«Самое поразительное, что старик, скорее всего, был бы мною доволен, — с грустью подумал Мишин о давно уже ушедшем в мир иной Серостанове, расплачиваясь за выпивку и направляясь к выходу, на стоянку такси. — В соответствии с моральными ценностями этого монстра, самое главное заключалось в четком и оперативном выполнении задания. К счастью, он никогда не говорил от кого именно должно исходить это задание, — настолько незыблемой была вера убежденного коммуниста в единственно возможного «заказчика» — государство рабочих и крестьян…
Подъехав к дворцу Кристиансборг — одному из главных мест паломничества туристов, Витяня расплатился с таксистом, получил сдачу, оставил водителю на чай три кроны, затем вышел из машины и усмехнулся. Наверное, шофер такси подумал о нем черт-те что. И впрямь, диковинный пассажир попался датчанину. Судя по внешности — обычный иностранец, скорее всего, бизнесмен. Однако вопросы не задавал, головой по сторонам не вертел, а всю дорогу подстригал усики, любовно оглядывая свою внешность в небольшое зеркальце. В этом нехитром отвлекающем маневре фальшивым было все, кроме зеркальца, с помощью которого Мишин мог убедиться, что в короткой экскурсионной поездке по столице Дании его никто не сопровождал.
Во всяком случае, пока не сопровождал.
Окинув с умеренным любопытством изумительную готику дважды горевшего и дважды восстанавливавшегося дворца Кристиансборг, в котором размещался датский парламент, Мишин пересек выложенную отполированной брусчаткой улицу старого Копенгагена и еще раз взглянул на дворец. Затем, пропустив несколько машин, коротким свистом остановил такси и поехал в обратном направлении. Минут пятнадцать машина петляла в узких улочках старой части Копенгагена. Выйдя на углу Королевской улицы и Банхофф-плац, Витяня подошел к газетному киоску, купил свежий номер «Гамбургер цайтунг», развернул газету и несколько десятков метров брел по улице, погрузившись в чтение, после чего неожиданно резко нырнул в огромный застекленный пассаж и растворился в потоке туристов, с любопытством обозревавших яркие витрины.
Спустя полчаса Мишин уже стоял на блистающей чистотой лестничной площадке третьего этажа старинного и, видимо, совсем недавно отреставрированного дома почти в самом центре Копенгагена. Почти сразу же после того как он легонько вжал белую пуговичку звонка, тяжелая, мореного дуба, дверь с изящной бронзовой ручкой отворилась. На пороге стояла молодая темноволосая женщина со спокойным, чуть надменным выражением тонкого, мраморно-белого лица, которое вполне можно было считать красивым, не порть его несколько тяжеловатый для такой хрупкой дамы подбородок.
— Моя фамилия Зденек. Вацлав Зденек, — представился Витяня на немецком. — Герр Зиппель назвал мне ваш адрес…
— Ах да, конечно! — выражение лица женщины потеплело. — Прошу вас, господин Зденек, проходите…
Освободившись от плаща в почти неосвещенной прихожей, Витяня молча последовал за хозяйкой, отметив про себя, что молодая женщина прекрасно сложена.
Просторная, светлая комната, в которой очутился Мишин, скорее всего, была либо мастерской профессионального художника, либо стилизованным чердаком, которыми так увлекались в конце шестидесятых годов европейские «новые левые». Чувствовалось, что в нее вложили немало труда и средств. Обставляя ее, неведомый дизайнер, по всей видимости, изрядно поломал голову, прежде чем добился столь пронзительного диссонанса между благообразным фасадом старинного дома и внутренним решением мастерской-чердака. Обтянутые черными полиэтиленовыми струнами металлические каркасы кресел и стульев, несколько абстрактных картин в белых рамах на такого же цвета стенах, какая-то причудливая скульптура из бронзы в углу, вызывавшая невольную ассоциацию со сцепившимся в смертельной схватке клубом ядовитых змей, длинный стол из толстого стекла, крепившийся на зигзагообразной ноге из черного металла…
— Присаживайтесь, господин Зденек.
Витяня поскреб пятерней затылок и вздохнул.
— Что-то не так? — на красивом лице хозяйки мелькнула сдержанная гримаса недоумения.
— Простите, я не знаю, как вас зовут.
— Ингрид. Ингрид Кристиансен.
Она непринужденно, без всякого жеманства, протянула руку, и Витяня с неожиданным для себя удовольствием пожал узкую, прохладную руку хозяйки.
— А вы уверены, Ингрид, что эти кресла предназначены для сидения?
— А для чего же, по-вашему, они предназначены? — пожала плечами хозяйка.
— Дело в том, что во мне почти девяносто килограммов, и я не уверен…
— Стулья рассчитаны на значительно больший вес, — улыбнулась Ингрид.
— Вы что, проводили специальные испытания?
— Да, поскольку я сама их делала…
Витяня хмыкнул и осторожно опустился в кресло.
— Ну как? — Ингрид уселась напротив и аккуратно одернула юбку.
— Вроде, ничего… — Для уверенности Витяня немного поерзал, после чего, убедившись в надежности хрупкого изделия, уже свободней откинулся на спинку.
— Хотите что-нибудь выпить?
— Нет, благодарю вас.
— Может быть, вы голодны? Я могу приготовить вам сэндвич.
— Спасибо, Ингрид, я плотно позавтракал в самолете. Вот если бы вы разрешили мне закурить…
— Простите, господин Зденек, но я органически не переношу табачного дыма.
— Извините.
— За несколько минут до вашего прихода мне позвонил Клаус…
— Кто, простите?
— Ну, господин Зиппель!
— Ах, да, — пробормотал Витяня. — И что он сказал?
— Велел передать, что подъедет примерно через полчаса. Так что вам придется немного подождать, господин Зденек. Как я понимаю, вы — заядлый курильщик, с сигаретами почти не расстаетесь…
— Ну, почему же заядлый? Просто курильщик.
— Цвет ваших пальцев на правой руке — указательного и среднего — в живописи называется охрой. Несколько сигарет, выкуренных в течение дня, такого цвета никогда не дадут. Вы курите не меньше трех пачек в день, я не ошиблась?
— Вы очень наблюдательны, Ингрид, — улыбнулся Мишин.
— Это моя профессия. Я занимаюсь дизайном современной мебели. А в этом деле просто необходимо до нюансов разбираться в цветовой гамме.
— Вы, судя по всему, недавно бросили курить, верно?
— Да, это так, — тонкие брови Ингрид чуть изогнулись. — Но как вы догадались?
— Это моя профессия, — впервые за долгие годы Витяня почувствовал, что ему приятно разговаривать с женщиной. Просто так, ни о чем не думая и ничего не опасаясь, болтать о ерунде. — Я занимаюсь человеческой психологией.
— И как, преуспели в своей профессии?
— А вы?
— Мне всегда не нравится то, что я делаю.
— Редкое для женщины качество, — пробормотал Витяня себе под нос.
— Простите?
— Я бы рискнул предположить, что у вас мужской склад ума.
— Вы, по-видимому, хороший психолог.
— Увы, мы с вами схожи в оценках: как и вам, мне почти всегда не нравится то, что я делаю.
— Таким образом, можно сказать, что в каком-то смысле мы с вами коллеги, так?
— Это честь для меня.
— Отчего же?
— У меня никогда не было таких очаровательных коллег, Ингрид, — совершенно искренне улыбнулся Мишин.
— Вы ведь не немец, господин Зденек? — Молодая женщина явно смутилась и перевела разговор в более спокойное русло.
— Разве я говорю по-немецки с акцентом?
— О нет! — Хозяйка мастерской осторожно, словно боясь вызвать боль неосторожным движением, покачала изящной головкой. — Вы РАЗГОВАРИВАЕТЕ не по-немецки.
— Ах да! — хмыкнул Витяня. — Прямо с порога я должен был потребовать у вас свинину с кислой капустой и литровую кружку баварского пива.
— Я думаю, что в ваших жилах течет очень много славянской крови, — не обратив никакого внимания на реплику Мишина, ответила Ингрид.
— Н-да, вы разбираетесь не только в цветовых нюансах.
— Вас расстроило мое замечание?
— Боже упаси! Впрочем, о моем славянском происхождении достаточно красноречиво свидетельствует имя. — Витяня чуть подался вперед. — По матери я — чех.