«До острова Готланд облачность пять-шесть баллов, нижняя кромка облаков тысяча двести метров. К югу облачность становится плотней: восемь-девять баллов, видимость пять километров. Ближе к берегу сплошная облачность, но она быстро редеет. Местами дождь. Над целью должно быть ясное небо».

Синоптик стоял рядом с командиром лодки, перебирая свои записи, потом улыбнулся и сказал, что к нашему возвращению погода в районе аэродрома будет хорошей.

Словом, о погоде больше всего и толковали. Теперь только от нее зависело, пойдем ли мы на Берлин или будем бомбить запасные цели.

10

Грехов всегда охотно спал днем, но сейчас сон не шел к нему. В наглухо зашторенной классной комнате было душно. Летчик поднялся, взял папиросы и, не одеваясь, вышел.

Над островом висела тишина, даже птиц не было слышно. Слабый порыв ветра принес с собой запах моря. Грехов курил в холодке, пока не озяб.

Где-то около пяти пополудни он наконец задремал. Ему показалось, что он забылся на один короткий миг, когда Стогов разбудил его, часы показывали уже начало седьмого.

— A-а, Паша, — сказал Грехов, проглотив горячую слюну. — Иди, штурман, я сейчас…

Грехову кусок не лез в горло. Он пил чай, стараясь не смотреть на штурмана, который молча уничтожал телятину с рисом. Зато на глаза ему то и дело попадался этот окаянный Преснецов. Он всегда говорил, что воевать надо натощак, а сам ел сейчас с видимым удовольствием, круто солил помидоры, намазывал мясо горчицей и что-то быстро и весело рассказывал своему штурману.

Когда Грехов со штурманом пришли на стоянку, радист и стрелок уже были там. Готовые к вылету, они стояли под крылом в меховых комбинезонах и унтах. Их лица были рябыми от пота.

Он хмуро посмотрел на радиста, что-то хотел сказать, но лишь махнул рукой. Потом вдруг стремительно обернулся к стрелку.

— Любишь ты, Ваня, палить! А ты — глаза наши. Смотри в воздух, парень! Мне для маневра время требуется. Вовремя слово скажешь, я уйду от немца. И Стогов с Рябцевым будут наготове. Проспишь — всем хана!

Было душно, пахло прогретой за день травой. Грехов лежал на спине, слушая, как гуляют в пустом желудке полтора литра чая.

— Вроде пора, — подал штурман голос.

Грехов не увидел сигнальную ракету, только краем глаза заметил, как тает над деревьями ее зеленовато-дымная петля.

— По местам!

Грехов зло плюхнулся в кресло, надел лямки и застегнул замок подвесной системы, поерзал на парашюте. Из кабины он видел стену леса, тонущие в сумерках хуторские постройки, мигание бортовых огней на стоянках, сизые дымки запускаемых двигателей.

Резким движением летчик до отказа повернул штурвал влево, потом вправо, отдал колонку управления, взял на себя, мягко подвигал педалями руля поворота.

Пора! Заныл стартер, из патрубка вылетела струйка дыма и двигатель заработал. Трехлопастный винт нехотя повернулся на своем валу, набрал обороты, и скоро черные лопасти исчезли в бешеном вихре. Моторы содрогались от ярости. Летчик увеличил обороты. Тряска прекратилась. Теперь по фюзеляжу бежала легкая ровная дрожь.

Грехов бросил взгляд на приборную доску: температура и давление масла были в норме. Он нажал кнопку переговорного устройства.

— Штурман!

— Слышу, командир.

— Радист!

— …кты… дир… кты…

— У тебя что, Рябцев, каша во рту?

— Контакты, командир. — Снова гудение, треск, щелчки. — Внимание! Даю отсчет: три, два, один… Готов!

— Стрелок!

— Порядок.

Над островом висел тяжелый гул. В разных концах аэродрома слышался сухой треск: пристреливали пулеметы. Короткие контрольные очереди зажигались и гасли в вечернем небе.

Грехов выбросил руки в стороны: «Убрать колодки!». Механик кивнул и исчез под плоскостью. Через минуту, улыбающийся, он снова появился перед самолетом, вскинул руку к виску: «Рули, командир. Счастливого пути!»

Четыре машины одна за другой ушли в воздух. Грехов проводил их взглядом и снова посмотрел на матроса-стартера. Тот стоял неподвижно. Наконец, он повернулся к машине Грехова и дал короткую отмашку.

— Взлетаю.

Скоро он услышал голос штурмана:

— Ложимся на курс.

Ушел под крыло последний клочок земли — они летели над морем. Гребни невысоких волн вспыхивали под закатными лучами, их радужные оттенки быстро гасли. Море наливалось синевой.

— Экипаж! Внимание на маршруте! Повторяю: идти скрытно. Радист — полное молчание, стрелок — огня не открывать.

Флагманскую машину было хорошо видно. Языки пламени били из раскаленных глушителей, Грехов держал на эти языки и снопы быстро гаснущих искр.

— Радист! Видишь соседа?

— Идут.

Они набирали высоту. Небо за облаками было залито луной, ее тусклое сияние играло на плоскостях. Выше небо постепенно темнело, и звезды были как маленькие пробоины.

Летчик слышал монотонный гул двигателей, видел черное крыло, висевшее над млечной голубизной облаков. На миг Грехов даже забыл, куда они летят. Давно не было длительных ночных полетов и такого покоя. Покоя, который тотчас же кончился, как только летчик о нем подумал. И тогда как бы со стороны, словно чужим зрением, он увидел колесный самолет над морем и представил долгий полет над территорией противника и конечную цель этого полета — большой город с его прожекторами, зенитками, аэростатами заграждения и ночными истребителями.

— Проходим Мемель.

На высотомере было 5000 метров.

— Надеть кислородные маски, — приказал Грехов.

Он приладил маску и отрегулировал подачу кислорода.

Они подходили к Данцигской бухте. Впереди стеной стояла сплошная облачность. По фонарю кабины ползли крупные капли дождя. Машину начало бросать. Флагман часто замигал бортовыми огнями. Грехов увидел, как самолет выше и впереди них сразу отвалил вправо: группа рассредоточивалась.

— Проходим остров Борнхольм. — Стогов прокашлялся. — Разворот! Курс на Свинемюнде.

«Волнуется», — подумал Грехов про штурмана.

В левом моторе неожиданно начало падать давление масла. Утечка или манометр барахлит? Не дай Бог, если мотор заклинит! Летчик перевел винт с большого шага на малый и обратно. Винт послушно менял шаг. Грехов вздохнул: в системе было масло.

Ему стало весело. Он позвал штурмана:

— Поглядеть бы на Берлин. А, Паша?

— Скоро увидишь. Облака редеют.

Действительно, когда они миновали береговую черту, облачность заметно уменьшилась, а скоро и последние клочья облаков растаяли. В холодном чистом небе грозно сверкали близкие звезды.

Впереди по курсу Грехов увидел аэродром. Он улыбнулся: немцы принимали их за своих, сигналили неоновыми огнями, включали и выключали посадочные прожектора.

— Под нами Штеттин, — доложил Стогов.

На аэродроме шли ночные полеты. Грехов хорошо видел рулящие самолеты, бензозаправщики, людей на стоянках. Из темноты с включенными фарами заходил на посадку бомбардировщик, а выше его, в зоне ожидания, плавали огоньки других машин. Должно быть, это возвращались самолеты с восточного фронта.

— Шурануть бы хозяев! — подал голос стрелок.

— Смотри воздух, Иван!

Под ними спокойно, по-хозяйски прошел «мессершмитт». Он их не видел. Грехов вспомнил инструктаж: между Штеттином и Берлином зениток немного, зато действуют ночные истребители («Преодолев зону барражирования истребителей, вы попадаете в полосу действия зенитной артиллерии»).

Грехов услышал штурмана:

— Теперь по Одеру до Берлина.

Грехов увидел на горизонте светлое пятно. Оно быстро росло, делалось все ярче. Это было зарево городских огней. Кажется, добрались. Грехов боялся себе признаться, что видит Берлин. Город был ярко освещен. Их не ждали.

— Перед нами Берлин! — крикнул штурман. — Боевой — двести сорок!

— Засек двести сорок.

Флагман часто замигал аэронавигационными огнями: «Рассредоточиться!» Теперь они должны были выходить каждый на свою цель.

Они шли в юго-восточный угол Берлина — на артиллерийский завод.