391. «Вся в терриконах даль…»
Вся в терриконах даль,
а небеса ясны…
Осенняя печаль
донецкой стороны.
Как журавли весной,
ты вновь приснилась мне.
Навеки ты со мной,
с тобой я в каждом дне.
Заводы. Гул руды.
И синяя вода.
И верба у воды.
И белых гор гряда.
Железные мосты,
копры в голубизне…
И всё, и всё, что — ты,
во мне, во мне, во мне!..
392. «Здесь рельсы, виадуки…»
Здесь рельсы, виадуки,
а воздух как хрусталь.
Подъемных кранов руки,
протянутые вдаль.
Под стать борцам-титанам
столбов железных крепь.
Кварталы неустанно
теснят всё дальше степь.
Они в красе и силе
живут в картине той!
Так расправляет крылья
мой Киев золотой.
И песней соловьиной,
бессмертна, молода,
мне в сердце льется ныне
симфония труда.
393. «О чем в росе задумалась земля?..»
О чем в росе задумалась земля?..
Здесь для меня всё, всё навеки свято.
И обелиск стоит, как бы храня
могилу Неизвестного солдата.
В огне крошилась у врагов броня,
когда он шел на смерть в немые дали…
Перед бессмертьем Вечного огня моя
Отчизна замерла в печали.
В слезах зари задумалась земля…
Здесь для меня всё, всё навеки свято.
И обелиск стоит, как бы храня
могилу Неизвестного солдата.
394. «Ветер. Небо. В небе — тучи…»
Ветер. Небо. В небе — тучи…
Снова в поле я и ты.
Затянув напев могучий,
над Днепром гудят мосты.
Даль от счастья замирает,
вечер колосом поник.
Синь просторов разрывает
электрички дальний крик.
Мы слились вдвоем с тобою
так давно, давным-давно,
ведь едины мы душою,
да и сердце в нас одно.
395. «Среди паутин серебристых…»
Среди паутин серебристых
смолкает гудок заводской.
И ветер, запутавшись в листьях,
танцует свой вальс золотой.
Поет он о солнечном лете,
что в тихие долы ушло,
качая под музыку ветви,
он астру целует тепло.
И клонится астра в печали,
и шепчет ему: «О, постой!»
А ветер уносится в дали,
танцуя свой вальс золотой.
396. «Где вход в метро, где отлитая медь…»
Где вход в метро, где отлитая медь
от тысяч рук на солнце засияла,
я так люблю на памятник смотреть,
поставленный героям «Арсенала».
Как в знак того, что вечны эти люди,
что с нами в битвах и в труде они,
здесь с пьедестала вдаль глядит орудье —
в минувшие и будущие дни.
Так, будто в вечность как пальнет зарядом,
и в небе синем радость загремит…
А люди всё проходят ряд за рядом,
и Киев мой машинами шумит.
397. «Летят часы моих раздумий…»
Летят часы моих раздумий,
как тучи в дальние края…
Вновь вспомнил я в осеннем шуме
тебя, Башкирия моя.
Под грохот ночи воробьиной,
под орудийный гул и гам
к тебе пришли мы с Украины
по окровавленным степям.
Тогда снегами даль белела
и с ног метель сбивала нас, —
как мать своих детей, пригрела
ты украинцев в трудный час.
И хоть давно уже затишье
и я в родной вернулся край —
всё вижу степь твою, всё слышу,
как грустно в ней поет курай.
А здесь рокочет бор сосновый,
ветвями ловит солнца свет…
И я с любовью шлю сыновний
тебе, Башкирия, привет.
398. «Как сердцу радостно, когда завеса ночи…»
Как сердцу радостно, когда завеса ночи
и тает, и редеет, как туман,
когда зари на землю глянут очи
и засияет неба океан.
И я стою, захваченный простором,
как будто только-только жить начав.
Я сам встречаю солнце птичьим хором
и трепетом ветвей, листвы и трав.
Я до небес протягиваю руки,
блаженная частица всей земли,—
так после ночи длительной разлуки
нам солнце улыбается вдали.