Наступила странная, необычайная ночь. Мрак и молчание царили в покоях. Лишь в королевской горнице горел свет и слышался шепот. Оливер раскрыл перед королем заговор во всем его объеме, — в ответ на внезапный и зоркий вопрос государя, свидетельствовавший своей всеобъемлющей, проникновенной остротой о том напряжении мысли, в котором жил Людовик последние несколько часов. Неккер ловко сумел направить внимание короля на первооснову заговора — новую лигу феодалов; он назвал в качестве источника своих сведений одного из агентов Кревкера, который еще в Париже был ему, Оливеру, многим обязан. Восстановление старой фронды не было для короля чем-либо неожиданным; он и сам уже делал соответствующие предположения, ставя их в связь с пероннскими переговорами; поэтому слова Оливера не встретили в нем ни удивления, ни недоверия. Имена, которые назвал потом Оливер, были Людовику чрезвычайно знакомы, являлись для него решающими, вызывающими на борьбу.

Оба они сидели как судьи необычайного тайного судилища. Решались судьбы людей, великие государственные идеи отливались в конкретные планы. Тишина время от времени прерывалась сменой патрулей, звуками команды, звоном оружия. Валуа, сидя взаперти, вершил политические судьбы Франции. Затем он умолк, занятый другими мыслями.

— Принц Карл Французский… Немур… Сен-Поль… Балю… — бормотал он.

Неккер знал: то были смертные приговоры. Он вспомнил ночь в Орлеане, когда кардинал был потрясен таким же точно перечислением. Он вспомнил еще, как Балю хотел непременно упомянуть в той же связи имя Оливера. Неккер с тихой дрожью созерцал серое, каменное, неумолимое лицо короля; и вдруг Людовик глянул на него.

У Оливера побелели губы.

— Что с тобой, Оливер? — спросил Людовик.

Неккер заставил себя улыбнуться. Мозг его лихорадочно трепетал в погоне за удачным ответом, и он, как бы схватив в охапку все размышления этого тяжелого дня, нашел ответ самый лучший.

— Государь, я, кажется, вижу спасение — на сегодняшний день, по крайней мере!

Людовик глядел на него в напряженном внимании.

— Поистине, государь, — воскликнул Оливер, — в этом наше спасение! Предложите герцогу совместный поход на Льеж!

Король возбужденно вскочил, глаза его горели; он зашагал по комнате, мысленно взвешивая все за и против.

— Верно, мой Оливер, в этом, пожалуй, наше спасение, — раздумчиво повторил он.

Уже близился рассвет, когда оба они легли на покой; а когда они встали, час еще был ранний. У короля был вид свежий и отдохнувший; ночная беседа подкрепила его, как долгий, глубокий сон. Утро Людовик заполнил фиктивными, никому не нужными совещаниями; к участию в них он привлек своего шурина, Тристана и Бона, а также Балю и Сен-Поля. Но уж близился вечер, а герцог все не являлся и не подавал о себе никаких вестей. Людовик стал опасаться, как бы Карл не уехал из Перонны, просто и без лишних слов оставив своего гостя в заточении; поэтому Оливер еще до наступления темноты попытался пробраться сквозь цепь стражи. На площадке лестницы, ведущей во двор замка, перед ним молча скрестили шпаги два светло-русых гиганта-гвардейца. Оливер остановился; на каждой площадке лестницы он видел усиленный наряд стражи.

— Именем короля! — резко скомандовал Оливер по-фламандски. — Позвать сюда дежурного офицера!

Солдаты передали его приказ дальше, по цепи. Несколько минут спустя вверх по лестнице вбежал молодой дворянин-офицер.

Оливер прокричал навстречу ему:

— Именем короля приказываю вам: проведите меня к герцогу с поручением от его величества, либо позовите сюда мессира ван Буслейдена, которому я все скажу и передам в вашем присутствии.

Ошеломленный офицер попросил его обождать. Через десять минут он возвратился с Буслейденом, испитое лицо которого носило следы ночных бдений.

— Шевалье, — произнес Неккер громким голосом, не обращая внимания на вооруженных людей, наполнявших здание, — король не хочет ни знать, ни видеть, ни помнить того, что позорно и страшно было бы видеть и знать. Король приказывает передать своему племяннику и вассалу Карлу Бургундскому, что он готов и всегда был готов принять верховное главнокомандование над карательной экспедицией против Льежа!

У ван Буслейдена задрожали веки. Неккер нагнулся к его уху:

— Если три доказательства лояльности, уже представленные королем, не тяготят здесь совести каждого честного человека, то вот четвертое доказательство, которое заставит покраснеть даже каменные стены! Вы с Кревкером должны позаботиться о том, чтобы позор этот не пал на герцога и не следовал за ним по пятам всю его жизнь. Его величество прощает и молчит.

Буслейден опустил голову.

— Герцог и сам измучился, — прошептал он. — Сейчас я его добуду.

Он торопливо вышел. Неккер поспешил к королю и сообщил ему о своем успехе. Людовик улыбнулся, потягиваясь:

— Если герцог придет, — сказал он, лукаво ухмыляясь, — то сегодня вечером в Европе станет одним необычайным мирным договором больше и одной жалкой лигой меньше. Если он придет, то завтра в церквах Перонны, а через три дня во всех парижских соборах раздастся самое необычайное «Тебе бога хвалим», какое когда-либо поднималось к престолу всевышнего.

Оливер вернулся к своему наблюдательному посту на лестнице; когда он проходил через апартаменты свиты, все глядели ему вслед, и на лицах одних была мука, на лицах других — напряженное ожидание. Оливер прождал около получаса с показным равнодушием, прислонившись к какой-то нескладной колонне. Затем на дворе послышалось необычайное движение. Солдаты застыли на площадках, словно железные статуи. По лестнице, звеня кольчугой и наколенниками, взбежал герцог; прекрасная голова его была обнажена. Оливер поклонился и посмотрел государю прямо в лицо, носившее на себе отпечаток бессонной ночи и внутренних борений.

— Христианнейший король ожидает вас с великой радостью, монсеньор, — официально начал Оливер; — судьба захотела, чтобы король достиг высокой своей цели гораздо быстрее, полнее и всестороннее, нежели сам он предполагал, ибо уже завтра во Франции и Бургундии зазвонят колокола.

Герцог взглянул на говорившего безмерно изумленными глазами и вдруг покраснел.

— Будем надеяться, — сказал он, резко отворачиваясь; но затем добавил тише, — вы один опаснее всей армии Валуа, сьер Ле Мовэ. Я должен был бы либо отрубить вам голову, либо сделать вас своим министром.

— Моя голова принадлежит не мне, — сказал Неккер и иронически усмехнулся, — поэтому позволю себе заметить, что вашему высочеству пришлось бы худо, если бы она сидела на плечах бургундского министра.

Герцог прошел мимо с таким видом, словно не слышал ответа. Оливер следовал за ним на расстоянии нескольких шагов. Тем временем Людовик сообщил вельможам своей свиты, что сейчас ожидается герцог бургундский. Двери всех комнат стояли настежь открытыми. Кардинал сидел на стуле делая вид, что углубился в требник. Он не встал, когда Карл прошел через его комнату, а лишь наклонил голову в знак приветствия, бросив быстрый, испытующий взгляд на неподвижное лицо Оливера и на твердый профиль герцога, еле удостоившего его кивком. Тристан и Жан де Бон застыли в церемониальном поклоне по обе стороны двери.

Сен-Поль стоял у окна, расставив ноги и скрестив руки, открытым своим взглядом провожая герцога от двери до двери, но не кланяясь ему. Карл закусил губы. Бурбон церемонно сопровождал его в самую горницу короля, затем удалился. Оливер вышел вслед за ним и затворил за собой дверь.

Людовик принял герцога с радушной улыбкой, небрежно откинувшись в кресле, протянул ему руку и предложил присесть на табурет рядом с собой. Карл не знал, будет ли Людовик придерживаться того же демонски-официального тона, что и его камерарий, или нет; поэтому он мрачно ждал, чтобы разговор начал собеседник. Людовик не торопился; он заговорил лишь тогда, когда увидел по нервно вздрагивающим рукам герцога, что тот в себе не уверен.

— Давайте играть в открытую, племянник, — сказал он изменившимся тоном; — это выгодно вам одному, потому что ваши карты мне к без того известны.