При этом, произнося свой монолог, хитрая Алена по мере возможности старалась не дышать в сторону моих стариков. Выхлоп-то у нее после ночного загула был тот еще. Но вроде бы они ничего не учуяли. А то, что Алена раскраснелась, вполне можно было списать на счет праведного возмущения невинной жертвы.
— Мы, конечно, перед вами безумно виноваты, Елена Георгиевна, — понурив голову, жалобно вздохнула Алена. — Что не известили о нашем приезде… Но мы и так ужасно наказаны, Елена Георгиевна… Вы себе не представляете, что они, — Алена мотнула головой вниз, в сторону милиционеров, — решили с нами сделать…
И Алена сделала многозначительную паузу. Мама тут же купилась.
— Сделать с вами? Что? — нахмурилась она.
— Вы представляете, они только что сказали, что как минимум до утра посадят нас в камеры. К уголовникам. К преступникам. К бомжам. И я чувствую, Елена Георгиевна, что сегодня просто не доживу до утра: меня там или изнасилуют, или убьют самым ужасным образом…
И при этих словах из глаз моей подружки выкатились две вполне натуральные, блестящие слезинки. Это зрелище могло разжалобить кого угодно. Наверное, даже незабвенного Лаврентия Павловича Берию. А мою простодушную мамочку оно просто потрясло до глубины души.
И дальше началось то, что и должно было начаться: я, честно говоря, и не сомневалась в этом ни секунды.
Мама, более не обращая никакого внимания на нас с Аленой, величественно, но весьма резво спустилась по лестнице и в мгновение ока сквозь толпу добралась до главного городового, который с прежней невозмутимостью наблюдал за переполохом в его околотке. И тут же, как писали в старинных военных хрониках, «с фурией невероятной, приведя неприятеля в изрядную конфузию», мама ринулась в бой.
Это, конечно, было то еще зрелище и та еще речуга!
Громко и внятно, заставив замолчать и замереть все и вся вокруг, мама мелодичным, хорошо поставленным контральто высказала главному сыщику все, что она думает о работе наших доблестных правоохранительных органов и его, майоровой, деятельности в частности. Начала же мама с того, что припомнила старые добрые времена, когда порядочных молодых людей из приличных семей (читай — детей шишек) нельзя было просто так схватить и заточить в узилище всяким там провинциальным сапогам; а если такое и происходило, то с нарушителями правил игры быстро разбирались. Прямо на уровне райкома или обкома партии. Далее мама прошлась по алпатовской милиции в целом, рассказала, что она думает по поводу двух нераскрытых убийств, и, наконец, стала по косточкам разбирать профессиональные и личные качества майора Терехина.
С каждым маминым словом майор все наливался и наливался кровью, и под конец я уже просто испугалась: либо его сейчас хватит родимчик, либо он бросится на маму и разорвет ее в куски, словно какой-нибудь обезумевший бультерьер.
Я, сама того не замечая, во время маминого парламентского выступления машинально спускалась и спускалась вниз по лестнице и во время ее заключительного слова уже стояла внизу. При этом я не сводила с мамы глаз, радостно внимая ее словам, и наверное поэтому не заметила, как Михайлишин оказался совсем рядом со мной. И его присутствие обнаружила лишь после того, как он пробормотал у меня над ухом:
— Неужели твоя мама не понимает, что ребят привезли сюда только ради их же собственного спокойствия? Чтобы ничего с ними не случилось…
Я повернулась к Антону и спросила, стараясь, чтобы голос у меня звучал поязвительней:
— Привезли или арестовали?
— Но, Стася, ты же все прекрасно понимаешь…
— И меня ты сюда приволок тоже ради моего спокойствия? И позволил своему отвратительному майору запугивать меня только для того, чтобы я успокоилась? После того как у меня чуть ли не на глазах убили человека?!
Он не ответил и, надо сказать, здорово смутился. Глаза отвел в сторону. Ему явно было стыдно. Это мне понравилось — не до конца забурился в свою работу мужик.
Удовлетворившись своей праведной отповедью, я гордо отвернулась от него. А тут и мама закончила свою речь. Потому что на сцене появилось новое действующее лицо в сопровождении двух милиционеров в штатском. И судя по тому, как подтянулись все милиционеры, да и еще по количеству звездочек на погонах появившегося (кажется, подполковник, я плохо разбираюсь в их милицейской иерархии), явилось большое начальство местного значения. В лице толстенького дядечки в выглаженной форме и фуражке, натянутой на уши. Мама, немедленно сориентировавшись, тут же переключилась на этого, главного, в форме.
Дядечка оказался человеком сообразительным, быстро понял, что лучше спустить дело на тормозах, и не прошло пяти минут, как инцидент был исчерпан. Все были отпущены по домам. Вернее — в наш дом, потому что мама безапелляционно заявила, что «все дети сегодня будут ночевать у меня дома» и она глаз с нас не спустит. Собственно говоря, это и оказалось главным доводом, который убедил милицейское начальство отпустить нашу шайку-лейку. Как ни бубнил недовольно пенек-майор: видать, он хотел еще и допросить ребят. Совсем, видать, обалдел, бедняга, на своей собачьей службе.
А еще пять минут спустя мы все, и ребята, и моя родня, вывалились из отдела на ночную улицу — вырвавшиеся на свободу заключенные. За шумом и радостными воплями, которые сопровождали освобождение из узилища, я как-то и забыла, почему, собственно, здесь очутилась. Напомнила мне об этом все та же почти круглая бело-голубая луна, сумрачно нависшая над самым коньком милицейской крыши.
Меня передернуло от внезапного озноба.
И сразу все вспомнилось: ночная прогулка к озеру, возвращение, невидимый преследователь.
Там, на лесной тропинке, во мне что-то на время изменилось. Ровно на то время, пока я по ней шла, а потом, перепуганная до чертиков, влетела в родной дом. Честное слово. Словно в лесу в меня попыталось вползти — и вползло — какое-то мерзкое существо, внушающее беспричинный страх. Вспомнилось и тогдашнее мое состояние, и страх, и лунный свет… Но при чем здесь луна? Что-то там было еще. И кто-то. Он — или оно — точно не был человеком. Теперь я чувствовала, что пропустила какую-то важную особенность в том своем изменившемся состоянии, пропустила что-то такое, что могло бы подсказать ответы на многие мои вопросы. По крайней мере на два: кто и почему за мной бежал. А сейчас я уже не могла эту особенность вспомнить и сформулировать. Она ушла без следа. Но я по-прежнему была уверена, что именно за мной охотился этот…
Кто-то.
Который шел, а потом бежал по моему следу. Может быть — от самого костра. И получается, что я нечаянно привела его к дяде Игорю. Вот такие дела… Что же это было — случайность? Или закономерность? Но тогда выходит, что и убийство дяди Вани Пахомова — не случайно. Ведь он накануне своей смерти видел меня, разговаривал…
Что это? Судьба? Рок? Совпадение?..
И при чем здесь я?.. Я замотала головой, отгоняя навязчивые мысли. Совсем запуталась бедная девушка.
А потом — встреча с дядей Игорем. И крики. Те два ужасных крика в ночи, которые я не забуду до конца дней своих. Как не забуду и существо, которое гналось за мной и хотело убить. Именно — убить. По всем раскладам оно непременно должно было это сделать, и только чудо помешало ему добраться до меня.
Зато вместо меня он добрался до дяди Игоря. Хорошо хоть я не видела, что именно он с ним сделал. Антон ничего мне толком не рассказал. Сказал, что убили — и все.
— Ты чего? — тронула меня за плечо Алена, заметив, как меня передернуло.
— Да так, замерзла немного, — уклонилась я от прямого ответа. — Пошли, нас ждут.
— Стася, подожди! — послышалось сзади.
Я обернулась.
Ко мне торопился Антон Михайлишин. Он остановился в шаге от меня и, чуть помедлив, осторожно взял за руку. Я ее не выдернула, как ни странно. Наверное потому, что вспомнила, как он пулей, не размышляя, примчался к нам домой после моего истерического телефонного звонка. И к тому же он все-таки мне очень нравился, наш бравый участковый.