Я думаю, нашего участкового выручили Небеса или обстоятельства, а может быть, и то и другое вместе. Потому что мало-мальски правдоподобного ответа у него не было. По крайней мере сейчас.

Более того: уверена, что он наверняка так бы и не смог придумать ответ поубедительней. Но как раз в этот момент из дома вышли дед и Антонов милицейский майор. Терехин, кажется? Да-да, Терехин. Он, пряча какие-то листочки в кожаную папку, что-то негромко сказал деду. Тот кивнул. Значит, у них появились секреты. Ладно. Уже не обращая внимания на Антона, я подошла к дедушке и чмокнула его в щеку:

— Спасибо, дед.

— Не за что, Станислава.

— Может, я все-таки останусь? — спросила я его.

— Я же тебе уже говорил — не стоит, — твердо сказал дед. — Иди. Вечером я позвоню.

— Ну, вечером, так вечером. — Я не собиралась спорить с дедом, понимая, что это бесполезно. — Хорошо.

— Да, и передай отцу, что я завтра обязательно загляну.

— Конечно, дед, — сказала я и повернулась к Михайлишину: — Бывайте, господин полицмейстер. Служите отечеству достойно.

И тут я поняла: бедняга участковый находится в состоянии, близком к тихому помешательству. Раздумывала я недолго: уже было повернувшись к калитке, я все же сжалилась над Антоном. Впрочем, эта жалость тоже была частью моего тщательно продуманного плана.

— Ладно, Антон, — сказала я. — Раз уж ты не можешь сегодня, приходи завтра. К нам домой. На чай с пирогами. Часикам к восьми. Придешь?

— Конечно, приду, — воспрял духом Михайлишин.

— Ну, тогда до завтра. — А майору я добавила отдельно: — Удачи вам… мистер Холмс!

— До свидания, — буркнул мрачный Терехин.

И, нарочно нагло покачивая лукошком и бедрами, я пошла к калитке. Даже не оборачиваясь, я знала, что в данный момент Михайлишин завороженно смотрит мне вслед.

И наверняка Терехин — тоже.

Глава 8. ТЕРЕХИН

Я повернулся к Бутурлину:

— Ладушки. Спасибо, Николай Сергеич. Если вы нам еще понадобитесь…

Я не стал ему говорить, что он мне понадобится уже завтра утром.

— Всегда к вашим услугам, — спокойно ответил Бутурлин.

Мы пожали друг другу руки, Михайлишин вежливо попрощался с Бутурлиным и следом за мной вышел за калитку. Я покосился на Антона — тот по-прежнему не отводил взгляда от уходящей по узкой улочке девицы — и ворчливо (старость уже, что ли?) предложил:

— Ты сейчас лучше меня проводи, Михайлишин… Нет, нет, давай прогуляемся, — добавил я, увидев, что Михайлишин шагнул было к своей машине.

Мы повернули и медленно пошли по тихой безлюдной улице. Я закурил. Настроение у меня было паршивое. Разговор с Бутурлиным не дал ничего конкретного. Никаких явных зацепок. Старик не темнил, нет, но и на откровенность не шел. И что самое плохое, у него, на мой взгляд, не было мотива. Хоть застрелись, но мотива прикончить Пахомова у него не было.

Я не стал говорить Михайлишину, что чутье, которому я доверяю на сто процентов, подсказало мне вот что: Бутурлин не убивал. И от этой догадки я еще больше заводился — теперь надо отрабатывать другие версии. А их у меня не было, хоть тресни.

Какое-то время я шагал молча, жадно затягиваясь сигаретным дымом, а потом спросил у Михайлишина, заранее зная ответ:

— Единственная внучка, да?

— Да.

— Яблоко от яблони недалеко падает. Вся в деда, так?

Михайлишин неопределенно пожал плечами.

— Насколько я понимаю, это и есть твой личный источник информации, сынок?

Михайлишин снова ничего не ответил. А я не стал допытываться, видя, что он совсем не расположен отвечать. Видать, пока я разводил тары-бары с дедом, участковый что-то не поделил с внучкой. Ну, дело молодое, еще наладится. Тем более что мне все равно, у кого он добывает информацию. И в какое время суток. Это его работа. Пусть хоть в постели девчонок раскалывает. Лишь бы дело не страдало.

Не сбавляя шага, я достал свою заветную металлическую баночку, загасил о дно и спрятал в нее окурок. И с неохотой признался:

— Не нравится мне твой коллекционер. Темнила он какой-то… Барина из себя строит… Тоже мне, голубая кровь.

— Да ведь так оно и есть, — не менее мрачно отозвался мой парень.

Я даже остановился:

— Сынок, я не понял. Поясни.

Ведь если говорить откровенно, я воспринимал бутурлинскую усадьбу как случайно возникшую, хотя, должен признаться, и весьма удачную декорацию какой-то давно ушедшей жизни. А пижонистого хозяина — как талантливого актера, играющего хорошо отрепетированную и не раз уже сыгранную роль. Скажем, из пьесы Антона Павловича Чехова «Вишневый сад». Вишен у них действительно в саду было много.

— Он действительно из очень старинного дворянского рода, — слегка недоуменно сказал Михайлишин.

Сказал так, словно на старости лет я забыл: Волга впадает в Каспийское море, а железяка, болтающаяся у меня под мышкой, называется пистолетом.

Та-ак. Интересно. Дворянин. Ну надо же. Я посмотрел на Михайлишина. Он явно не шутил.

— Да у нас в академпоселке все это знают, — сказал он. — Николай Сергеич и родился здесь. В старой барской усадьбе, где потом детдом был. Это бывшее родовое поместье Бутурлиных. Вон там.

Он, полуобернувшись, махнул в сторону рукой.

— Да ну?!

Я с трудом скрыл неприятное (кстати, непонятно почему — потом надо будет проанализировать) удивление. Михайлишин сейчас не видел моего лица, поэтому ничего не заметил.

— Да, товарищ майор. Его предки в Бархатную книгу записаны. Стася как-то мне сама рассказывала…

— Стася? Источник твой то есть? — спросил я Михайлишина.

Он не ответил, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Конечно, это и был его «источник». Ясно, как дважды два. Особенно если вспомнить, как он ее попку, кстати весьма симпатичную, взглядом оглаживал.

— В бархатную он записан… В ситцевую, — пробурчал я и пошел дальше. — Он барин, да и я не татарин… Какой бы он там ни был барин, но, если хоть как-то завязан в этой истории, я его расколю. И не таких кололи. Ладушки, Михайлишин, не забудь — с тебя отчет. А дворянина твоего я еще покопаю. И внучку его тоже, кстати. Уже официально. И знаешь, почему, сынок?

Михайлишин опять промолчал, топая в полушаге от меня.

— Потому что вчера, когда Пахомов чаи гонял у Бутурлина, там же присутствовала и твоя… бархатная внучка. Что же это ты, сынок? Снова лопухнулся?

— Я это знал, товарищ майор, — твердо сказал Михайлишин.

— А почему промолчал? Мне не сказал?

— Я вам говорил.

— Когда? — от неожиданности я снова остановился. Сегодня участковый меня радовал.

— Когда мы сюда ехали. Я же вам говорил: она почти постоянно живет у деда. По крайней мере, последнюю неделю.

— Живет, не живет… Это совсем не значит, что ты мне доложил о том, что она присутствовала на вчерашнем ужине Бутурлина с Пахомовым. И вместе с дедом пошла его провожать.

— Как провожать?

— А вот так, молча. Бутурлин утверждает, что они проводили Пахомова до ближайшего перекрестка, а дальше Пахомов пошел один. Они вернулись домой. И позже ночью ничего подозрительного не слышали и не видели. Бык да теля — одна родня, понятное дело. А ты, сынок, про Бархатную книгу мне горбатого лепишь.

— Виноват, товарищ майор.

— Виноват…

Я снял кепку и потер ладонью внезапно занывший затылок. Наверное, давление стало падать. А может, все из-за того, что с каждой минутой дело Пахомова становилось все запутанней и запутанней. Эх, сейчас бы плюнуть на все да отправиться домой. Выпить для профилактики хорошую рюмку коньяка, граммов эдак в семьдесят пять, закусить — и в постель. И защемить минуток эдак сто восемьдесят.

Я вздохнул. Мечты были явно несбыточные.

Я неторопливо развернулся и зашагал в обратную сторону, к видневшейся поодаль машине участкового. Михайлишин молча двинулся за мной. Я продолжил:

— У внучки твоей, как и у ее деда, нервы, видать, из стальной проволоки сделаны. Знакомому дедову, с которым она вчера за одним столом чаи распивала, голову ночью отрезали. А ей хоть бы хны.