Изучая психологию в колледже, в универсальных, усложненных туманными предположениями формулах Ванесса пыталась найти отгадку своей разрушительной тоски, но не понимала того, что начинала осознавать сейчас: ни одна формула, ни одна теория, ни одно лекарство не может излечить человека без надежды. А там, где надежда, там и вера. И вера оберегает от химеры. Она видела это на примерах Деда и Вассы.

— Но что твоя вера? — спрашивала Несса себя, — до каких границ она простирается? Или, живя в достатке, ты думаешь, ты знаешь эти границы? А что если лишиться всего этого, чужого, и выйти в мир с тем, что только твое, что тебе одной принадлежит? Что тогда будет? Ведь выходили же во все времена другие и становились странниками и странницами...

* * *

Несса решила не пользоваться больше деньгами Артура, и начала искать работу. С первых же попыток поняла, насколько это сложная задача человеку «с улицы» в Нью-Йорке найти хоть какое-либо место. В ее окружении не было никого, кто бы мог дать ей рекомендацию. И что, в сущности, она умела делать? Полтора года колледжа, несколько месяцев переводческого опыта — вот и все ее резюме. С утра, развернув перед собой страницу «Нью-Йорк таймс» Help wanted, она с волнением начинала обзванивать работодателей. И после первого же вопроса об опыте работы в Америке, с ней вежливо, а иногда и не очень прощались. Все же находились такие, которые давали шанс — страховые компании, парикмахерские, кондитерские, магазины косметики, и на следующий день Несса торопилась на интервью, примеряла улыбку, одевалась в фальшивую самоуверенность, накладывала на щеки румянец жизнерадостности... «Ваша фирма (магазин, ресторан, агентство и т. д., в зависимости от ситуации) — именно то место, где я могу приложить максимально свои силы и способности».

Но не соответствовала форма содержанию, а вступала в странный с ним диссонанс: не шел макияж, не в пору был наряд, а существовал как бы от нее отдельно, и интервьюеры замечали это сразу. Да и как было не заметить очевидного: не тот человек, за кого себя выдает. «Как будто они такие, какими кажутся внешне. Просто играют лучше. Хорошая игра — залог успеха», — думала она с огорчением, возвращаясь домой после очередной неудачной попытки получить место.

— Мы позвоним вам, если вы нам понадобитесь. Ждите.

Но Ванесса не могла и не хотела ждать. Потребность другой жизни вызревала в ней.

Материальный достаток, которого она никогда специально не искала, но против которого у нее не было возражений, вдруг стал тяготить ее. Это было почти физическое ощущение дискомфорта: дорогая мебель забаррикадировала ей дорогу, подушки и одеяла из тонкого пуха душили, не давали спать; шарфы и шелка пеленали туго, мешая движению. Думая об этой странной перемене в своем восприятии, она все больше и больше укреплялась в мысли, что ей нужно оставить квартиру. Конечно, как только ей удастся получить хоть какую-либо работу, она съедет. Она принимала решение, как никогда прежде, твердо, без оглядки.

Был и еще один немаловажный аргумент в пользу такого решения — доктор Берри не оставлял ее в покое, продолжал назначать сеансы, которые Несса, ссылаясь на правдоподобные, но выдуманные обстоятельства, всегда откладывала.

— Безусловно, доктор, у меня еще есть лекарства. Как только простуда пройдет, я непременно приду.

* * *

Когда человек выходит в мир странствовать, ему не нужно собирать вещи, беспокоясь о мелочах, какие могут пригодиться в дороге, не нужно упаковывать чемоданы и рассчитывать финансовые расходы. Ему не нужно планировать возвращение. Когда человек уходит в мир странствовать, он берет с собой единственное — то, чем одарил его Бог, — душу свою.

Проснувшись от ритмичного, легкого стука — это теплый, утренний ветер стучался в окно спальни и развевал капроновые шторы, и, увидев распускающийся прямо на глазах пышный цветок облака, она решила: сегодня позвонит Артур или произойдет нечто другое, что окончательно изменит ее существование. «Хорошо, если первое, — думала, осознавая, как сильно она соскучилась по нему. Их невидимая связь — чувствовал ли он это? — не прервалась. И теперь уже не прервется никогда. Она не даст случиться этому, независимо ни от чего. Независимо даже от того, встретятся они когда-нибудь опять или нет... Поэтому когда раздался звонок, Несса не удивилась, но вспыхнула, загорелась и, прежде чем ответить в трубку, вздохнула глубоко, чтобы унять внезапный жар счастья, какого она давно не испытывала.

— Алло, — воскликнула, не скрывая радости.

— Вы дома? — раздался на другом конце женский голос. — Я здесь внизу. Хотела бы подняться ненадолго. Нам необходимо поговорить.

Женщина не представилась, но Несса узнала голос, хотя и слышала его всего несколько раз в жизни — он принадлежал миссис Файнс, матери Артура. Она не ожидала визита такой редкой гостьи, и мысль о муже, не случилось ли чего с ним, обожгла ее.

Миссис Файнс — не холодная и гордая, какой помнилась по немногочисленным встречам, а сникшая и даже растерянная, вошла и присела на диван, не глядя на хозяйку. Так вот она какая — женщина, которой она сделала больно, которую разлучила с сыном — еще одна ее жертва. Сколько же раз они виделись? Три-четыре, может, пять раз? Мельком, на вечеринках, Артур никогда не возил ее к родителям. Миссис Файнс, американская свекровь, одна из тех, о ком Ванесса никогда не думала, как будто ее и не существовало. Тонкое, уставшее, но все еще красивое лицо. Грусть в глазах. Неприкаянность и неприкасаемость. На миссис Файнс не было ни шляпы, ни перчаток, ни макияжа. Лишь обнаженная уязвимость стареющей красавицы. Наконец обе обменялись взглядами: та, что старше, — печальным, настороженным; та, что моложе, — печальным, тревожным.

— Простите, миссис Файнс. Я никого не ждала, — извиняясь за утренний беспорядок, сказала Несса. — Хотите, пройдем на террасу? Там сегодня замечательно свежо.

Каким странным казался и этот визит, и эта минута, и складки платья миссис Файнс — несимметричные, беспорядочные, будто поглажены были в спешке и нервозности. Несса подставляла кресло гостье, наклонялась низко, подбирая осыпавшиеся за ночь сухие листья вокруг оливкового дерева в кадке.

— Совсем пожелтели... — говорила она, пытаясь скрыть неловкость и хлопоча вокруг растения, — я уже все средства испробовала. Артур его полгода назад привез, еще молодое.

Миссис Файнс слушала и молчала. Русые (как легко в русости спрятать седину!) волосы, собранные в узел на затылке, сухие глаза — годы ли, горе ли — вычерпали влагу из них?

— Я... рада вас видеть, миссис Файнс, — садясь в соседнее кресло рядом, сказала Несса.

— Кэтрин. Меня зовут Кэтрин... Екатерина, — вдруг с неожиданным акцентом произнесла гостья. — По-русски — Екатерина. Моя мама была русская иммигрантка, — и, увидев, как смешалась Несса, спросила. — Разве Артур вам не говорил об этом? Допускаю, что не говорил. Он не знал ее. Я сама почти не помню свою маму: мне не исполнилось и пяти лет, как она умерла. Меня воспитывали родители отца, англичане, и не очень-то охотно о ней упоминали.

Миссис Файнс посмотрела на Ванессу отстраненно, будто хотела разглядеть ее всю разом, уменьшив в размерах.

— Мои бабушка и дедушка так никогда и не смирились с тем, что их сын женился на бедной иммигрантке. Теперь я их понимаю. Знаете ли, в жизни все идет по кругу. И все возвращается... Но я пришла сюда совсем по-другому поводу, — миссис Файнс опустила голову, стараясь не выказывать волнения. — Мне нужно сказать вам кое-что совсем о другом. Впрочем, и то и другое связано.

— Слушаю вас, Миссис Файнс... Кэтрин, — поправилась Несса с вежливой поспешностью, кажется, предчувствуя, о чем пойдет разговор.

— Вижу, вы догадываетесь, о чем я вам сейчас скажу, — продолжила миссис Файнс холодно и строго, но, помолчав, начала более доверительным тоном. — Я бы хотела поговорить с вами о моем сыне. И чтобы вам было понятнее, мне придется начать издалека, из прошлого. Вы не возражаете?

— Ну, что вы! Конечно, нет, — с готовностью ответила Несса, ощущая, как чувство симпатии и странной жалости к этой женщине поднимается в ней.