Но народные страсти уже кипели с новой силой[278]. Христианские племена Ливана видели в долготерпении Порты одну лишь робость и слабость. Едва зажили раны первой междоусобной войны, они хотели вновь испытать счастье и решить свой народный процесс с друзами судом оружия. Всю зиму 1844–1845 гг. они провели в приготовлениях к войне. Приписыпая испытанные ими в 1841 г. бедствия своему внутреннему неустройству, христиане стали образовывать народное ополчение с десятниками, сотниками и пр. Но ни один шейх или эмир не решался принять начальство над этими ополчением. С одной стороны, народ не питал никакого доверия к своей аристократии, а с другой — маронитская аристократия, которая ближе и вернее понимала дело, чем европейское общественное мнение, обманутое религиозным колоритом ливанского дела, ясно видела анархическое направление своих единоверцев и хорошо постигала, что по ниспровержении власти шейхов-друзов тот же поток опрокинул бы неминуемо и всю маронитскую аристократию. Народ, предоставленный сам себе, дал командирам, назначенным из его среды, прихотливое прозвание «шейхов молодежи» (шейх эш-шебаб).
Центром военных приготовлений был Дейр эль-Камар. Христиане этого города, обязанного прежним своим благосостоянием и промышленным развитием эмиру Беширу, тем усерднее приступали к делу, что новые политические тревоги казались им залогом возвращения Шихабов. В Дейр эль-Камаре заседал тайный комитет с инквизиционными правами над всеми обществами народного заговора, простиравшего свои ветки по южным округам. Он произносил смертные приговоры и содержал на жалованье присяжных исполнителей, вроде сбиров Венецианской республики.
Шейхи-друзы, со своей стороны, видя приготовления христиан, сходились на тайное совещание в Мухтару у Джумблатов и обязывались между собой забыть на время свои семейные вражды и действовать заодно при первом восстании христиан[279].
В наступавшем кризисе шаткое, недостроенное здание ливанского управления могло обрушиться над головами каймакамов. Между тем сами они, вместо того чтобы соединить свои усилия для обуздания народного потока, давали горским племенам зрелище постоянного соперничества и мелочного их честолюбия и друг на друга клеветали у пашей. Пашам было поведено от Порты остерегаться всякой крутой меры, а потому в ожидании окончательных распоряжений своего правительства, не видя возможности миролюбивой сделки между племенами, они истощали свои усилия, чтобы только продлить по возможности наружное спокойствие, под которым горел вулкан. Флот отплыл к зиме, а капудан-паша остался в Бейруте в качестве полномочного комиссара. Впрочем, он не имел никаких полномочий. Данное ему поручение служило благовидным предлогом всемогущему в это время сераскиру Риза-паше, чтобы держать вдалеке от столицы вельможу, которого влияние и родство с султаном расстраивали его планы.
В первые месяцы 1845 г. разбои, убийства и злодеяния всякого рода размножились по южным округам Ливана. Обе партии, готовые к войне, обвиняли в том одна другую и попеременно являлись с жалобами к пашам. Друзы старались привлечь к себе турок воззваниями о своей покорности и преданности и тем обеспечить себе их содействие, но они не соглашались на те уступки, которые предписывала им Порта для удовлетворения притязаний христиан. Христиане хотели только усыпить внимание правительства, выставляя себя жертвами самоуправства и корысти шейхов.
Случилось, что в феврале были розданы христианам новые милостыни (около 30 тыс. руб. серебром), собранные в Австрии в пользу жертв междоусобий 1841 г. Раздача производилась чрез маронитское духовенство, и вся сумма послужила к закупке оружия и снарядов. Комитет дейрэлькамарский, с одной стороны, сочинял слезные просьбы к пашам и к агентам великих держав от имени христиан, угрожаемых злым умыслом друзов, а с другой — подстрекал к взрыву новых междоусобий в оправдание своих жалоб. Умы были до того разъярены, что семидесятилетний маронитский священник был задушен на большой дороге своими родными за то, что он в противность приказу, данному комитетом о прекращении всякой связи с друзами, навестил одного шейха, некогда его благодетельствовавшего. Всего более потворствовала видам заговорщиков безнаказанность всех преступлений, власть каймакамов была совершенно бессильна, а правительство не решалось употребить строгие меры.
По представлению консулов великих держав, Эсад-паша в продолжение февраля посетил сам Дейр эль-Камар, чтобы лично исследовать расположение умов на Ливане и предупредить взрыв. Везде встречали его со знаками покорности и нелицемерного уважения. Народ среди всех своих треволнений умел ценить личные качества, ум, строгий нрав, беспристрастное и бескорыстное правосудие Эсада, благороднейшего, едва ли не последнего типа турецкого вельможи старого времени. Все христианское народонаселение Дейр эль-Камара вышло к нему навстречу в полном вооружении, а при въезде его в город женщины и дети на террасах домов пели песни в его честь, сыпали цветы по пути его и опрыскивали его розовой водой. Старшины положили к его ногам свое оружие, объясняя, что они дерзнули идти к нему навстречу вооруженными, во знамение постоянной тревоги, в которой проводили они жизнь в горах, под страхом злого умысла друзов.
Все это было заучено. Христиане старались теперь выказать себя усердными и верными рабами, чтобы склонить на свою сторону весы турецкого правосудия. Порта не сумела воспользоваться обстоятельствами столь благоприятными для утверждения своего законного влияния в горах. Поездка Эсад-паши в Дейр эль-Камар, его советы, обещанное им правосудное внимание к обоюдным жалобам христиан и друзов произвели спасительное впечатление. Но в это время Порта сменяла Эсад-пашу и предписывала ему ехать немедленно в Бурсу, место, назначенное для его ссылки.
Давно уже все политические и финансовые затруднения по Сайдскому пашалыку, самые даже дела ливанские становились со дня на день невыносимее для Эсада. Его преследовал министр финансов Мусса Савфети-паша, который в это время разделял с Риза-пашой влияние по министерству[280]. Надо думать, что гроза, накопившаяся в горах, должна была неминуемо разразиться и при Эсаде; но нет сомнения в том, что умный и правосудный паша, который при самом вступлении своем в должность успел вселить страх в горцев наказанием бунта, а затем внушил доверенность и успел сам изучить край и ознакомиться с делами и с лицами, — нет сомнения в том, что он успел бы обуздать своевременно горцев после первой вспышки и тем предупредил бы бедствия второй междоусобной войны. Блистательная Порта все это упустила из виду и ради личных страстей, господствовавших в ее советах, осудила страдальческие племена Ливана новым и страшным испытаниям и потрясла собственное свое влияние в Сирии.
Отъезд Эсада и прибытие его преемника Веджиги, управлявшего дотоле Халебским пашалыком, послужили будто сигналами к открытию войны. Меж тем капудан-паша, который давно уже унывал в Бейруте и не без причины подозревал, что ему готовили преемника в должности великого адмирала, успел исходатайствовать разрешение ехать обратно в столицу и садился на пароход в тот самый день, когда первые пожары ливанских селений загорались в виду Бейрута.
Никто не станет подозревать доброго и любезного Халиль-пашу в умышленном содействии к достижению такого результата. Чуждаясь всяких происков, он умирал со скуки в Бейруте и не имел другого развлечения, другого занятия, можно сказать, как стрелять из винтовки, ни другого удовольствия, как разбивать кувшины на расстоянии 1200 шагов[281]. Ответственность лежит на министерстве. Оно будто умышленно роняло величие правительства в народном мнении этим загадочным пребыванием великого адмирала в Бейруте и еще более загадочным его отъездом; оно навлекло на себя справедливый упрек подданных и общественного мнения Европы в тайном желании утомлять горские племена междоусобиями, подрывать турецкими кознями все местные элементы власти и влияния, пока удалось бы поставить в горах своего пашу, вопреки обязательствам, принятым пред христианскими державами.
278
Рост крестьянского движения начался в 1843 г., когда турецкие власти объявили о сборе налогов за истекшие три года (после 1841 г. Порта не решалась взимать налоги). В ответ на это в мае 1843 г. заволновалось население Кесруана, весной 1844 г. крестьяне района Джиббет-Бшарра отказались платить налоги. В долине Бекаа феллахи после вооруженных столкновений изгнали турецкого откупщика налогов. Слухи о намерении турецкого правительства собрать в Сирии рекрутов вызвали волнения в Тараблюсе, сопровождавшиеся отказом населения платить налоги. В июле 1844 г. турецкие власти ввели войска в Тараблюс и Джиббет-Бшарра. Однако внутреннее брожение в стране не затихало. В сентябре того же года Базили писал о том, что в Ливане неспокойно и, хотя восстание не вспыхнуло, «всеобщая деморализация населения всего Ливана делает ужасающий прогресс, и со дня на день становится все труднее организовать здесь сколько-нибудь регулярное управление». В Кесруане состоялось большое народное собрание, которое объявило протест против существующего 12-процентного таможенного тарифа. В Южном Ливане созывались собрания, на которых христиане-феллахи составляли петиции с просьбой освободить их от власти друзских феодалов. — Прим. ред.
279
Совещание имело место 2 февраля 1845 г. — Прим. ред.
280
Ненависть эта, имевшая столь гибельные последствия, происходила оттого, что старый Эсад, оскорбленный однажды повелительным тоном депеши к нему министра финансов, выразился слишком круто о нем в присутствии одного из своих подчиненных, который, быв впоследствии выгнан из его службы, поспешил в столицу с доносом. Обида была тем чувствительнее для самолюбия министра, что его отец состоял некогда в службе Эсада и все его семейство было им облагодетельствовано. Эсад принадлежит к весьма небольшому числу турецких вельмож: дворянского рода. Он происходит от древнего семейства малоазийских деребеев, сподвижников завоеваний первых султанов. В эпоху истребления янычар он был усердным, но человеколюбивым исполнителем султанского приговора в своем пашалыке в Адрианополе и почитался по своему уму, опытности и преданности одним из лучших слуг султана. В 1827 г. по случаю ультиматума российского кабинета Махмуд секретным письмом спрашивал мнения Эсада: согласиться ли на требования России или предпочесть войну? Эсад откровенно выразил свое мнение о сохранении мира, предлагая даже своему султану все свое состояние в пособие на уплату возмездий, востребованных Россией в пользу купцов наших, разоренных самоуправством Порты в 1821 г., лишь бы сохранить мир, столь нужный для упрочения преобразований Махмудовых. Султан, обманутый льстецами и любимцами, которые без метафоры называли непобедимыми новые его войска, приписал умный совет Эсада его робости. Он принял только предложение его о пожертвовании всего его состояния, но не на уплату долга России, как это разумел Эсад, а на расходы войны с Россией. Последствия с лишком оправдали предчувствия опытного старика; но его богатства никогда не были ему возвращены. В 1826 г., когда государь император участвовал в забалканской кампании, Эсад защищал Шумлу. Девять лет спустя, во время путешествия государя в Закавказском крае, Эсад, бывший в то время пашой в соседнем Эрзуруме, по повелению султана Махмуда являлся в Александрополь с приветствием к его величеству от имени своего государя. Вид, обхождение и речи русского царя сделали глубокое впечатление в его уме, и не один раз в доме моем в Бейруте, с благоговением взирая на императорский портрет, пересказывал он мне малейшие подробности этого свидания. Государь вспомнил, что храбрый защитник балканской твердыни именовался Эсад-пашой, и спросил у своего гостя, он ли сам отстоял тогда крепость. Эсад, воспитанный в турецких понятиях об этикете, рассудил, что утвердительный ответ был бы неприличным; сказать «да» значило бы похвалиться тем, что он дрался против армии, в которой присутствовал сам император. Но он знал также, что пред царем ложь постыдна, он потупил взоры, будто преступник, и не смел отвечать. Государь его понял, обласкал и похвалил за честную службу султану. У удивленного старика навернулись на глазах слезы признательности. Султан Махмуд был в восторге от представленного пашой отчета о его объяснениях с императором, и едва Эсад не сделался первым любимцем этой эпохи. Но, как это всегда бывает в Турции, султанская благосклонность внушила опасения временщикам власти. Эсад был оклеветан и сменен с пашалыка. Затем наше посольство за него заступилось; он вошел опять в милость и был принят в Верховный Совет. Прямота его нрава не позволила ему долго оставаться в столице. Его стали переводить из одного пашалыка в другой подалее от Стамбула. В 1847 г. он, управляя Курдистаном, наказал знаменитого бунтовщика Бедер Хан-бея. Ему теперь под 90 лет, но почитается лучшим поэтом в Турции.
[Бедер Хан-бей, курдский эмир, правитель округа Джезире, возглавлял восстание курдов против турецких властей, подавленное в 1847 г. — Прим. ред.].
281
10 тыс. пиастров бахшиша было им роздано свите в первый раз, когда кувшин был разбит на этом расстоянии выстрелом его светлости.