Наша встреча становится реальностью. Сколько пробуду в Ленинграде, не знаю, но примерно месяц. Очень может быть, что вы сможете приехать сюда.

А как вы думаете, Заяра, если организовать литературный вечер памяти Артема в клубе писателей или в другом приличном случаю месте. Чтение отрывков, доклад о творчестве, воспоминания друзей. Это было бы неплохим введением к выходу произведений писателя. Продумайте это дело, посоветуйтесь с кем следует и прежде всего с товарищем Гроссманом. Это облегчит задачу сбора материалов…

Настроение прекрасное. Я был очень смущен сегодня утром, когда на вокзале меня встретил мой друг капитан I ранга и два сотрудника музея. Ну, раз мной интересуется музей, то мне приходится признаться, что я действительно стар, как кнехт у кронштадских причалов…

Если вас устраивает, именуйте меня менее официально. Ну, скажем, дядя Миша. Это короче и лучше. Ладно? Итак, жду звонка.

1 ноября 1956 года, Ленинград.

[…] Я буду очень рад встретиться в Ленинграде. У меня очень напряженный график выступлений (2–3 в день), но я постараюсь выкроить время для друзей. Во всяком случае, днем я буду свободен. На праздники я должен был ехать в Кронштадт, но я сегодня попросил музей на 7-е и 8-е оставить меня в Ленинграде…

Сейчас стоит чудесная, ясная, слегка морозная погода, и Ленинград такой красавец, что хочется его расцеловать, только не знаю, в какое место…

Из записок Заяры Веселой

7-го ноября, Ленинград.

Встретились с дядей Мишей так, как будто знакомы много лет, а последний раз виделись накануне.

8 ноября 1956 г.

Пантюхов — чудо! Отсидел 10 лет… Глаза веселые. Подарил подлинник письма Артема, подписанное «Пират пера». Читал немного из своих записок. Вчера ходили с ним по гостям, везде пили. Сейчас поедем на морские корабли (они вошли в Неву). Вечером — на «Аврору».

Рассказывал, я записала:

«Как познакомились с Артемом?

Алешка Костерин повел меня и Яшку Шведова к Артему на Тверской бульвар, в дом Герцена. Там было писательское общежитие. Нагородили клетушек. У Артема одна стена из свежеструганных досок. На стене — прекрасная кавказская бурка. У окна небольшой стол, заваленный писаниной. На подоконнике — книги, журналы.

Было это в 23-м, в тот год ввели эту гадость — 23-х градусную водку „Рыковку“. Принесли с собой пару бутылок.

Артем — угрюмый. Вроде, недоволен нашим появлением. Я подумал: „Какой неприятный“. Когда узнал, что я моряк — обрадовался. Кинул на пол бурку. „Садись, братва! Работать — так работать, пировать — так пировать!“

Был у него почему-то целый жареный гусь. Сели, выпили, Артем рассказал историю появления гуся, мы хохотали, а он говорит: „Не знал бы что и делать с добром, если бы вас не нанесло“.

В 1929 году в Новороссийске я боролся с пьянством. Создал актив. Сам даже пива не пил — алкоголь! В день получки пионеры подходили к воротам завода с плакатами: „Папа, не пей! Неси деньги маме“.

Приезжает с Волги Артем. Красное галифе. На голове большая лохматая папаха. В карманах по „пол-митрия“. А я-то не пью! Он был очень этим огорчен.

Идем с ним по улице. Вдруг останавливается, начинает расстегивать ширинку. „Артем! Ты что делаешь?!“ Вытаскивает часы, смотрит время. — „На Волге ворья полно. Везде найдут, проклятые. Атак — ничего. У меня и кошелек тут…“

Постепенно я добился того, что в городе закрылись все частные пивные, а потом стали закрываться и казенные.

Тогда — в горком телеграмма из Москвы: „Прекратить излишества“.

Я с горя напился, как сукин сын».

Куда бы дядя Миша ни пошел — а у него что ни день бывало не по одной встрече — брал меня с собой. «Дочь моего друга… Артем Веселый — читал? Нет? Вот скоро книга выйдет, прочти обязательно!»

9 ноября дядя Миша с капитаном Терешиным отправились в пивную, и я с ними.

Темноватый подвал, накурено, кое-как протертые столы, моченый горох на щербатом блюдечке — бесплатная закуска к пиву. Мужчины пили пиво, вели какие-то моряцкие разговоры, при этом иной раз обращались ко мне как человеку, причастному к их компании. Я слушала, жевала горох и — смешно сказать — представляла себя матросом, пирующим с друзьями в портовом кабачке…

2 января 1957 г. Барнаул.

Дорогая Заяра!

Многое мы с тобой обговорили при встрече.

Я очень доволен, что узнал тебя поближе и с радостью заключаю, что нашел в тебе то, что хотел бы в тебе видеть.

Прежде всего, ты девочка с «артёминкой». Есть в тебе черточки отцовского характера…

Ну, а теперь деловой разговор.

Почему бы тебе не обратиться к М. Шолохову? Пусть напишет об Артеме, а кроме того, он мог бы подтолкнуть издание. С ним сильно считаются.

Вообще говоря, твоя застенчивость в этих делах ни к чему. Речь идет не о тебе и даже не об отце, а о большом, настоящем советском писателе Артеме Веселом. Ты пиши всем старикам, надо маститых брать за бороды. Пусть выскажутся. Многие воровато озираются по сторонам: «Как бы не сказать невпопад!»

[…] Издание Артема нужно, как воздух, именно в связи с 40-летием Революции. Ни один писатель так ярко, сильно, правдиво не написал о солдатах-фронторвиках в дни Февраля и Октября…

У Артема должно быть второе рождение, и его полюбит читатель с чистым сердцем. Ведь в этом сущность подлинного таланта. Время над ним не властно […].

Советовал обратиться за содействием к кому-нибудь из писателей и Ф. Г. Попов. Он писал Гайре: «Мне кажется, нет ничего зазорного попросить кого-либо о „заступничестве“. Ведь это будет не заступничество и не протекция, а восстановление справедливости».

БРАТ

Из записок Заяры Веселой

В конце марта 1956 года пришло письмо от Левы[89]:

«Здравствуй, Заяра!

Получил твое письмо и не успел еще толком прочесть его, как пришло письмо от мамы, которая уже успела получить письмо от Гайры, так что на меня все эти печальные новости посыпались в темпе снежного обвала. Как все-таки бывает в жизни: живешь, надеясь, хотя понимаешь, что не на что, ждешь, хотя и не веришь в чудеса, строишь какие-то воздушные замки. А оказывается, что всё это на пустом месте, что все-все уже давно кончено. 39-й год… Ведь это было еще до войны. Я учился в третьем классе и твердо был уверен, что всё это — Городец, детдом, крушение семьи (единственного мира, который я знал) — как-то не взаправду, что все вернется к старому, и будет о чем рассказать друг другу…

Живу я потихоньку-полегоньку, после окончания Речного училища остался работать в Горьком, учусь в Заочном Политехническом институте по радио-специальности. Женился, и уже растет девка трех лет от роду. Гляжу на нее и думаю, что вот также и на меня смотрел когда-то отец — смотрел и не знал, что приготовила ему жизнь впереди…

Мне просто повезло: ваша с Гайрой участь меня не коснулась, скорее всего потому, что в метриках у меня отец совсем не записан, а докапываться ни у кого не было причин. Так я и остался в стороне от истории.

Мне очень хочется повидаться с вами, ведь я вас почти не помню и не знаю. Тебя — совсем, а Гайру очень мало: помню, как однажды плыли мы в одно из путешествий на лодке, и отец прямо с лодки подстрелил на берегу селезня. За ним послали нас с Гайрой. Мы притащили его — каждый за крыло — в лодку, а смотреть, как ему будут рубить голову, нам не позволили…

А еще, помню, Гайра подарила мне замечательную книгу „Швамбрания“. Вот, пожалуй, и все. Так что, встретившись на улице, не узнаем друг друга.

Но я надеюсь, что так или иначе я попаду в Москву, и мы, конечно, увидимся и поговорим обо всем.

Вы правы, единственное, что сейчас можно сделать для отца — это издать его книги. Правда, я, будучи далек от литературно-издательского механизма, плохо представляю себе реальные возможности этого дела. Чем руководствуются, издавая ту или иную книгу? Если только экономическими соображениями, то, конечно, успех обеспечен. Но ведь есть еще какие-нибудь идейные нормы. И вот тут, как мне кажется, будет заминка. Уж очень непохожа официозная, причесанная и аккуратно рассортированная на красных и белых революция на „Россию“ Артема Веселого.