность, свою индивидуальность в долгий ящик и убрала его подальше, жила только делами и чувствами сына. Теперь я достала тот сундук и помаленьку обретаю то, от чего когда-то так необдуманно отказалась, — свою сущность. Вы знаете, я ведь была пианисткой до замужества, — миссис Файнс впервые за все время разговора, улыбнулась, и улыбка у нее оказалась очень доброй, немного застенчивой: маленькая девочка продолжала жить в ней.