377. «Помнишь, небом открытым…»
Помнишь, небом открытым
даль цвела нам, ясна,
где над дотом разбитым
наклонилась сосна.
Птахи пели нам утром,
и, не зная забот,
мы теряли минутам
в светлой радости счет.
Ветер листики нянчит
в колыбели ветвей…
Парашют-одуванчик
на ладони твоей…
378. «Вы слышали, как в звоне молотка…»
Вы слышали, как в звоне молотка
сталь славит человека песней дивной?
Вы видели, как слушает река
волны дрожаньем посвист соловьиный?
Как красками поет весенний сад,
когда вечерний ветерок играет,
когда заря за лесом догорает
и песне шлют цветы свой аромат.
И с юных лет в мечтах, в весеннем цвете
всю душу отдал песне я сполна.
Она — моя советчица на свете,
природой и работой рождена.
379. «Пожелтела вся трава…»
Пожелтела вся трава
в бурю-непогоду.
Клонит ветер дерева
на чистую воду.
Отражает их она,
небо отражает…
Грусть гармоники слышна —
лето провожает.
На душе, как в утра рань,
тихо, сине, чисто.
И горят, куда ни глянь,
осени мониста.
380. «Остыла синь Днепра, всю зелень отдал сад…»
Остыла синь Днепра, всю зелень отдал сад
за золото… Уже и липа им одета,
уже багрянцем листья тополя горят…
Остыла синь Днепра… То умирает лето.
Во всем видна покорность, дрема и печаль,
ждут дней ненастных зябнущие дали.
И ветви так дрожат, — им, видно, лета жаль
и журавлей, что здесь над рощей отрыдали.
А солнце так печально смотрит с вышины,
и ветер мертвый лист вот-вот за тучу кинет…
Остыла синь Днепра, но сердце не остынет, —
всё ждет оно и ждет, как и земля, весны.
381. «Я помню ту былую пору…»
Я помню ту былую пору:
и щебет птиц, и трав шумок.
Ты радостно бежала в гору,
а я догнать тебя не мог.
О, сколько весен, сколько снега!
Отщебетали, отцвели!..
Хоть задыхались мы от бега,
но губ разнять мы не могли.
Моя заплаканная птица,
где щебет тот и трав шумок?..
Я знал — она далёко мчится,
а вот догнать ее не смог.
382. «Нет, материнских глаз тревожных…»
Нет, материнских глаз тревожных
я больше не увижу вновь
и теплой пылью подорожной
на пальцах не присыплю кровь.
Да, я прошел дорог немало,—
им нет ни края ни конца…
Теперь уже я, как бывало,
не побегу встречать отца.
Года, куда вы так спешили?..
Зачем вы белым снегом мне
всю голову запорошили?
А нынче снитесь лишь во сне.
Чтоб слышать вновь тот шум пшеницы,
чтоб видеть вновь ее сейчас,
я детство, что мне только снится,
хочу прожить еще хоть раз.
383. «Копры, и рощи, и туманы…»
Копры, и рощи, и туманы,
поля, поля — во все края…
И гул заводов беспрестанный…
То ты, Донетчина моя.
Несет челны, не зная дремы,
вода зеленого Донца.
И дружно гулу заводскому
забои вторят и сердца.
И трубы поднялись стеною,
над ними дым стоит, как мгла…
Там, за конторкой проходною,
ты, молодость моя, прошла.
Прошла полями и водою
средь меловых притихших гор,
где со смуглянкой молодою
не раз ходил я в синий бор…
Зачем все сны мои об этом,
к чему волнуют душу вновь?..
На лесенках вагонных летом
стихи слагал я про любовь.
Я полетел туда теперь бы,
в родную юность, к тем местам,
где над Донцом склонились вербы.
Я всей душой и сердцем — там.
Где журавлиный клин курлычет,
березки чешут пряди кос,
с какой бы радостью в Лисичье
я первые стихи принес!
Чтоб снова мчалась в днях бурунных
моя весна, о край родной!
Чтоб на щеках почуять юных
донецкий ветерок степной.
И чтобы злато-кари очи
не застил долгих лет туман,
чтоб та же красная сорочка
мой юный облегала стан…
Одна нам юность неизменно
и песня о любви дана…
Так будь же ты благословенна,
донецкой славы сторона!