Глава 11

Два или три раза в год Эгнис сзывала к себе на чай деревенских ребятишек. Как-то еще давно, разговорившись под рождество с детьми, она спросила, идут ли они куда-нибудь на елку. Выяснилось, что нет, что никто из них в гостях никогда не был, и она тут же решила пригласить их к себе.

Летом она обычно собирала детей в последнюю субботу перед концом школьных каникул. В погожий день, вроде того, что выдался на этот раз, Уиф расставлял перед коттеджами дощатые столы, взятые ради этого случая в Женском клубе. Столы выстраивались в длинный ряд почти до самых дверей эдвиновского коттеджа. Сложнее было всех рассадить — тут уж приходилось обирать коттеджи миссис Джексон, Эдвина и Эгнис до последней табуретки; кроме того, несколько стульев всегда можно было взять у мистера Лоу. Мистер Лоу неизменно присылал Эгнис еще и кварту густых сливок и целую корзину малины по случаю празднества. А чаи эти действительно стали для детей празднеством. Без особой суеты Эгнис сумела сделать из этих сборищ Торжественное событие, где царило подобающее случаю приподнятое настроение, однако совершенно отсутствовали скованность и скука, присущие иным торжествам, — и все потому, что цель ее была весьма проста: получше накормить ребят.

Эдвин обычно помогал утром с приготовлениями: накрывал столы, подметал дорожку, покорно исполнял любой каприз Дженис, которая то желала организовать поиски клада, местонахождение которого отмечалось воткнутым в землю колышком и который надо было выкапывать шестипенсовой монеткой, то требовала поставить бадью с водой, чтобы выуживать из нее яблоки, то… да мало ли какие забавы, памятные с детства, взбредали ей в голову. Тот же Эдвин поставлял прохладительные напитки — вишневый и абрикосовый сок, которые так любят мальчики, оранжад и лимонад, которые предпочитают девочки, но всегда перед появлением первых гостей он исчезал под каким-нибудь предлогом из дому.

Миссис Джексон, чье раздражение возрастало по мере приближения знаменательного дня, заранее недовольная шумом, роптавшая, что все это одни претензии и вообще никому не нужно, в пятницу вечером вдруг кидалась в самую гущу приготовлений, начинала помогать Эгнис печь пироги и кексы и чуть ли не оттирала ее в сторону; с этого момента миссис Джексон всей душой участвовала в надвигающемся приеме и хлопотала с каким-то, можно сказать, мстительным рвением. А с приходом детей ей доставалась весьма существенная роль общего врага — зная заранее, что может вызвать ее гнев, они с удовольствием поддразнивали ее, а затем с хохотом увертывались от тумаков.

Уиф и Дженис относились к приему совершенно одинаково. Жертвовали для него днем и вносили сколько могли выдумки в незатейливый замысел Эгнис. Многие мальчики влюблялись в Дженис, и многие девочки с удовольствием помогали Уифу строить клетку для кроликов или чинить велосипед.

Из окошка спальной Ричард видел, как по двое и по трое приходили дети, как мялись на дорожке: волосенки тщательно расчесаны, личики свежевымыты, носки, упорно спадающие, с не меньшим упорством подтягиваются, плиссированные юбочки открывают худенькие колени, и белый бант на макушке свисает на сторону. Из-за угла высовывается чья-то головенка, ноги в нерешительности переминаются, смущенное хихиканье, шаг назад, камушек, брошенный через изгородь, и, наконец, подпихнутый сзади гость появлялся на сцене и сразу же цепенел при виде уставленного яствами стола. Его подзывали, ласково уговаривали, и он начинал протискиваться за стол, где усаживался чинно, лишь изредка подталкивая локтем соседа и болтая ногами — в ожидании.

Начиналось с того, что Эгнис выносила чайник, при виде которого все замирали с разинутыми ртами. Это был громадный электрический чайник Женского клуба, несчетное количество раз прослушавший на своем веку знаменитый «Иерусалим». Каждый получал чашку чаю и какой-нибудь прохладительный напиток, и это сразу делало церемонию будничной и потому нестрашной ведь действительно самое время пить чай, и одновременно праздничной — потому что не в чае же было дело.

Вся эта картина — дети на фоне каменных коттеджей и пышных садов, еще благоухающих, но уже тронутых увяданием, рассевшиеся как участники маленькой конференции на единственном одушевленном клочке земли на много миль вокруг, детский щебет и возня, заглушающие все звуки, парализующие деятельность взрослых, — представилась Ричарду до того приторно пасторальной, что он почувствовал, как начинает — скорее всего, из духа противоречия — раздражаться. Посещение Дэвида вывело его из равновесии, и сейчас, глядя на себя со стороны, он думал, что просто-напросто чудит; и опять он думал, что не так уж важно, поступаешь ты хорошо или плохо, даешь людям или берешь от них, — существует какая-то высшая, недоступная нашему пониманию сила, которая все равно за вас все решит.

Наблюдая за детьми, он думал, что слишком уж легко впадает в отчаяние, тем не менее справиться с собой он не мог; думал, что нервное потрясение, перенесенное им несколько месяцев назад, объясняется простой распущенностью, но никуда не денешься — все было; думал, что жизнь, которую он ведет сейчас, неестественна — и тем не менее только такая жизнь не внушала ему отвращения. И еще он думал, что он — неудачник, однако, что из этого следует, решить тоже не мог. Он наблюдал Эгнис, простоту, с какой она держалась. Паулу вынесли на солнышко; колыбелька ее стояла в стороне от длинного стола, и девочки с разрешения по очереди заглядывали в нее, тогда как большинство мальчиков обходили ее стороной, словно это была фугасная бомба. Эгнис приглядывала за ребенком, смотрела, чтобы пирожные и булочки не залеживались на тарелках, оттирала заляпанные платья, утирала грязные носы — ей нечего искупать, думал он. Все в ней было последовательно — она оставалась естественна, верна себе; рядом с ней он чувствовал себя сухарем, иссушенным своими бесплодными сомнениями, ложью, тайнами. Что нужно сделать, чтобы достичь такого вот душевного равновесия?

Дженис. За ней он наблюдал не отрываясь. Ему хотелось вновь почувствовать откровенное желание — такое, как охватило его тогда ночью. Но сейчас, весь еще во власти трескучих слов Дэвида, еще не совладав с настроением, созданным им, он мог только следить за ней глазами, отмечать, что она немного кокетничает с мальчишками и держится подальше от колыбельки, улыбаться, видя, как она принимает на себя грозные взгляды миссис Джексон, любоваться ее рыжеватыми волосами, пронизанными солнечным светом, а затем возвращался к столу и упирался взглядом в статью, которую собирался отослать в понедельник утром. Он вспомнил, как храбро прикатил сюда, с отвращением подумал о собственной безвольности и ушел из дому через заднюю калитку, выкинув из мыслей картину, которую наблюдал.

Эгнис еще с утра чувствовала себя совсем разбитой, и только неподдельная радость детей поддерживала ее. Когда дети разошлись, она, продолжая двигаться по инерции, еще нашла в себе силы перемыть посуду, присмотреть, чтобы Уиф убрал все перед домом, привести в порядок кухню, служившую командным пунктом, но, когда она наконец занялась приготовлением еды для ребенка, у нее вдруг закружилась голова, она опрокинула кастрюльку и потеряла сознание. Миссис Джексон и Уиф отнесли ее наверх, где она немедленно пришла в себя и категорически отвергла предложение вызвать врача. Она сейчас отойдет. Все, что ей нужно, — это выспаться.

Уиф спустился вниз и уселся в кухне — ему не хотелось уходить из дому, он не решался даже пойти к себе в сарайчик, отвести там душу. Дженис накормила Паулу, уложила ее спать и приготовила ему поужинать.

— Первый раз в жизни вижу, чтобы она так скапустилась, — сказал Уиф. — Никогда прежде с ней такого не было.

— Перестаралась она. Всю ночь пекла. Устала, вот и все. Слишком много на себя берет.

— Ага! Да еще кое-что ей навязывают, — ответил он.

Дженис сдержалась, но, поскольку обвинения то и дело вклинивались в их прерывающийся зевками разговор, она решила расставить все точки. Ее не удержало то, что мать лежит в постели, что отец настроен к ней враждебно, — именно в такие минуты она испытывала потребность высказаться до конца и заявить о своих намерениях.